Потом он подскочил к другому охотнику, который лежал мертвый с пробитым мозгом. Обобрал обоих, взяв у них рога с порохом, пули, ножи, еду, а ружья спрятал под камень, чтобы захватить их в другой раз, — все вместе тяжело было бы нести. Он вырвал свои стрелы из страшных ран, вытер их о траву и спрятал в колчан. Затем пошел дальше.
Весело шел он, легко, резво, словно помолодел. Поел медвежьего мяса, сала медвежьего выпил, липтовцев убил. Ведь, попадись он им в руки, они бы его непременно прикончили.
Он вышел из лесу на склон горы и только тогда оглянулся. Он был один.
Голые вершины были позади, с юга окружали его высокие горы — Большая, Томанова Польская, Венгерская, Красные вершины; под ними — лес, а над ним — небо.
Ширилась грудь Саблика. Он чувствовал себя великим, непобедимым королем.
Узнают его руку охотники, которые найдут своих убитых товарищей. Узнают по ужасающей меткости стрел. И опять пойдет о нем молва в Выходную, Кокаву, Прибилину, Менгушовцы, в Градек, Великую. Саблик тут был, людей убил, Саблик ходит в горах!..
Он засмеялся.
Куда ни глянь — пусто. Он был один, хозяин Татр, коз, оленей, медведей и враг липтовских охотников.
Бескрайняя ширь пустыни ветром ударила в старое, изборожденное морщинами лицо.
И обернулся Саблик к перевалу, достал из рукава чухи гусли и запел:
Эх, запел разбойничек,
А Кривань ответил:
«Кому ж еще ведомы
Сабликовы думы?..»
Бескрайняя пустыня слушала его.
А поодаль, не предчувствуя ничего худого, резвилось стадо коз. Старые паслись на оттаявшей траве южного склона и время от времени поглядывали на резвящуюся молодежь. Одни отчаянно гонялись друг за другом по скалам, другие бодались, падая на колени и целясь рожками друг другу в брюхо, как это делают козлы во время осенних боев, третьи, присев, съезжали по снегу вниз и останавливались над самым обрывом, поднимаясь на упругие, как сталь, ноги.
Саблик насчитал одиннадцать старых и восемь молодых — стадо немалое, целых девятнадцать голов. Но пока он раздумывал, удастся ли к ним подойти, вдруг сверху, словно упав из туч, налетел на стадо орел. Не успели старые козы сбежаться и подставить рога, он упал уже на годовалого козленка и впился когтями в его бока. Но поднять его он не мог. Козленок же с неимоверной быстротой побежал вперед, куда глаза глядят. Саблик видел, как орел раскинул крылья и, несомый козленком, проносился над пропастями. Он не мог вырвать глубоко вонзенных когтей и не мог в этой бешеной скачке клювом ударить свою жертву. Прыжок за прыжком козленок летел с горы, похожий на крылатое чудовище. На бегу он с такой силой ударил крылом орла о камень, что оно сломалось и повисло. Но птица успела, должно быть, ударить его кривым клювом в глаз: Саблик увидел, как козленок опрометью помчался с горы, потом сорвался с обрыва — и они покатились вниз. Наконец оба исчезли с глаз Саблика.
«Ну, ладно, — подумал Саблик, — вот придем завтра за медведем, так и их отыщем в долине, если только лисицы да рыси не съедят их до косточек».
А стадо коз вихрем промчалось вверх, к вершинам над Каспровой долиной.
Франек Мардула в жестоком томлении и невыносимом одиночестве жил в подземелье у пана Жешовского. Труп старика убрали. Покорность судьбе и жестокая тоска овладели Мардулой, и он по целым дням и ночам сидел, как покойный старец, опустив голову на грудь, почти не думая и ничего не чувствуя.
«Помаленьку и я разучусь говорить, — думал он, — просижу тут сто лет из-за злосчастных этих порток!..»
Но однажды в заржавевшем замке заскрипел ключ, и при свете фонаря, который нес привратник, Мардула увидел дородного мужчину, в шапке с наушниками и в широких шароварах.
— Можешь идти, — сказал он.
Мардула не понял.
— Кто? Куда? — спрашивал он.
— Ты. Куда тебе угодно, — ответил незнакомец.
— Я свободен? — вскричал Мардула.
— Свободен.
Мардула бросился к ногам пана, тот сильной рукой отстранил его и сказал:
— Не меня благодари, а господа бога и ясновельможную панну Агнешку Жешовскую, которая выходит замуж за воеводича Сенявского и умолила отца в день своего обручения выпустить на волю всех узников.
— А где она? — закричал Мардула. — Я бы в ноги ей поклонился!
— Молись за панну каштелянку, проси у господа благословения ее потомству и ступай себе с богом.
Мардула собрался и ушел.
Выйдя на воздух, он зашатался, как пьяный. В лохмотьях выпустили его из замка, а когда он, перейдя реку, обернулся назад и увидел под стеной замка маленькие черные оконца своей тюрьмы, то чуть не лишился чувств от ужаса.
В своей жалкой одежде, с волосами ниже плеч, с бородою ниже пояса, шел он, как нищий, выпрашивая кусок хлеба, пока в поле не повстречался с настоящим нищим, который был одет гораздо лучше его. Он снял с нищего все до рубашки, привязал его к сухой вербе, чтобы тот не бежал за ним и не кричал, а сам отправился дальше. Он решил не сразу идти домой.
С отобранными у нищего палкой и сумой он направился прямо к той самой Кальварии Зебжидовской, где солтыс поймал его на краже штанов и отдал драгунам пана Жешовского.
Под вечер, дня через два, пришел он туда.
Солтыса застал таким же, как был, только немного постаревшим; попросился ночевать, ему позволили. Исхудав в тюрьме, он похож был на старика и не боялся, что его узнают.
После ужина, которым его накормили, стал он рассказывать всякие чудеса.
— Эх, — начал он, — кабы вы знали, зачем я пришел!
— Ну, зачем, зачем? — спросил солтыс с любопытством.
— Э, да вы мне, пожалуй, и не поверите, — тянул Мардула.
— Да уж вы сказывайте, дедушка, сказывайте.
— Иду я издалека, из святого города, от самого гроба господня.
— Ой!
— И было мне там откровение.
— Во имя отца и сына!
— Явился мне святой Товий и сказал мне так: «Есть под Кальварией Зебжидовской солтыс, страшный грешник…»
— Ну, неправда это…
— «Черти на него уже зарятся…»
— Господи Иисусе Христе!
— «Он сильно обидел одного человека…»
— Да чем же? Как? Когда?
— «Мужика отличного, молодого, который пришел к нему портки занять; вместе со своими работниками бил его, а потом отдал солдатам пана Жешовского».
— Занять? Как же! Украсть! Да и когда это было-то? Давным-давно! — пробормотал солтыс.
— Да ведь и мне святой не вчера вечером сказывал! — рассердился Мардула. — Я три года из святой земли иду. Двенадцать морей переплыл, двести рек, как море глубоких, перешел, а всего три моста на них было.
— Ай-ай-ай!
— И говорит мне святой Захария…
— Да ведь вы сказывали — Товий?
— Товием звали его на земле, а на небе зовут Захарией. Небось и вас после смерти не станут звать: «Войцех!»— а скажут: «Поди-ка сюда, окаянный грешник!» — возразил, не смущаясь, Мардула.
Солтыс вздохнул.
— Говорит он мне: «Ступайте, дедушка, к этому самому солтысу, под Кальварию, и скажите ему так: «Повесился тот мужик с горя, и все его грехи пали на обидчика. А мужик-то был вор, грабитель, драчун, убийца и насильник!»
Солтыс повесил голову.
— «И за все, что этот мужик натворил, солтыс даст ответ на том свете. Допытываются насчет него черти, просто сладу нет с ними». Вот что сказал святой.
— Ну, так что же девать? Что же делать-то?
— Да, беда! А знаете вы этого солтыса?
Поглядел солтыс на жену, а жена на него. Вдруг Мардула закрыл рукою глаза и воскликнул:
— Да что же это такое?!
— Что? Где? — в ужасе спросил солтыс.
— А у вас за спиной! Вон, вон! Тень, что ли, стоит?
— Да где?
— Да вон там, за спиной! Господи Иисусе Христе! Во имя отца и сына и святого духа! Аминь! Аминь! Аминь!
И Мардула стал крестить солтыса.
— Да что же там? — закричала испуганная хозяйка.
— Там черт стоял! Насилу я его отогнал!
Солтыс съежился, пот выступил у него на лбу, а Мардула все крестил воздух и повторял:
— Аминь! Аминь! Аминь!
— Нет уж его? — прошептал солтыс.
— Нет. Удрал от креста, да еще водица у меня есть с собой, которой господь бог в Кане Галилейской не допил.
И он показал бутылку водки, которую нашел в суме нищего.
Солтыс согнулся в три погибели и дрожащим голосом стал его расспрашивать:
— А не сказывал вам святой, как этому солтысу спастись и нельзя ли ему как-нибудь от дьявола откупиться?
Мардула с важностью ответил:
— Сказал мне святой Товий так: «Пускай солтыс даст отстегать себя, да так, чтобы целую неделю было что бабе маслом смазывать, а потом снесет ксендзу в костел на Обидовой пятьдесят дукатов, чтобы тот отслужил обедню».
— Да откуда же я такие деньги возьму? — простонал солтыс.
— Так это вы тот самый солтыс? — с удивлением воскликнул Мардула, в благочестивом страхе отодвигаясь от него подальше.
