— Браво! Браво! — восхитился Скобелев. — Это же чудесно, господа! Очень метко!
И остальные аплодировали.
— Ну, спасибо, Василий Андреевич, спасибо за добрые слова. — Матвей Иванович даже прослезился. — Никогда еще такого о себе не слыхивал. Хороший ты человек, прекраснодушный и светлый. Истинный бог! Только какой уж я вихрь! Был им когда-то, а ноне все позади. В мои-то шестьдесят годков быть ли вихрем?
— Ну нет! — возразил Фигнер. — Все в стихах правильно, до запятой. Лучше о вас и не скажешь! Вихорь-атаман!
— Да здравствует Матвей Иванович! Виват генералу! — воскликнул драгун-поручик.
Двери бесшумно растворились, и на пороге выросла фигура.
— Ваше превосходительство, улан Александров прибыл по вашему распоряжению.
— Ах, да! — стукнул себя по лбу Матвей Иванович. — Я-то совсем запамятовал… Степан! Распорядись дать мою коляску сему господину. Пусть доставит до Калуги и мигом назад.
— Проходите к столу, — пригласили вошедшего офицеры.
Однако тот не поддался на уговоры, откланявшись, вышел.
— Необычайной храбрости, я слышал, сей молодой человек, — заметил вслед Скобелев.
— И не без странностей, — высказался Крутов.
Солдатушки, бравы ребятушки,
А где ваши жены —
донесся с улицы голос. Там шел с учения солдатский строй. Запевале ответили:
Наши жены — ружья заряжены,
Вот где наши жены.
По-разному сложились судьбы людей. Александр Самойлович Фигнер в октябре 1813 года, когда русские войска блокировали Данциг, был в чине полковника. Под видом итальянца пробрался в крепость. Его схватили, но на суде он проявил величайшую находчивость, его оправдали. Комендант крепости приблизил смельчака к себе и вскоре направил его с важными документами к Наполеону. Документы, конечно, оказались в русском штабе. Отважный офицер погиб в неравной схватке с французами.
Трудная и вместе с тем блестящая судьба сложилась у Ивана Никитича Скобелева. В бою он лишился руки, а вторая уже до того была изувеченной. Его называли одноруким генералом, честным и неподкупным. И еще он пользовался успехом как солдатский писатель.
А уланом Александровым оказалась Надежда Дурова, известная в России как отважная Кавалерист-девица.
В начале октября в Тарутино прибыло с Дона ополчение, от всех ста девятнадцати станиц Войска Донского. Платов устроил полкам смотр. Почти в каждой сотне встречал знакомых: с одними воевал в Восточной Пруссии, с другими на Дунае, были участники Персидского похода, кавказских боев.
Узнал атаман и молодого казака Антипа Завгороднего, табунщика с его, платовского, конезавода. Управляющий Персианов не хотел казака отпускать, берег для дел хозяйских, но Антип упросил.
— А-а, Антип! Здравствуй! — подъехал к нему Платов. — Как служба складывается?
Антип приосанился:
— Справно идет! Всех лучше!
— Казак Завгородний — добрый хлопец, — подтвердил и сотенный, — Притензиев к нему нет.
Антип от похвалы зарделся, в груди захватило: слова не может вымолвить.
Впервые Антип Завгородний увидел атамана, когда тот приехал на конный завод. Накануне Персианов предупредил всех, что Платов будет смотреть коней, возможно, придется на них скакать. Так что быть ко всему готовым.
И точно, на следующий день хозяин завода объявился.
С ним какие-то чины. Антип вперил в атамана глаза, словно никого более и не было. Стоит у конюшни, не шелохнется.
Толпа подошла ближе, все глядят на него, что-то говорят, а он видит только атамана. Подскочил Митрич, тоже табунщик, сунул кулаком в бок:
— Ты что, паршивец, не слухаешь, что сказывают? Выводи Гнедка!
Бросился Антип в конюшню, вывел под уздцы жеребца. Тот что огонь: бьется, взвивается свечой на дыбки, норовит вырваться.
— Хорош красавец! Хорош! — послышались голоса.
И атаман доволен: улыбнулся, причмокнул, покачал восхищенно головой.
«Посмотрел бы его в ходу!» — подумал Антип, перехватив взгляд атамана. А тот будто прочитал его мысль.
— Готовьте коня к пробежке. — И к Антипу: — Ты поскачешь, казак?
— Мой конь, мне и скакать.
— Ишь ты, «мой конь»!
Скакал Антип вместе с тремя другими казаками. У тех кони тоже под стать Гнедку: рослые, сильные, с бешеным огнем в глазу.
— Смотри, Антипка, не прозевай! — предупредил парня Митрич. — Прискачешь первым — милостью одарит атаман, а оплошаешь — довольства от Персианова не жди…
Управляющего Персианова побаивались, хоть человеком он был добрым и не скрягой. Говорили, что дед его или прадед был у турок в плену, потом попал к персам.
От своей бабки он унаследовал умение лечить, и в плену стал незаменимым человеком: вначале пользовал своих земляков, а потом и персов. Да так успешно, что молва о нем разлетелась далеко от местечка, где он пребывал.
Вскоре его вызвали то ли к шейху, то ли к визирю. Богатый был перс: одних наложниц в гареме более сотни. Из детей же — всего одна дочь, в которой не чаял души. А она вдруг в последнее время захирела, стала чахнуть.
Условия богач поставил лекарю короткие: вылечишь любимицу — озолочу, а будет неудача — лишу головы.
Лечил казак девушку долго и старательно. Похорошела Фатима, на щеках заиграл румянец, глаза заблестели, что твои угольки.
«Ну, казак, что хочешь в награду? Ничего не пожалею».
А тот в ноги бац да молвит: «Отдай мне дочь свою…»
Хотел визирь его жизни лишить за такую дерзость, да тут сама Фатима упала рядом с казаком: «Не согласишься, отец, руки на себя наложу. Нет без него у меня жизни…»
Так и привез казак на Дон жену-персианку, а с ней — и богатство немалое, половину которого раздал на радостях станичникам. Поселились в Черкасской.
Женщины не стали называть чужеземку Фатимой, звали просто Персианкой. А Ивана — Персиановым мужем. С той поры кличка переросла в фамилию.
Уж как гнал Антип Гнедка да обскакал остальных, одному богу известно.
Подошел атаман, глаза сияют.
— Молодец, казак! Лихой всадник! — пожал ему руку, а потом спрашивает: — Как звать?
— Антип Завгородний!
— Завгородний?.. Завгородний?.. Уж не из Раздорской ли ты станицы?
— Из самой ее, — отвечает Антип.
— А отца-то не Фролом звали?
— Как же не Фролом? Фролом именовали.
— Вот то-то я и гляжу: уж очень знакомой мне лихость твоя показалась. Фрол Завгородний — отец твой — служил у меня в войну с туретчиной. Лихой казак, я вам скажу, был, — обратился он к стоящим позади. — Весьма лихой. Ведь у него за храбрость никак Георгий был?
— Так точно, был! — ответил, выставив грудь, Антип.
— Ну вот, видите, — опять обратился к свите Платов. — Яблоко от яблони недалеко падает. Этот казак весь в отца. Я вам скажу, что он еще покажет свою лихость. Уж это мне поверьте. Глаз на людей, особливо казаков, у меня наметан.
У Антипа от этих слов будто крылья выросли. И вот он снова пред атаманом в боевом казачьем строю…
Фельдмаршал Кутузов прибыл в сопровождении верховых. С помощью адъютанта слез с легких дрожек и, приложив ко лбу ладонь, оглядел широкое поле с выстроенными полками. Молча выслушал рапорт атамана Платова, протянул руку.
— Это все с Дона?
— Совершенно верно, ваше сиятельство: казачьи полки.
— Сколько же их здесь?
— Двадцать, ваше сиятельство.
— Сколько? Двадцать? Не ослышался ли?
— Никак нет! Двадцать полков и еще конная батарея о шести орудиях. А шесть ранее прибывших полков уже в деле, с Орловым-Денисовым.
Кутузов шагнул к атаману.
— Спасибо, Матвей Иванович! И вам спасибо, донцы-молодцы! За верность Родине-матушке, за преданность земле Русской! — На глаз фельдмаршала набежала слеза.
Тяжело ступая, Кутузов направился было к строю, но Матвей Иванович вовремя кивнул и дрожки мигом подкатили.
Так, на дрожках, фельдмаршал и объехал долгий строй казаков-ополченцев, начиная с его правого фланга и кончая левым, где находились орудия донской конной батареи. За дрожками ехал верхом на светло-сером жеребце атаман.
— Ну что, Матвей Иванович, в моей памяти наш разговор, — поглядел из-за плеча Михаил Илларионович. — Помню обещание: твои войска, стало быть, ты ими и командуй.
— Дозвольте слово сказать казакам? — Набрав поболе воздуха, Матвей Иванович зычно прокричал: — Казаки! Вас оторвали от родных станиц, жен ваших и детушек, матерей любимых да пригожих сестриц, позвали, чтобы защитить землю нашу от супостата Бунапарта и французов. Забрались они в нашу Москву белокаменную. Да надолго ли? Нет! Можем ли терпеть мы, люди русские, сие надругательство? Никак не можем! Не может быть пощады неприятелю-вору! Все зло, я вам скажу, истекает от злоумышленника Бунапарта. Он затеял войну с Россией, он повел на нашу землю войско чужеродное. А чтобы пресечь навсегда зло, надобно схватить проклятого! Схватить, живым или мертвым, и приволочь его.
