— О горе тебе, дорогая родина! — застонал Торкель при виде гибели Альбелина.
— Прощай, братец Рогер! — искренне заплакал Нильс. — А ведь мы так и не вписали тогда в грамоту про вшей, как ты просил…
На шнеке у кормчего нашелся мешочек с сушеным аскироном, который подали Биргеру, чтобы тот сам разжевывал и прикладывал к ране. Это оказалось еще одной мукой — во рту пересохло и жевать было невыносимо, то и дело приходилось сдерживать рвотные позывы. Наконец, разжевав первую пригоршню сушеной травы, Биргер выплюнул образовавшуюся кашицу и наложил на рану. Боль обострилась, но через некоторое время кровотечение уменьшилось. Это немного приободрило его и вселило надежду на спасение.
Продолжая жевать противную траву и прикладывать получаемую кашицу к пробоине на лице, Биргер уже с противоположного берега левым глазом разглядывал то, что происходило там, где они столь счастливо прожили несколько дней и столь несчастливо проснулись сегодня. Теперь он мог полноценно окинуть взором картину битвы. Картину ужасающую. Слева он видел полное торжество русов — там вовсю вязали пленных, среди которых многие были ранены, и им оказывали помощь, чему оставалось только подивиться, признавая, что эти русы не совсем уж законченные дикари и выродки.
Вдали на Неве можно было видеть несколько шнек, захваченных русами, около десятка. Это не радовало, как не радовала и картина происходящего посредине, где бои уже заканчивались и последние остатки его, Биргерова, войска, вяло сопротивляясь, тоже в основном сдавались в плен. Шатры измяты, многие повалены, некоторые даже сожжены. Оживление наблюдалось лишь при шнеках, которые шведы и норвежцы пытались увести от берега, а русы старались захватить.
Иное зрелище представлялось взору в большом ингерманландском селении, где полки Улофа, в целом сохранившие свою численность, держали упорную оборону против конницы и пехоты русов. Отсюда напрашивался вывод, что Биргеру теперь следует собрать здесь все войска, переправить их на тот берег, к самому устью, высадить и вместе с Улофом постараться перейти от обороны к нападению.
Но что это значило? Это значило, что Биргер должен будет признать свое поражение и полностью войти в подчинение к ярлу Улофу. Это значило, что отныне он утрачивает самостоятельность и становится всего лишь одним из полковников ярла Улофа Фаси. Если вторая половина дня принесет победу шведам, Улоф будет воспет как победитель, а спасенный им Биргер навеки сделается его должником. Разве это хорошо?
От окончательного осознания происшедшего он застонал и почувствовал, как теряет силы. В глазах у него поплыло, и, когда перед ним возникло свирепое лицо лучшего норвежского военачальника Мьёльнирна, с горькой усмешкой Биргер невольно подумал: «Это что же, Мьёльнирн тоже попал вместе со мною в Валгаллу?»
— Позволь спросить тебя, Биргер Фольконунг, что случилось с тобой и почему ты валяешь дурака на этом берегу? — прорычал норвежец грозно.
— Мне показалось, что тебе одиноко валять тут дурака, вот я и приплыл к тебе на подмогу, — раздраженно ответил Биргер.
— Мы всё видели, — продолжал наглеть Мьёльнирн. — Вы, шведы, оказались никчемными воинами. Из-за вас погибли многие наши люди, оказавшиеся вместе с вами на том берегу. Пришло время держать ответ, Биргер! Швеция — преступная страна. Мы, норвежцы, всегда держали пальму первенства в нашем мире, но вам захотелось стать первыми, и вот теперь мы все страдаем из-за вас.
— Не время сводить счеты, Мьёльнирн. Ей-богу, не время! — простонал Биргер голосом умирающего, сам понимая, что этого звероподобного негодяя нельзя разжалобить.
— Вы заманили нас сюда, а сами не могли даже хорошенько разведать обстановку, — продолжал Мьёльнирн убийственным голосом. — Как получилось, что вы преспокойненько пировали, а в это время сюда пришла столь многочисленная рать дикарей?
— Что произошло, того не переделать, — вздохнул Биргер. — Потом будем сводить счеты. Сейчас надо думать о том, как исправлять сложившуюся пагубную обстановку. Ведь ты же воин не хуже меня и не хуже меня знаешь, что сейчас надо действовать, а не рассуждать и не искать виноватых.
— Ты еще смеешь сравнивать меня с собой, шведская морда! — заорал норвежец, хватаясь за рукоять меча. Торкель встал между ними, тоже держа руку на своем мече. Биргер хотел было еще раз воззвать к разуму Мьёльнирна, но только махнул рукой — какой может быть разум у этого болвана, которому все равно кого убивать, лишь бы наслаждаться смертью.
Драка не произошла. Мьёльнирн порычал еще немного и, пылая гневом, удалился.
— Плохо дело, — сказал Торкель.
— Вижу.
— Датчане и норвежцы, сидящие на этом берегу, решительно настроены расправиться с нами. Финны на нашей стороне, но тоже далеко не все.
— Это безумие, Торкель!
— А я всегда говорил, что надо идти сюда только нам, взяв с собой только финнов и готландцев, а всю эту датскую и норвежскую мразь не трогать.
— Что они делают теперь?
— Строятся в боевые порядки, вот что! Они хотят бить нас, Биргер. Нам надо срочно переправляться на тот берег к Улофу.
— И что? Пасть к нему в ножки? — почти прорыдал Биргер.
— Иного выхода нет, — тоже чуть не плакал Торкель.
— Нет, брат, лучше вовсе уйти отсюда и вернуться в Швецию.
— Тогда, брат, нам придется искать службу у другого государя. Эрик не простит нам этого бегства.
— О Боже! Как все было хорошо еще вчера!
Он стонал, не зная, какое принять решение. Единственным его успехом за весь сегодняшний день можно было считать лишь победу над кровотечением. Народное средство помогло, заполненная кашей из пережеванного аскирона страшная рана перестала кровоточить.
Неподалеку от Биргера врачи колдовали над епископом Томасом, который до сих пор не пришел в себя, хотя продолжал дышать и, судя по всему, не торопился в свой католический рай.
Наступил полдень. На другом берегу сражение шло уже на подступах к селу, где Улоф пока успешно сдерживал русский натиск. Понимая всю чудовищность своего положения, Биргер все больше склонялся к принятию самого неожиданного решения — дождаться боя с норвежцами и датчанами. Не только не препятствовать разгорающемуся противоборству, но и, как можно старательнее, поспособствовать ему. В таком случае можно будет впоследствии говорить так: мы хотели переправиться на тот берег и влиться в ряды Улофа, но в этот миг норвежцы под предводительством болвана Мьёльнирна и датчане, руководимые коварным и трусливым Кнудом Пропорциусом, совершили предательство, возможно, замысленное еще накануне похода, напали на наших и вынудили принять бой.
— К тебе еще Кнуд Пропорциус явился, — объявил Торкель.
— Весьма кстати, — усмехнулся Биргер, и когда Кнуд встал перед ним не менее гневный, чем норвежский придурок Мьёльнирн, он надменно спросил его: — Чего тебе надо, рыцарь Кнуд?
— Ответа, — не менее надменно произнес Пропорциус. — Что происходит, и какие решения готов предпринять зять короля Эрика?
— Я как раз хотел послать к тебе Торкеля, чтобы он передал следующее: все войска финнов, норвежцев и датчан, ввиду сложившейся тяжелой обстановки, отныне полностью переходят в мое подчинение. Я требую беспрекословно исполнять любые мои приказания. Я буду безжалостно пресекать любые попытки кого бы то ни было не подчиняться мне. Ясно?
Лицо Кнуда налилось еще большим негодованием.
— Мне странно слышать столь повелительное и требовательное «я» от человека, проигравшего битву и находящегося в столь плачевном состоянии, — раздувая ноздри, произнес датчанин. — Мне необходимо вернуться к своим воинам и обсудить твои решения, Биргер Фольконунг. Я пришлю человека с ответом.
— Нильс! — позвал Биргер коротышку Мюрландика, когда Пропорциус с важным видом удалился.
— Что угодно моему господину? — спросил тот.
— Надеюсь, ты еще хранишь мне верность? Надеюсь, ты не забыл все благодеяния, которыми Фольконунги всегда осыпали Мюрландиков? — хитроумно начал Биргер.
— Видит Бог! — прижав руку к сердцу, ответил верный Нильс.
— В таком случае, я хочу поручить тебе важное дело. Ты должен отправиться к Мьёльнирну и передать ему слово в слово следующее: «Биргер Фольконунг приказывает тебе и всему норвежскому воинству отныне беспрекословно подчиняться любым решениям, принимаемым братьями Торкелем и Биргером Фольконунгами и, в первую очередь, явиться и просить прощения за все грубые слова, произнесенные Мьёльнирном по отношению к шведскому доблестному рыцарству и самой короне Швеции». Запомнил?
— Запомнил, — побледнев, ответил рыцарь Нильс.
— Тогда ступай к Мьёльнирну, — отправил его Биргер.
— Так вот ты что задумал… — пробормотал Торкель, когда Мюрландик удалился. — Что ж, возможно, это самое мудрое решение… Но и самое чудовищное.
Стали с нетерпением ожидать возвращения Нильса. Торкель занялся построением войск. Тем временем от врачей поступило сообщение, что епископ Томас пришел в сознание и явно чувствует себя лучше. Очень хорошо — пусть будет свидетелем восстания норвежцев и датчан!
