— Эти разбойники превратили наше жилище прямо-таки в вертеп, — говорил незлобиво Алексей Петрович.
— Зато нам первым ведомо, что делается у французов, и мне небезынтересно послушать о моих донцах.
В партизанских отрядах было немало казачьих сотен. Недавно Денис Давыдов прислал Платову донесение, в котором сообщал об отменных действиях в его отряде донских казаков. Польщенный Матвей Иванович тут же ответил: «Приятельское уведомление ваше, через урядника Тузова я получил. Радуюсь очень успехам вашим над неприятелем, они славны, и я не могу довольно выхвалить их… Бей и воюй, достойный Денис Васильевич, с нашедшею вражской силой на Россию и умножай оружия российского и собственную свою славу!»
Партизанские отряды незримо окружили французскую армию. Между Можайском и Вязьмой действовал неустрашимый Денис Давыдов, в окрестностях Можайска находился отряд полковника Вадбольского, на Боровской дороге — поручика Фонвизина, капитан Сеславин со своим отрядом наводил на неприятеля ужас, действуя между Боровском и Москвой, капитан Фигнер — в окрестностях самой Москвы, полковник Кудашев — на Серпуховской, а Ефремов на Рязанской дороге.
Отряды взаимодействовали с крестьянскими партизанскими отрядами, нападали на обозы неприятеля, уничтожали мосты, переправы, устраивали завалы, в лесу сооружали засеки, истребляли французские гарнизоны и колонны на дорогах, вели разведку.
Толкнув дверь, Матвей Иванович вошел в избу. Сидевшие за столом офицеры вскочили, наступила тишина.
— По какому случаю торжество? — скосил он глаз на уставленный тарелками и мисками стол, там же стоял кувшин с вином.
— Разрешите доложить? — выступил светловолосый майор.
— Скобелев! — узнал Матвей Иванович адъютанта из главной квартиры. В бородинском сражении он держал связь с казачьим корпусом Платова. — Вы уже майор!
— Так точно, он самый! — скороговоркой ответил тот. — Отмечаем звание, во-первых…
— А во-вторых?
— Из Москвы прибыл капитан-храбрец Александр Фигнер. — Скобелев указал на среднего роста артиллерийского капитана с удивительно светлыми и чистыми глазами.
— Рад познакомиться.
— Ваше высокопревосходительство, позвольте по этому случаю пригласить вас к столу, — Офицер с густыми бакенбардами — Крутов с грохотом отодвинул тяжелый табурет.
— Выходит, в самом деле я гость. Ну и молодцы вы! — ответил Платов шуткой, садясь за стол.
— Бокал! — скомандовал денщику молодой драгун-поручик.
Степан поспешно поставил граненый стакан.
В торце стола сидел чернявый, с мягким лицом офицер, которого однажды Матвей Иванович видел в Леташовке.
— Это — знаменитый наш пиит Василий Жуковский, — представил его Скобелев.
Тот встал, отвесил поклон и, не проронив слова, сел. Была в нем та мягкость, податливость характера, которая вызывает ответную любезность и уважение.
— Очень приятно, — произнес Матвей Иванович. — А как по батюшке?
— Василий Андреевич, — ответил Жуковский и опять поклонился.
— Разрешите мне тост, — поднял стакан Фигнер. И, не ожидая согласия сидящих, продолжил: — Я предлагаю тост за нашу победу! За изгнание французов не только из Москвы, но и пределов нашей любимой России-матушки!
О Фигнере ходили легенды. Рассказывали о необыкновенной, граничавшей с безумством смелости. Совсем недавно он явился к главнокомандующему и попросил разрешения проникнуть в Москву для разведывания неприятеля. Кутузов не стал возражать. Распорядился подчинить ему семь сорвиголов-казаков. «Остальных подбирай по своей воле из народа. В том тебе полная свобода».
Переодевшись в цивильное платье, Фигнер проник в Москву. Выдавая себя то за купца, то за немецкого коммерсанта, он толкался среди французских офицеров и солдат, прислушивался к разговорам, выуживал нужное.
Питая фанатическую ненависть к Наполеону, он вознамерился его убить. Каким-то образом Наполеону стало известно о намерении русского лазутчика. Он приказал схватить дерзкого и доставить к нему. За поимку назначил немалую сумму. Фигнер стал таким образом личным врагом грозного властелина…
— За победу над врагом! — оглядывая сидящих, произнес Фигнер.
— За победу! — подхватили офицеры.
Вино выпили стоя, с клятвенной торжественностью и решимостью сражаться до конца.
— Ты бы рассказал нам о своем московском приключении, — попросил Фигнера Жуковский.
— Поведай, Александр, — поддержал его офицер с бакенбардами.
— О себе рассказывать не могу и не хочу. Былое быльем поросло. Уж кто из нас достоин внимания, так это Иван Скобелев. За дела отменные у него и шпага золотая и ордена, да и недавно в чин майорский возведен.
— Чином, господа, я более всего обязан нашему пииту, Василию Андреевичу, — и он указал на тихо сидевшего Жуковского.
— Каким же образом? — спросил Крутов и припушил рукой бакенбарды.
— Как знаете, служил я при светлейшем, — начал Скобелев. — И в один день счастье обернулось ко мне лицом. Заболел дежурный адъютант фельдмаршала, и вместо него поручили написать другому… Кому — сказывать не буду, потому что фельдмаршалу бумага не пришлась по душе. Прочитал он, отшвырнул, подписывать не стал. «Ну-ка ты, Иван, попробуй», — говорит мне. А какой я грамотей? Мне только в поле с супостатом воевать. Но не стал отказываться. С этой бумагой прямо к нему, нашему пииту, обращаюсь: «Выручи, голубчик! Что тебе стоит…» Тот и написал. Принес я бумагу Михаилу Илларионовичу, он прочитал и просветлел лицом: «Вот то, что надо!..» И с той поры стал мне давать бумаги на сочинительство. Я уже не рад. Какой из меня сочинитель!
— Ну уж, ну уж, — возразил Жуковский. — Ты среди нас первый рассказчик. Нужно только попытаться.
— Грамоты, Василий, не хватает. За моей спиной начальная школа да двенадцать лет пребывания в нижних чинах.
Служба и в самом деле Скобелева не баловала. Лишь в 29 лет он удостоился подпоручика, а вскоре получил тяжелое ранение в правую руку: два пальца оторвало и кисть повредило. Это послужило поводом к увольнению из армии. С началом войны он не без помощи жены Кутузова Екатерины Ильиничны был приписан к канцелярии главнокомандующего титулярным советником, потом уж получил звание капитана.
— Так чем же кончилось ваше сочинительство? — спросил Матвей Иванович Скобелева. — Узнал ли главнокомандующий настоящего сочинителя?
— Я сам ему признался. Сказал, что истинный Златоуст не я, а вот он, Жуковский!
Обычно любивший главенствовать за столом, на этот раз Матвей Иванович не стал брать на себя привычную роль. Прислушивался к голосам молодых. Часто бросал взгляд на Жуковского. О человеке этом он слышал, но вот впервые за одним столом.
— Ваше высокопревосходительство, — обратился Фигнер, — чем Василий Андреевич вас покорил? Уж очень ласков к нему ваш взгляд.
Матвей Иванович крикнул:
— Всевидящ ты, Александр. Узрел и это. Но, скажу я вам, таков и должен быть партизанский вожак: все видит, слышит, замечает. А посматривал я на пиита потому, что очень уж он смахивает на казака. Даже мысль стрельнула: не с Дона ли он родом?
Жуковский зарделся, ответил:
— Я — туляк, с Белевского уезда.
— Значит, русский, а я думал наш, казак.
Как и большинство донцов, Платов считал казаков особой нацией.
В облике Жуковского в самом деле отмечались восточные черты. И не случайно: мать его была турчанка, Сальха. Ее пленили при взятии крепости Бендеры и вместе с младшей сестрой вывезли в поместье Бунина, под Белево. Там в нее влюбился хозяин поместья помещик Бунин. Будущий поэт стал плодом их запретной любви. Ребенка усыновил живущий по-соседству мелкопоместный, добрейшей души человек Андрей Жуковский.
— Уж ежели Василий Андреевич Златоуст, то пусть нам прочитает свои вирши, — предложил драгун-поручик.
— Просим! Просим! — поддержал его офицер с бакенбардами, Крутов.
Жуковский поднялся.
— Читай «Светлану», — сказал Фигнер.
— Нет, господа, позвольте мне произнести другое, еще никому не ведомое, сказать о вас, Матвей Иванович.
— Обо мне? Чем заслужил такую милость?.. Впрочем, как знаете, — отмахнулся он.
В комнате воцарилась тишина. Все смотрели на застывшего с сосредоточенным видом Жуковского. Наконец, негромким голосом он начал:
Хвала, наш Вихорь-атаман,
Вождь невредимых, Платов!
И все, будто по команде поглядели на Матвея Ивановича. Тот уткнул взгляд в столешницу и с преувеличенным усердием катал пальцем хлебный мякиш.
Твой очарованный аркан
Гроза для супостатов.
Орлом шумишь по облакам,
По полю волком рыщешь,
Летаешь страхом в тыл врагам,
Бедой им в уши свищешь;
Они лишь к лесу — ожил лес,
Деревья сыплют стрелы;
Они лишь к мосту — мост исчез;
Лишь к селам — пышут селы.
— Браво! Браво! — восхитился Скобелев. — Это же чудесно, господа! Очень метко!
