четвертая уточняет: «Все леса, растущие в пространстве занимаемом заводами, приисками, ломками некоторых камней и другими казенными, а также на Алтайских горах, лежащих между Бийской линейною дорогой и китайской границей, принадлежат к ведомству Алтайских заводов».
Мало что понимая из сказанного учителем, крестьяне притихли, засопели, пытаясь разобраться в частоколе мудреных слов. Не обращая внимания на их затруднения и чувствуя внезапный прилив красноречия, Николай Николаевич с жаром воскликнул:
— Казалось бы, положение Лесного устава бесспорно Но… с ним сталкивается другой законодательный акт! Закон от восьмого марта одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года! Насколько вам известно, по этому закону населению предоставляется право пользоваться всеми усадебными, пашенными, сенокосными и другими угодьями в размерах, в каких ныне угодья сии в их пользовании состоят! Подчеркиваю, друзья мои! И другими!
Аверкий Бодунов внимательно вперился в учителя, потом озадаченно спросил:
— Энто че ж получается? По синим планам половина Инюшенского бора должна миру принадлежать? Так выходит?
Другие крестьяне, еще пытаясь сообразить, каким манером односельчанин пришел к такому выводу, тоже уставились на Симантовского. Тот кивнул:
— Правильно. При межевании, или, как вы называете, по синим планам эти леса отошли в состав крестьянских дач, то есть миру. А Кабинет наложил на них лапу, оставив вам лишь кустарники, осиновые и березовые колки.
Мужики зароптали.
— Вот сволочи! — выдохнул Вихров
— Че ж энто такая несправедливость вышла? — спросил Мышков.
— Чиновники толкуют закон так, как им выгодно. В данном случае под другими угодьями они подразумевают не весь лес, а лишь худшую его часть, — вздохнул Симантовский, разводя руками.
Николай Николаевич знал, что разъясняет закон весьма произвольно, даже более того — неверно, поскольку государь император никогда не страдал альтруизмом, и отдавать лучшие лесные угодья крестьянам ему не пришло бы в голову. Закон как раз и говорил о том, что сельской общине дозволяется пользоваться лишь кустарниками, осиновыми и березовыми колками, не превышающими пятидесяти десятин в каждой грани. Но Николай Николаевич лишь патетически взмахнул рукой:
— Друзья! Вы имеете право на лес, и вас несправедливо лишают этого права!
Вихров поднялся, напялил шапку, мрачно процедил:
— Ну, мы их…
— Благодарствуйте, господин учитель, — поклонился Мышков.
Симантовский помялся, чуть слышно сказал, сплетя пальцы:
— Вы уж меня не выдавайте. Я вам от всей души… Нехорошо, если до полиции слух дойдет…
— Нетто мы не понимаем? — развел руками Аверкий. — Не сумлевайтесь, молчать будем, как рыбы.
Когда мужики угрюмой толпой покинули квартиру учителя, он ощутил слабость в ногах, опустился на диван, провел ладонью по внезапно взмокшему лбу.
6
Двухэтажный, сложенный из толстых бревен дом на Красноярской, в котором Петр уже несколько дней снимал квартиру под чужой фамилией, походил на картонную коробку из-под обуви, поставленную на попа. Комнаты, и те, что сдавались жильцам, и те, что занимали сами хозяева, были высокие, но тесные и неуютные. А Белову досталась еще и холодная. Видимо, подрядчик, желая потрафить будущему домовладельцу, решил сделать окна на европейский манер. Стекла-то он не пожалел, а вот о крутых сибирских морозах забыл. В комнате Петра, как он ни топил печь, тепла не было.
Соколов поежился, запахнул пальто:
— Прохладненько у тебя.
— Да ничего, я как-то уже привык, — равнодушно ответил Петр.
— Ну, ладно. Мы с тобой, кажется, все обговорили, — поднимаясь со стула, сказал Соколов. — Смотрите за этим Стасиком, глаз не спускайте. По заданию комитета его проверили. Ничего утешительного. С кем ни беседует, у всех стремится выяснить побольше о нашей группе, а недавно, как сообщил один товарищ из паровозников, стал интересоваться, как стать членом организации, от кого это зависит.
На лестнице раздались тяжелые шаги. Тимофей быстро глянул на Белова:
— Кого-нибудь ждешь?
— Нет, — так же быстро шепнул тот.
Тимофей отступил за печь, переложил револьвер из кармана пиджака в пальто. Петр покосился на него, шагнул к двери, в которую уже нетерпеливо стучали.
— Кто? — ровным голосом спросил он.
— Я это! Я!
Распахнув дверь, Петр жестко проговорил:
— Не знаешь, как надо стучать?
Кеха отмахнулся, прошел в комнату, плюхнулся на стул:
— Торопился шибко, вот и забыл, как условились.
— Насколько мне известно, ты, Иннокентий, сейчас должен находиться на Межениновской, — склонился к нему сзади Соколов. — А через два часа тебя должен сменить Петр.
Кеха от неожиданности вздрогнул, резко обернулся и, узнав старшего товарища, разулыбался:
— Испужал!.. Так и заикой остаться недолго.
— В самом деле, почему ушел с поста? — стараясь говорить как можно тише, спросил Петр.
— Так я и объясняю — торопился! — обиделся Кеха. — Прежде-то туда только Мышанкин приходил, а сегодня сам Леонтович пожаловал! А следом этот хлюст заявился.
— Стасик? — переспросил Соколов.
— Ну!
— Почему ты ушел? — нахмурился Петр.
— Почему, почему?! Я же и объясняю! Находиться там, ну никакой возможности нету! Мышанкин, как та лягавая, по улице кренделя выписывает. То туды, то сюды.
— Ну ладно… Это ты правильно… На глаза Мышанкину лучше не попадаться, — раздумчиво заметил Соколов, посмотрел на Петра и добавил: — Сегодня ничего не предпринимайте, а утром я к тебе зайду. Ясно?
Ожидавший нагоняя Кеха облегченно вздохнул и тоже взглянул на Белова, всем своим видом показывая, как тот был неправ в своем недовольстве.
7
— Почему не подготовили список? — Леонтович раздраженно раскурил папиросу, выдохнул дым в лицо агенту. — Я вас предупреждал, сегодня список должен быть у меня. Вам что, Мышанкин не передал мое распоряжение?
Стасик виновато улыбнулся:
— Передал, но…
— Какие могут быть «но»?
Совсем оробев, агент машинально вытер вспотевшие ладони о брюки. Его движение не ускользнуло от ротмистра. Он сухо бросил:
— Ну?
— Я не успел установить все адреса… Трудно узнать сразу… Могу назвать лишь членов стачечного комитета, тех, кто заправлял октябрьской забастовкой на железной дороге…
— Ну, любезный, — высокомерно прервал его Леонтович, — этих я и сам знаю. Вы мне дайте точные записи!
Стасик поежился и развел руками.
— Шляпа! — констатировал Леонтович, обжигая агента взглядом.
— Ваше высокоблагородие, записи у меня имеются, но…
— Опять «но»?
— Так ведь боязно носить их с собой. А ну увидит кто? Смутьяны и так ныне бешеные, вот прямо к каждому присматриваются.
Леонтович закинул ногу на ногу:
— Вы что, спятили? Неужели оставили записи дома? А если вы действительно на подозрении и в ваше отсутствие к вам в квартиру заберутся ваши же «соратники»?.. А?.. Что тогда скажете?..
Стасик глянул на ротмистра с искренним испугом.
