Ан, сказывают, уж и голову ему снесли, а Роман Ольгович губами-то все шевелит - славит Господа!
Вот ведь сколь упористы князья рязанские!
Менгу-Тимур, чтобы хоть вперёд-то неразумное рязанское упрямство умерить, велел Романову голову воткнуть на копьё и так, на копье, доставить на родину в поучение сынам, внукам и прочим жителям.
Да куды, разве им внушишь путное?
Вот и Василий несдержан - знать, в деда! Вишь ли, недоволен, что татары к нему в Рязань безо всякого зова часто в гости захаживают. Али звать татарина нужно, чтобы он в гости зашёл? Так это уж не татарин, а - гость!
- Однако ж, - в сердцах, знать, сказал Василий, - в русском уме татарин и гость в одно понятие никак не складываются.
Сначала люди верные в Москву те охульные слова князя Василия донесли, а уж после и Москва меры приняла, чтобы про те слова в Орде нужные татары узнали. Зря, что ли, Юрий с ними дружбу сводил?
Так вот, известно стало, что позвали-таки князя Василия Константиновича в Сарай. Сказывают, теперь навряд и воротится…
А вчера ночью князя Константина Романовича удавили.
Про то уж вся Москва в ужасе перешёптывается. Кто, как, откуда прознал - неведомо, но передают такие сокрушительные подробности, что и верить нельзя, ибо чистое попрание законов и бесчеловечие.
Однако хошь верь, хошь не верь, а князь-то мёртв и, верно, удавленный.
* * *
За полночь в клеть к Константину Романовичу пришли четверо: Юрий, Федька Мина, Петька Хвост-Босоволков да с ними дьяк Кострома.
Были они изрядно хмельны, а потому и шумливы. Покуда Константиновых людишек взашей выталкивали, пока в медной масляной плошке фитиль зажигали, Константин Романович не только успел проснуться, но и с постели поднялся, и чехол ночной скинул, и порты натянул, и рубаху под пояс, а вот сапог-то во тьме не сыскал. Так и встретил их босый.
Босый да с честью. Во взгляде ни испуга, ни удивления.
- Пришёл?! - не столь спросил, сколь уверился.
- Али не видишь? - глумливо ощерился Юрий.
- Давно жду, - кивнул Константин Романович.
Он стоял перед ними с перепутанными со сна космами пегих волос, с давно не стриженной бородой, с кислым запахом немытого тела… в сущности, дряхлый, больной старик, которому и по-хорошему-то жить осталось недолго. И вот, надо было его убить…
Решил то Юрий только сейчас, во хмелю, во внезапном остервенении, но отнюдь не случайно! Был на ту смерть свой расчётец. Расчётец тот, разумеется, созрел не в Юрьевой, а в Ивановой голове, но Иван, напрямую вроде бы о том не обмолвившись, все сделал так, чтобы старшой будто б своим умом дошёл до нужного. Вот и дошёл…
Расчётец же был вполне несуразен, хотя при том состоянии русской жизни, когда все в ней зависело от воли хана, а гнев и ханская милость во многом от благорасположения его визирей - и он мог стать выполнимым.
Если князя Василия ныне казнят в Сарае, а в Москве вдруг отдаст Богу душу его отец Константин, то великое рязанское княжество в одночасье останется без законных владетелей. Княжество - не соломы клок! Кому достанется?
Конечно, скорее всего, по родству Рязань перейдёт под пронского князя Ивана Ярославича - он давно уж о том хлопочет. И то - хлеб! Даже в этом одном громадная выгода для Москвы, потому что Иван ей не враг, как Василий, а давний союзник.
Однако была и ещё крохотная, подленькая мыслишка: ан вдруг на сей раз могущественный Кутлук-Тимур переломит Тохту, и тот возьмёт да подпишет ярлык на Рязань московскому князю. Какая Тохте-то разница - что пронский Иван, что Юрий московский? Чай, и Юрий Рязани не чужд, какой-никакой, а владетель коломенский! Конечно, Иван Ярославич, поди, сильно обидится, коли вызнает, что Юрий просил Кутлук-Тимура похлопотать за него перед ханом, но… Кто мухами брезгует, тот и мёду не пьёт!
И вот по всем тем обстоятельствам надо было убить старика. Да и без всяких обстоятельств надо было убить. Прав Ванька: «Излиха зажился!»
Но вот ведь вроде и нехитрое дело, да как подступиться, когда он стоит пред тобой так, будто это не ты его убивать пришёл, а сам он тебя позвал. И в наготе, и в сраме, и в унижении - князь!
- Ну дак будем мы с тобой разговаривать?
- Не о чем мне с тобой говорить.
- Знать, не хочешь по грамоте признать Коломну московским пригородом?
- Или ворованное колом поперёк горла стоит?
- Ништо, проглотим! Москва, чай, проглотиста! - коротко хохотнул Юрий.
- Проглотиста, изрядной квашней подымается… - согласился князь. И усмехнулся: - Чтой-то выйдет?
- А ты не насмешничай, не время тебе насмешничать! - вроде бы как пригрозил Юрий.
- Да я не насмешничаю, я печалуюсь. Ты оглянись-ка, Юрий Данилович! - как повелел, сказал Константин Романович, и Юрий невольно оглянулся. - Погляди-ка, кто в твою Москву собирается!
- Дак кто?
- Убийцы да воры, да своей земли предатели. Али с ними мыслишь над Русью возвыситься? - Константин Романович презрительно кивнул на Юрьевых спутников. - Окромя лиходеев беспочвенных да вон этих хвост-босоволковых никого и нет за тобой!
- Ты меня перед князем моим не срами! - пьяно качнулся Петька. - Не то…
Константин Романович и бровью не повёл в его сторону.
- Врёшь, князь! Сильна Москва! Не ты ли в плену у меня? Не твоя ли Коломна в моей горсти? - возразил Юрий.
- Не суть, - покачал головой Константин Романович. - Сила твоя лишь в том, что сам зол и злу потакаешь! Скажи: убей! И похвали за убийство. Скажи: возьми чужое! И похвали за воровство. Скажи: все можно! И ныне вознесут тебя, как великого, но завтра обворуют и убьют, потому что ты все дозволил! Что твоя сила, Юрий, - махнул рукой князь, - на крови да обмане держится!
- Ан держится! За мной, знать, и правда! - яростно выдохнул Юрий. - Спор-то наш к концу ближется, Константин! д. коли я наверху, так и в споре прав! А коли прав, так и Бог со мной!
- Кто твой Бог, Юрий?
Юрий темно, ненавистно поглядел в тусклые старческие глаза. Не страшно, нет, но как-то пусто, тошно стало ему под спокойным и даже усмешливым взглядом князя.
А Константин Романович покачал головой:
- Али льстить тебе некому, кроме себя самого? Какая сила в тебе? Ведь сказано: бывает, что и в неправде нашей открывается правда Божия, и верность Божия возвышается нашей неверностью, но из этого вовсе не следует, что нам можно сделать зло, чтобы после из этого вышло добро, ибо воздастся каждому по делам его!
- Да что ж его слушать-то, чай, не поп! - буркнул за спиной Хвост-Босоволков.
- Погоди, старик! Чтой-то не разумею, чего это ты наплёл?
- Иначе скажу! - Константин Романович возвысил голос и уж в самом деле, как дьяк анафему, провозгласил: - Не в силе Правда, а в Правде Бог! По то и не дал Господь отцу твоему над Русью встать, что лукаво умыслил он, а ты…
- Врёшь! - криком оборвал его Юрий.
- Поздно мне врать-то! И ты от прибытков опухнешь, но не возвысишься! И Москва твоя ещё отрыгать станет сожранное и давиться блевотиной! - Силён и густ был голос старого князя.
- Молчи! Не слушать тебя пришёл! - И воцарилась в клети последняя, короткая тишина. Лишь огненные языки в плошках все метались в испуге, а вместе с ними прыгали по стенам уродливые короткие тени.
- Знаю, зачем пришёл, - твёрдо сказал Константин Романович и усмехнулся: - Так не томи, я уж к тому давно заранее приуготовился. - Помолчал и ещё добавил: - Все думал: странно мне будет от русского князя смерть принимать… да, ничего… милостиво Господь распорядился… - Он неожиданно улыбнулся.
- Чего скалишься?
- Да говорю же, послал и мне Господь утешение, - все так жe улыбаясь, сказал рязанец.
- Какое же?
- А то, что явственно вижу - не князь ты, Юрий, - Константин Романович покачал головой. - Дай не русский есть, недаром же тебя и зовут погано…
- Убить его, суку! - взъярился Петька Хвост-Босоволков и уж полез руками к Константиновой бороде, но Юрий остановил его:
- Погоди! Он вроде не все сказал!
- Да что ж его слушать-то!
- Пусть!
Странно, но сейчас в этом унижении перед седобородым внязем, которого должен был убить, Юрий вдруг испытал какое-то непонятное, мерзкое, почти мучительное, однако же, наслаждение. Будто кричало в нём что-то:
«Да, да, я низок, я подл, но ты сейчас сдохнешь, а я останусь! Низок и подл, а останусь!..»
- Так как, говоришь ты, меня зовут?
- Али сам не знаешь, татарский ты прихвостень! - со всем возможным презрением произнёс Константин Романович и плюнул ему в лицо.
Ну а далее началась бестолочь и морока убийства.
В одиночку каждый из них управился бы со стариком запросто - всего и делов-то, дых перекрыть! Но убивали втроём (Кострома в дверях маялся), а потому неловко и долго. В тесной клетушке и вдвоём было толком не развернуться, а они гурьбой навалились. Всяк стремился руку приложить, пособить, отметиться перед князем усердием. Да пьяны были, да звероваты, оттого вместо дела подняли лишнюю сутолоку.
