– Нет, – ответила Нано.
– Почему?
– Потому что, я думаю, добро – это способность отказаться от себя, пожертвовать собой ради других. На худой конец – ради кого-то одного, но не за счет других, не во вред другим. Только человек, отмеченный этим даром, может победить страх смерти, конечно, в той мере, в какой провидение одарило его способностью к добру.
– Чего тут говорить, – мне хотелось свести беседу с ее высокого тона, – если ты будешь думать только о других и у тебя не останется никаких собственных желаний, тогда и терять нечего. Тогда и умереть не страшно!
– Не думай, что ты загнал меня в угол, – сказала Нано. – Нет! Лучше жить без желаний, чем быть рабом своих желаний, рабом страха. Ты знаешь, что случилось с одним моим знакомым? Он умер от апоплексического удара. И знаешь, отчего? Оттого, что хозяин его конторы в то утро посмотрел на него косо.
Арзнев Мускиа, видно, был увлечен разговором.
– Увы, госпожа Нано, – сказал он, – человека такой доброты можно считать почти что богом. Но и он боится смерти.
– Я с вами не согласна.
– Тогда скажите мне, что за цель у этого человека?
– Цель одна – творить добро, уничтожать зло.
– Это его назначение, содержание его жизни, и на своем пути он будет стараться до конца исчерпать себя. До конца исчерпать тот талант доброты, что дало ему провидение, и лишь потом умереть. А до этого он будет хотеть жить и будет бояться умереть. Не так ли?
– Нет, не так. Страх – это совсем другое, от него разрывается сердце, как у моего знакомого, а то, о чем говорите вы, не страх, а иное, возвышенное и прекрасное чувство.
– Удивительно, – сказал я, – люди с таким предначертанием не умирают, пока не исполнят того, что им должно исполнить на земле. Я знаю много примеров… Живут, пока не выполнят свой долг, не растратят сил, а потом и умирают, чаще всего как-то необычно.
– Да, умирают, – подхватила Нано. – Но для таких людей смерть – это начало другой жизни, не так ли, батоно Арзнев? Они сами исчезают, но семена, брошенные ими в землю, будут совершать свой вечный круговорот и давать плоды тогда, когда имена их сотрутся в памяти людей.
– То, что вы говорите, – сказал Арзнев Мускиа, – напоминает мне слова настоятельницы одного монастыря, матери Ефимии. Она любила говорить красиво. Мне кажется, и стихи потихоньку писала. Как-то она сказала мне: «Сын мой, расплавленный воск до конца догоревшей свечи и сам по себе прекрасен, но проступает в нем и та красота, что тихо мерцала и разгоняла мрак».
– Красиво! – У Нано заблестели глаза.
– Да, красиво, – задумчиво сказал Арзнев Мускиа. – Все что я знаю хорошо, но одно дело знать, а другое – верить, суметь возвыситься до веры… Я не переступил еще этот рубеж… Мне это нелегко дается…
Он говорил улыбаясь, но в словах его звучали доверчивость и печаль, и я увидел своего нового друга как будто в ином свете. А ведь ему тяжело, так тяжело, будто на его плечи легла самая большая ноша на земле, но прячет он ее глубже преисподней. Так показалось мне в эту секунду, но вот Арзнев Мускиа заговорил в прежнем тоне, и я отогнал свои мысли.
– А почему зло не может победить страха смерти, скажите мне, госпожа Нано? – спросилон.
– Арзнев, мне кажется, вы думали об этом больше, чем я. И можете ответить лучше, чем я. А то, боюсь, если я буду опять говорить, мы станем похожи на суфию и его паству. Только с одной разницей, что у нас паства знает больше, чем суфия.
Нано рассмеялась.
– Но я хочу знать ваше мнение.
– Извольте! Ведь мы согласились, что зло родилось на свет в результате страха смерти. А если так, то между ними – мир и согласие. Они не могут вступить в конфликт.
– Вы правы, – сказал Арзнев Мускиа. – Но ведь и добро может перестать быть добром, если человек, вместо того чтобы делать добро, будет спрашивать: а что такое добро?
Нано собиралась ответить, но я прервал ее, потому что хотел взглянуть на листок Ветрова:
– Ты говорила, что захватила его с собой?
Нано протянула мне листок и ответила лазу:
– Нельзя мудрить, а то мы дойдем до бессмыслицы. Я уверена, истина проста: добро это то, что хорошо для всех. Делай добро и не жди ни вознаграждения, ни результатов. Иди дальше и опять делай добро. Вот и все, что нужно, когда сеешь семена добра, вот условия для доброй жатвы.
Я стал разглядывать листок бумаги. На нем и вправду были имена женщин с какими-то точками вокруг каждого. У одних пять точек, у других – две. Около имени Нано стояло пять точек.
Я повертел список и передал его Арзневу.
– Эти точки сделаны разными чернилами, – сказал он. – А некоторые карандашом. Ставились, стало быть, в разное время.
Я взял список снова. Арзнев Мускиа был прав.
– Как ты думаешь, что это значит?! – спросил я лаза, как будто госпожа Нано Парнаозовна Тавкелишвили-Ширер пришла за советом к нему, а не ко мне.
– Можете ли вы вспомнить, – спросил Мускиа, обращаясь к Нано, – сколько раз вы виделись с Ветровым с тех пор, как он наговорил вам дерзостей об офицерах?
– Сколько раз? Сейчас соображу. Я помню, что он при этом каждый раз рассказывал, и могу сосчитать по рассказом.
Нано задумалась.
– Знаете что, – воскликнул я, и оба посмотрели на меня, – пообедаем сегодня вместе! Пока мы соберемся и доедем… Нано… Если ты будешь столь любезна и поедешь с нами, – клянусь честью, мы решим эту головоломку и разгадаем все секреты, какие только у тебя есть!
Нано улыбнулась и спросила:
– А куда?
– К Гоги.
– Я слышала про него, но не бывала никогда. Там, кажется, хор, поют старинные песни и гимны, да?
– Поют, и как поют!
– Странно, что в ресторане поют гимны, – сказала Нано.
– Так принято у Гоги. Там и посетители другие. Поедем – увидишь.
– В другой раз! – Нано оглядела свой костюм и, видно, решила, что он не подходит для столь многолюдного места.
– Сегодня лучше где-нибудь за городом, где меньше народу… На воздухе, ведь такая погода…
– И я так думаю, Ираклий. Не хочется сегодня видеть людей, – поддержал ее лаз.
– Пусть будет так.
Я хотел распорядиться, чтобы запрягли коляску, но Нано остановила меня:
– Не нужно. Моя стоит перед конторой.
– Что ж, едем, – сказал лаз. – А по дороге попробуем раскусить этого Ветрова.
Когда мы садились в коляску, Арзнев Мускиа спросил Нано:
– Что вы кончали там?
– Факультет словесности… Правда, тому, о чем мы говорили, я научилась не там.
– Я понимаю… Научить можно всему, но это – знание, а не вера, вере научить нельзя.
Через несколько минут рыжие жеребцы мчали нас к Ортачала.
– Сколько же раз видел вас Ветров, вы не вспомнили? – спросил Арзнев Мускиа.
– Вспомнила… Пять раз, если не считать разговора об офицерах.
– Вы в этом уверены?
– Безусловно.
– Значит, после каждой встречи он ставил, видимо, по точке на этом листке у вашего имени.
Нано взяла листок, взглянула на него и, помолчав, спросила:
– Ну и что же?
Я уже понял, в чем дело, и попытался ей объяснить:
– Видишь, после тебя тут вписана Сусанна, около нее три точки, значит, она встречалась с Ветровым три раза. Выше Надежда Иванова – пять точек. Кроме того, обрати внимание на то, как стоят эти точки.
Первая точка была в начале каждого имени: видно, Ветров видел всех по одному разу, поставил точки и этим исчерпал первый круг встреч. При втором обходе, надо думать, с тремя ему не удалось встретиться, поэтому в конце их имени место для второй точки осталось пустым. При третьем круге бедняга, видно, так старался, что выбился из сил, без точки осталась только одна женщина – Алла. У Аллы – две точки, и те только вначале – одна за другой.
– Эта Алла уехала, может быть, из вашего города? – спросил Арзнев Мускиа. – Он видел ее только два раза, и больше не удавалось.
– Ее мужа перевели в Темирханшуру. Он – офицер, – пояснила Нано.
– Ну конечно, он не мог ее больше увидеть. В Темирханшуре свой Ветров, и тот Ветров наверняка найдет ее!
Мы расхохотались. Хотя ничего смешного в этом не было, но, когда людям хорошо друг с другом, они легко и охотно смеются.
– Арзнев, ты думаешь, эти встречи могли носить специальный характер? – спросил я.
– Специальный? – переспросил он. – Не знаю пока. – И обратился к нашей спутнице: – Госпожа Нано!..
Но она прервала его:
– Знаете что, зовите меня просто Нано… Мне кажется, мы знаем друг друга сто лет…
Лаз улыбнулся и после секундной паузы ответил:
– Спасибо вам за это. Но я отношусь к вам с таким почтением, что говорить вам «вы» доставляет мне радость. Но при одном условии, что вы будете называть меня просто Арзнев или лаз, и на «ты». Такая форма дружеских отношений мне кажется самой достойной вас, не отказывайте мне, прошу…
Меня поразил душевный такт этого человека… Казалось бы, пустяк, но в этом пустяке, как в капле воды, отразились отношения лаза и Нано такими, как они сложились в тот день. Это почувствовала сама Нано и проговорила как бы про себя:
