– Как не понять!
– А за мою доброту к тебе да за лечение коровы принесешь колобок масла.
– Как не принесть! – обрадовался Родион и пошел себе, оглядываясь через плечо на мельницу, щупая штаны: на месте ли? Чертов колдун и без порток всей деревне на потеху пустит.
5– Любаша! – позвал он шепотом, чтобы не испугать.
– Спи, мой хороший! Спи! – Любаша, не просыпаясь, нашла и толкнула зыбку. – Спи, сынок! Скоро папа приедет.
– Да уж приехал! – прошептал Андрей, прикасаясь губами к губам жены.
Она открыла глаза.
– Андрюша! – И заснула крепким сном, как провалилась, а в другую минуту проснулась и обвила мужа рунами, и гладила его, и смеялась, и тонула в слезах. – Господи! Да у тебя ворот от слез моих мокрый. Рубаху надо сменить.
Но Андрей не пустил.
– Молодец! Не пускай меня! Никогда не пускай от себя! – говорила она, себя не помня.
6– А пошли-ка, зятек, сома ловить! Ради твоего приезда устраиваю пир на весь мир. У нас огромадный сом в реке живет, гусей лопает почем зря. Глядишь, купальщика какого утянет. Всех своих мужиков согнал я на реку, и теперь сом в заводи на мелководье за тремя сетями. В реку не уйдет. Сами будем с ним воевать.
Андрей загорелся сома изловить. В детстве пескарей да гольцов ловил. Поймал один раз леща, так до сих пор помнит: в полруки был лещ, а всей той руке семь или восемь лет.
Загонщики стояли вокруг заводи, поглядывали на солнце, трогали ладонями траву, вздыхали. Самый сенокос, а у барина каприз вскочил.
– Где? – спросил у мужиков Кудюм, подходя к сетям, отгородившим заводь от реки.
– Да тутось, у бережку! – Мужики принялись тыкать пальцами в воду.
– Мать честная! – увидал сома Лазорев. – С борова!
Кудюм скинул сапоги и кафтан.
– Так, – сказал он, разглядывая поле битвы. – Все лезьте в воду и гоните на нас. А мы, Андрей, хватаем его за жабры и тянем на берег.
Мужики полезли в воду, вода была где по грудь, где по колено. Побрели, хлопая по воде ладонями.
– Сужайтесь! Сужайтесь! – командовал Кудюм. – Андрей, я слева, у меня в левой руке сила, ты – справа. Идет! Иде-е-ет!
Кудюм опустил плечи в воду, изготовился схватить и схватил, но в тот же миг рыба-великан перевернулась в воде и шмякнула хвостом Кудюму по груди. Кудюм опустился под воду и булькнул. Андрей кинулся к нему, вытащил, но Кудюм встал на ноги и потряс головой:
– Оглушил. Совсем оглушил. Ну, погоди же! Топор!
– Топор барину! Топор неси! – загалдели мужики.
Объявились и топор, и багор. Багром вооружили Лазорева.
– Гони! – приказал Кудюм. – К тебе, Андрей, если пойдет, ты его багром. Сужайся! Сужайся!
– Идет! – закричал Андрей, вонзая с размаху багор в темное гладкое тело.
Багор вырвало из рук и закружило над водой, как палицу. Кудюм охнул и опять ушел под воду.
– Багром задело! – прохрипел барин, вытирая разбитую в кровь щеку. – Ну, я его теперь!
Кудюм кинулся по заводи, размахивая топором. Багор торчал над водой. Мужики шарахнулись по сторонам, не сом, так барин прибьет.
Раненый сом кровавил заводь, но сил не терял, а Кудюм еле выполз на траву.
– Мужики! Бей его! Коли! – отдышавшись, приказал барин.
Через полчаса сом лежал на берегу. Кудюм постоял перед ним, пнул, и тотчас сом ударил хвостом.
– Тварь живучая! – рассвирепел барин и с маху всадил топор в огромную усатую башку. – Ну вот, поймали.
И вдруг заметил, что Лазорева нет.
– Где зять?
– Ушел. Как все полезли с баграми в воду, он и ушел, – доложили дворовые мужички. – На кровь, говорит, не могу глядеть.
– Тоже мне поручик – крови испугался! – захохотал Кудюм и плюнул в перемешанную с поднятым со дна илом и кровью воду.
7Только на третий день по прибытии поехал Андрей Лазорев к матери. Подарки, правда, поделил без обиды: Любаше – шаль да туфельки золотые с носами загнутыми и матери, Матрене Ниловне, – шаль и башмаки, мягкие, удобные. Кудюму феску подарил, кальян в серебре да ятаган еще с рукоятью в сердоликах, топазах, сапфирах. Кудюм доволен остался. Феску надел, ятаган на пояс нацепил и кальян хоть кашлял, но курил.
Повинился Андрей перед матерью, что не к ней первой приехал, а Матрена Ниловна улыбается:
– Я, Андрюша, тому рада, что к жене приехал первее, чем ко мне. Значит, в любви да в ладу вам жить. Матери это самая большая радость.
– Я, мама, попрощаться приехал, – признался Андрей. – Меня в Туле обоз дожидается, чтоб вместе в Москву идти. Грека я одного ученого привез, древние книги.
– Ты имение-то поглядел, какое тебе принесла Любаша?
– Нет, мама, не был в имении. Отпустит государь со службы – тогда уж и погляжу, и делами займусь.
– А что, в чужих землях страшно? – спросила Матрена Ниловна, с восторгом глядя на сына, который не умер от страха в заграницах.
– Всяко было, мама! И страху натерпелся, и на чудеса нагляделся. Только люди, мама, такие же.
– Они ж басурмане! – удивилась Матрена Ниловна.
– Такие же, мама! Когда больно – плачут, а когда радостно – смеются. Все беды от хитростей боярских. И там тоже, как у нас: чем к царскому месту ближе, тем и подлости в людях больше.
– Перекрестись, Андрюша!
– Эх, мама! Я и перекрещусь, да царевых ближних людей ни крестом, ни чертом не испугаешь.
– Ой, Андрюша! Тревожно мне за тебя.
– Не тревожься, родная. Я помалкивать научился.
– Слава тебе, Господи! Да чего бы они там ни говорили – молчи! У тебя теперь жена-красавица, сыночек-кровиночка.
– Спасибо, мама, за науку, – поклонился Андрей Матрене Ниловне.
8Кудюм поехал проводить Андрея до границы своих владений. Верхами ехали. Андрей спешил.
– Повидаюсь с Морозовым, тогда и приеду за тобой, – сказал Лазорев Любаше, прощаясь. – Пока служу, в Москве будем жить.
Переехали речку у мельницы, Кудюм самой короткой дорогой провожал Андрея.
Ехали впятером, с тремя слугами. Двое должны были проводить Лазорева до Тулы: на дорогах не больно-то спокойно.
Кудюм показывал Андрею свои владения.
– Рожь нынешний год – красавица. А погляди, овсы какие! – И тут Кудюм стал багров до черноты, как кровяная колбаса: на его чудо-овсах паслась корова.
Корова, видно, была блудливая. За ней, хлопая кнутом, бежал пастушок. Он больно протянул скотинушку жалом кнута, и корова, взбрыкивая, побежала к реке, к стаду, но Кудюм Карачаров был уже тут как тут, готовый вершить суд скорый и беспощадный.
Лазореву пришлось настегать коня, чтоб обогнать Кудюма, загородить пастушонка от смертельной угрозы.
– Слушай! – закричал Лазорев, спрыгивая с коня и обнимая помертвевшего от страха Савву. – Да ведь ты мой московский хозяин.
Подлетел Кудюм с дружиной и остановился, мрачно взирая, как его зять обнимается с пастушонком, которого надлежало убить до смерти.
– На одной печи спали! – радостно объяснял Кудюму Лазорев, а сам тормошил паренька. – Гляди-ко, вырос! Большой совсем. Кудри-то – пропадать девкам! Ну, рассказывай. Где братья, сам почему из Москвы ушел? Я ведь потом жил в вашем доме.
– А другой брат не приходил? – спросил Савва с надеждой.
– Один я жил. Вы-то куда девались?
– Ушли меньшого брата искать. По монастырям ходим – пропал и пропал.
– Вертаться-то думаете?
– Болел я, зимой под лед провалился. Наберусь силенок – на Соловки пойдем, а потом – в Москву, будем дома брата ждать.
– Вот мне и пристанище на первое время! У них хороший дом, со службами! – объяснил Лазорев Кудюму. – Ну, прощай! Саввушкой, помню, звали?
– А тебя – Андреем.
– Прощай, Савва. До встречи под колоколами матушки-Москвы. Вернешься в стольный, меня отыщи обязательно, чем могу – помогу.
Ускакали. Последним, оглядываясь недоверчиво, недобро, ехал Кудюм Карачаров.
9Савва все время жил вдали от женщин, но уже думал о них. Знал, что женщины – вместилище ада: так говорили о них монахи. Одни беспощадно и сурово говорили, другие – как бы вспоминая что-то непонятное и чудесное.
Напуганный встречей с Кудюмом Карачаровым, помня, как он все оборачивался, Савва стал гонять коров в лес, с глаз долой.
В то утро он услышал разговор мельника со старшим братом, вернее, подглядел нечаянно.
– Оставь мне паренька, – говорил Серафим, приперев названого брата Саввушки к мешкам с зерном. – Хочешь, денег дам. Много тебе денег дам. Оставь.
– Мы-ы-ы! – мычал скорбно и грозно старший названый брат. – Мы-ы-ы!
Слезы стояли у него в глазах. Савва прибежал на мельницу спросить, но о чем – забыл; сиганул за угол, спрятался за домом, отдышался и, пригибаясь словно воришка, пошел в село собирать коров.
Гнал стадо через лес, словно от погони спасался, – думки так и порхали. Горько было покидать мельницу, доброго колдуна Серафима, но лето уже вовсю жарило – теперь не пойти, поздно будет о Соловках думать.
