ХОЛОДНЫЕ СЕРДЦА
1
На рассвете 1 марта 1954 года за много тысяч километров от Хиросимы произошло несчастье, которое сыграло громадную роль в судьбе людей, переживших атомный взрыв. Японское рыболовецкое судно «Дайго фукурю-мару» («Счастливый Дракон № 5»), бороздя просторы Тихого океана, попало в крайне странную «снежную бурю». Только через четыре дня после возвращения судна в родную гавань Яидзу выяснилось, что это была не снежная буря, а радиоактивный дождь из пепла, вызванный испытанием мощнейшей американской водородной бомбы в атолле Бикини.
Судьба двадцати трех моряков, плававших на «Счастливом Драконе», взбудоражила общественное мнение Японии больше, чем какое бы то ни было другое послевоенное событие. Свыше полугода вся страна только и говорила о так называемом «си-но най» (смертоносном пепле) и о его действии на людей. Газеты, журналы, радио и телевидение на все лады обсуждали состояние первых жертв водородной бомбы, помещенных в два токийских госпиталя. Общественности было во всех подробностях сообщено о ходе болезни этих несчастных. Когда же состояние одного из членов экипажа — радиста Кубояма — резко ухудшилось и врачи начали опасаться за его жизнь, миллионы японцев пришли в неописуемую тревогу. Они требовали, чтобы несколько раз в день публиковались специальные бюллетени, где бы сообщалось о кровяном давлении больного, его пульсе и т.д.
Только люди, пережившие атомный взрыв в Хиросиме и Нагасаки, не почерпнули ничего нового из многочисленных сообщений о моряках «Счастливого Дракона». Кому-кому, а им пришлось лично испытать мучительные и совершенно неожиданные симптомы лучевой болезни, которой они страдали еще с 1945 года. До сих пор окружающие не желали принимать всерьез их жалоб. Те немногие «хигайся», которые не хотели молчать, считались чуть ли не «мнимыми больными» или даже «злостными больными». Говорили, что они-де хотят возбудить к себе сочувствие, рассказывая разные грустные истории, или даже выманить деньги у чересчур сострадательных людей. Наконец такого рода больных стали даже обвинять в том, что они спекулируют на атомной бомбе».
«Теперь нам наконец-то поверят», — говорили со вздохом облегчения жертвы атомных взрывов в Хиросиме и Нагасаки, читая сообщения об экипаже «Счастливого Дракона». Они послали двадцати трем рыбакам ободряющие письма, а двое «сейдзонся» написали даже целую брошюру под названием «Как можно пережить атомную бомбу?», сплошь состоявшую из практических советов. Однако жители Хиросимы и Нагасаки, сочувствуя своим товарищам по несчастью, испытывали в то же время что-то вроде зависти к ним. Жертвам 1945 года общественность не уделяла и сотой доли того внимания, какое было уделено экипажу «Счастливого Дракона», несмотря на то что многие из них гораздо больше нуждались в помощи и лечении. Моряки даже в несчастье оказались «счастливыми». «Сейдзонся» повторяли старую поговорку: «Хотя первая ворона прилетела раньше, вторая захватила ее добычу».
Люди, пережившие «пикадон», снова подняли голос: «Помогите же нам! Мы страдаем вот уже скоро десять лет от страшной болезни… Нас надо считать совершенно новой категорией инвалидов войны, и мы имеем право на поддержку!» Но, к сожалению, только небольшая часть атомных жертв осмелилась заговорить. Этим обстоятельством немедленно воспользовались. В ход была пущена старая клевета — излюбленное психологическое оружие реакции во всем мире с начала «холодной войны», помогавшее ей расправляться со всеми движениями протеста. Реакционеры распространили слух, будто за больными в Хиросиме и Нагасаки стоят… коммунистические агитаторы. Эту явную клевету реакция задним числом подкрепила даже рядом «доказательств». А все дело было в том, что в Москве и Пекине апелляции жертв «пикадона» вызвали гораздо большее сочувствие, чем в Вашингтоне и Токио. Там к ним прислушались. Коммунистические правительства пожертвовали 7,5 миллиона иен (около 19 тысяч долларов) для лечения японских жертв атомной бомбы. Эта сумма явилась основой фонда помощи жертвам «пикадона». Отныне общество начало заботиться о их лечении.
2
Несчастный случай со «Счастливым Драконом» подстегнул общественное мнение Японии. Скрытое стало явным, и возмущение деятельностью АБКК, уже давно зревшее, вырвалось наружу. Всю страну охватила буря негодования. С весны до осени 1954 года японская пресса яростно атаковала американскую лечебницу. На «Замок рыбного паштета» градом посыпались петиции протеста.
Непосредственным поводом к этому взрыву послужило заявление американцев, которое его инициаторы рассматривали как своего рода дружественный жест, но которое, по отзыву американского антрополога и социолога Герберта Пессина, проживавшего тогда в Токио, оказалось «самой худшей из всех ошибок». Дело в том, что директор АБКК Д-р Джон С. Мортон предложил перевести двадцать три пострадавших моряка со «Счастливого Дракона» в клинику на холме Хидзи-яма в Хиросиме.
«Это предложение директора АБКК свидетельствовало о его полном непонимании психологии японцев, — писал Пессин. — На протяжении многих лет американское правительство проводило кампанию, преследовавшую цель убедить японцев в том, что АБКК была основана отнюдь не для лечения пораженных лучевой болезнью и что такое решение является правильным. Мы аргументировали свою позицию тем, что результаты объективных научных исследований принесут японскому народу в будущем по меньшей мере столько же, если не больше, пользы, чем обычное лечение. Несмотря на это, японцы в глубине души всегда подозревали, что Америка использует их в качестве подопытных кроликов. Таким образом, предложение АБКК они могли истолковать двояким образом: либо как доказательство того, что их обманули, утверждая, что американский институт не имеет возможности заниматься лечением, либо как проявление желания американских ученых заполучить и новых — пострадавших от водородной бомбы — больных для своих наблюдений и экспериментов. Обе версии были одинаково нелестны для нас. Когда д-р Мортон из АБКК посетил университетскую клинику в Токио, японцам не пришло в голову, что он хочет выразить больным соболезнование или предложить им помощь. Они сразу же подумали, что Мортон желает понаблюдать за некоторыми последствиями, вызванными радиоактивным облучением в результате взрыва водородной бомбы. В газетах появились десятки статей, на разные лады трактовавших одну к ту же тему: «Мы не являемся подопытными кроликами!»
Руководство АБКК в Хиросиме признало, что в итоге этой газетной кампании все больше и больше людей из числа тех, которым предлагалось явиться на холм Хидзи-яма, отвечали отказом.
Тем самым, однако, была поставлена под угрозу достоверность уже полученных данных. Необходимо было что-то предпринять, дабы приостановить «дальнейшую убыль лечебного материала» (affrition patient material), достигшую уже 39 процентов. Именно так авторы полугодичного отчета АБКК охарактеризовали создавшееся положение. Причем они далеко не случайно пользовались скорее военной, чем медицинской, терминологией.
Уже в 1952 году руководитель службы вербовщиков АБКК И. Скот Мацумото написал специальную работу о трудностях и недоразумениях, возникающих у работников АБКК при их соприкосновении с внешним миром, то есть с больными и здоровыми японцами. Эта работа, однако, была настолько откровенной, что могла появиться в печати только в измененном и сокращенном виде, да и то после ряда проволочек.
Проблемы, поставленные американским социологом японской национальности, безусловно, выходят за рамки конкретных условий данной страны. Ибо Мацумото на многих частных примерах показывает, какие трения вообще должны неизбежно возникнуть, когда современные западные учреждения пытаются работать в стране чужой и древней культуры, не желая приноровиться ни к внутреннему содержанию этой культуры, ни к ее внешним формам. Альберта Швейцера[33] часто упрекали в том, что его клиника в джунглях нарочито примитивна. Швейцер де из чистого «упрямства» не хочет оборудовать ее по последнему слову медицинской науки. Опыт АБКК с ее сверхсовременной клиникой подтверждает правоту Швейцера, основное правило которого гласит, что люди, оказывающие помощь обязаны приноравливаться к образу жизни тех, кому они эту помощь оказывают. Доктор Мацумото пишет, что уже внешний вид новой клиники АБКК отталкивал японцев: она казалось им преувеличенно изысканной и роскошной. Некоторые женщины не осмеливались являться в клинику в своем обычном виде. Перед приемом они ходили в институт красоты и надевали свои лучшие наряды. Люди победнее, на-пример рабочие, отправляясь к американским врачам, одалживали одежду у соседей, чтобы «прилично» выглядеть.
Едва переступив порог приемной, выдержанной в стиле «модерн», больные тотчас же начинали проявлять все признаки «замешательства и смущения». Деревянные сандалии разъезжались на гладко натертом паркете. В холлах лежали американские иллюстрированные еженедельники, которые японцы при всем желании не могли прочесть. Надписи на дверях также были сделаны на английском языке, так что пациенты зачастую не могли разыскать нужный кабинет. Персонал клиники, занимавшийся приемом больных, почти сплошь состоял из «ни-сэй» (американцев японского происхождения), которые, по словам д-ра Мацумото, вели себя не всегда правильно: они позволяли себе разговаривать с больными резким, грубым и нетерпимым тоном. «Шоферы, заезжавшие за пациентами и отвозившие их домой, заботились о сохранности своих машин больше, чем об удобствах пассажиров», — пишет социолог.
