Небо было багряное.
– Карачарово горит! – сказал мельник Серафим. – Вот тебе дорожная сумка, Саввушка. В ней всего понемногу. Присядем.
Сели на пороге. Савва поглядел на старшего брата, кивнул на зарево, старший брат сердито отвернулся.
– С Богом! – сказал Серафим.
Старший брат сразу пошел, а Савва постоял, пооглядывался, заплакал вдруг и, припадая на обе истерзанные ноги, побежал его догонять.
1Сосед Аввакума Сенька Заморыш нашептывал девяностый псалом: «Живущий под кровом Всевышняго под сению Всемогущего покоится…»
Прочитал Сенька Заморыш псалом три раза кряду, согнул перед иконой свечу и зажег посредине, нашептывая:
– Как свеча согнулась, чтоб и им так же согнуться…
– Да ты, Сенька, колдун! – ужаснулся Аввакум. – Я стою, радуюсь. Думал, Сенька молитвенником стал, а Сенька беду на ближнего ворожбой кличет!
Вырвал поп свечу, раздавил в кулаке, а потом поднял Сеньку, как нашкодившего щенка, вынес на паперть, выбросил и руки вытер.
Людей на обедне было мало, служба кончилась, прихожане расходились по домам.
– Слово сказать хочу, односельчане!
Аввакум погнал свое стадо от дверей в храм.
– Да как же это вы живете? Да поглядите вы на себя! – накинулся поп на своих духовных овец. – Лукерья надысь Агафьиных цыплят заманила в корыто с водой и утопила всех. Потому-де у Агафьи куры вдвое несут яичек, чем у нее, у Лукерьи. Митрофан печку Втору с «бесами» сложил; Втор поднес Митрофану четверть зеленого вина, а Митрофан целое ведро просил, вот и устроил каверзу – между кирпичами бутылку замуровал. О люди, люди! У Васьки Мишка собаку уморил, Васька у Мишки за собаку погромил ульи. Полька била Наташку за жениха, Наташка у Польки корову тайно выдаивала, прямо на землю. А теперь и в церковь не к Богу идут, но чтоб творить порчу. Опомнитесь! Вы же люди! Звери и те так не живут промеж собой. Господи, да полюбите же вы сами себя, люди!
Аввакум, обливаясь слезами, встал на колени, и прихожане тоже молились и плакали. Отпуская их с миром, Аввакум спросил:
– Почему сегодня мало пришло в храм?
– Скоморохи с медведями объявились, – ответили Аввакуму.
– Да какой же я пастырь, если мои овечки рога на шутовство променяли?! – вскричал Аввакум, разоблачился и, подхватив в церковном дворе дубье, побежал к скоморошьему стану.
А прихожане кинулись за попом – поглядеть, что будет.
Скоморохов было пятеро: муж, жена, два сына-подростка и девочка. Подростки играли на домрах, девочка била в бубен, муж водил медведей, а жена, меняя хари, собирала приношения. Медведи были старые, один ходил на задних лапах, а другой притворялся мертвым.
Зрители увидали своего попа, удивились; скоморохи примолкли, одни медведи продолжали представление.
Аввакум ворвался в круг и со всего плеча хрястнул медведя, ходившего по кругу. Удар пришелся по морде, в самый пятачок. Медведь рухнул, закружился на одном месте, заревел и затих. Зрители кинулись кто куда. Побежали, бросив свое нехитрое имущество, и скоморохи. Аввакум снял цепь с медведя, который умел притворяться мертвым, стукнул его дубиной по заду. Медведь рявкнул и побежал в лес спасаться.
– Гей! Гей! – кричали косолапому вслед прихожане, которых Аввакум привел с собой из Лопатищ.
– Чтоб духу вашего здесь не было, бесовское отродье! – кричал Аввакум, топча брошенные маски.
Толпа погналась за молодыми скоморохами, догнала, отняла бубен и обе домры. Трофеи принесли Аввакуму. Он расколотил их своей дубинкой и с победой вернулся в Лопатищи.
2Воевода в Лопатищах сменился. Нового звали Евфимий Стефанович. Был он прежнего потише, но Аввакума невзлюбил не хуже Ивана Родионовича. Изгнание ничему не научило Аввакума, он по-прежнему обличал власти, и те только и ждали случая отыграться.
Теперь случай приспел, и воевода с дружиной пришел к дому Аввакума.
– Выходи, поп! – приказал Евфимий Стефанович. – Выходи и отвечай за свои бесчинства.
Аввакум выставил в окошко пищальку:
– Раньше у меня нечем было себя защитить, а теперь есть. Подойдете к дому – стрельну.
– Зачем ты медведя убил, а другого в лес пустил, и домры, и хари, и бубен поломал? – спросил воевода. – Что тебе люди плохого сделали?
– Скоморошьи игрища отваживают людей от дома Божьего! – крикнул Аввакум. – Со всякими скоморохами так будет, если посмеют в Лопатищи прийти.
– Выходи, поп! – приказал воевода. – Добром выходи. Заплати людям за разор, какой ты им учинил. Не выйдешь сам – силой выволоку.
Аввакум выставил свою охранную грамоту:
– Мне эта грамота царским духовником дана, Стефаном Вонифатьевичем. Царский духовник велит искоренять скоморошье семя.
– Нам про то не ведомо! – отвечал воевода. – А ну, ребята, стреляй по нему, коли он власти не подчиняется.
Аввакум грамоту убрал и крикнул своим:
– Марковна, под печку с детишками полезай! Стрелять нас хотят!
И точно, стрельнули. Раз, другой. Да еще два раза.
– На приступ! – приказал воевода.
Стрельцы принялись ломиться в дверь, загороженную бочкой с огурцами.
– Господи! Укроти воеводу! – вскричал Аввакум, выбил окошко, выходившее на огороды, и помчался в лес, точь-в-точь как медведь давеча бежал от его собственного неистовства.
Ломился сквозь чащобу, пока ног в болоте не замочил. Опомнился.
Испугался, как бы с Марковной да с ребятами чего плохого не сделали.
Долго выглядывал, стоя за деревом, засаду. Выглядел Семку Заморыша. Тот чучела на огороде мастерил. Подобрался Аввакум к Семкиной изгороди, показался ему.
– Ушли, твоих не тронули, – сообщил сосед и позлорадствовал: – Ты меня срамил в церкви, а я свечу против воеводы ставил.
– Молчи! – залютовал Аввакум. – Молчи, пес! Я на тебя такую епитимью наложу – запищишь. Тебя же на костер, дурня, за такое взгромоздят. Или на Соловки сошлют.
– Батюшки! – ужаснулся Семка.
В доме всё на месте, не побито ничего, не поломано.
Марковна укачивала маленькую. Старший сын спал.
Аввакум сел на лавку да и вдарился вдруг лбом об стол:
– Никакого покоя вам нет от меня!
Марковна качнула зыбку посильней, а сама подошла к Аввакуму:
– Не казнись, Петрович. За Христово дело страдаешь.
– Марковна, две тыщи поклонов сегодня же отобью! Видно, сама Матерь Божия послала мне тебя в жены.
Тотчас и стал на молитву.
А ночью к ним забарабанили. Вооружившись пищалью, Аввакум пошел к двери:
– Кто?
– Батюшка государь Евфимий Стефанович кончается. Кричит: «Дайте мне батьку Аввакума! За него меня Бог наказует!» Не держи сердца на воеводу, батько Аввакум, приди к нему в дом с миром.
– Оденусь и выйду! – крикнул Аввакум, а сам, затаясь, припал к щели, выглядывая, много ли за ним людей пришло.
– Кто там? – спросила Марковна, уже на ногах и одета и детей готовая в охапку сгрести и бежать.
– К воеводе домой зовут. Говорят, при смерти.
– Так ступай! Может, и отпустит болезнь.
Аввакум поставил в угол пищаль, оделся, поцеловал Марковну и детишек, пошел двери отворять. Отворял, возглашая:
– «Ты, Господи, изведый мя из чрева матере моея и от небытия в бытие мя устроил! Аще меня задушат, а Ты причти мя с Филиппом, митрополитом Московским, аще зарежут, и Ты причти мя с Захариею-пророком, а буде в воду посадят, и Ты, яко Стефана пермского, паки свободишь мя!»
Высокого святого подвига жаждал молодой поп, но ничего дурного с ним не произошло. Стрельцы посадили его в телегу, домчали до воеводских хором. У ворот Аввакума ждала Неонила, жена Евфимия Стефановича. Ухватилась за руку, запричитала:
– Поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свет наш кормилец!
Аввакум руку выдернул. Не стерпело сердце, выговорил воеводской бабе:
– Чудно мне что-то! Давеча был блядин сын, а топерева – батюшка! Праща Христова до любого достанет: скоро твой муж повинился.
Аввакума ввели в горницу. Воевода увидал его, соскочил с перины, в ноги повалился:
– Прости, государь, согрешил перед Богом и перед тобой! – А самого колотун бьет.
– Восстань, Бог простит тебя! – возгласил Аввакум, поднял больного на руки и отнес в постель.
Исповедал. Помазал священным маслом, всю ночь молился с домочадцами воеводы за здравие раба Божьего Евфимия.
Домой Аввакум вместе с солнышком вошел. А у Марковны и щи уже сварены, и скотам корму задано, и чулок связан аршина в три длиною.
– В Москву надо уходить, – сказал Аввакум. – Только в Москве и можно жить правдой на Руси. В любом другом углу – нельзя. Убьют. Ох, вспомянул бы меня Стефан Вонифатьевич!
3Но Стефану Вонифатьевичу до самого себя было дело – родной дядя царя, сам Семен Лукьянович Стрешнев, в застенках Сыскного приказа держал ответ перед Алексеем Никитовичем Трубецким да перед Григорием Гавриловичем Пушкиным. А спрашивали его об одном: зачем он, Семен Лукьянович, знался с ведуном Симонком Даниловым, принимал его у себя в деревне Черные Грязи и в селе Коломенском?
