- Будь мне другом.
Тот согласился. Оба подали друг другу руки и разменялись подарками: князь печенежский подарил Претичу коня, саблю, стрелы. Претич одарил его бронею, щитом и мечом.
Когда Кучум вернулся к своим, то сказал, что надо уходить, пока не подошел Святослав. Хан не привык испытывать свою судьбу, он был одним из тех вождей, которые не желали рисковать и нутром чувствовали надвигающуюся беду, потому действовал согласно с обостренным чувством осторожности. И на этот раз оно его не подвело. И, скептически улыбаясь, он сказал:
- Нам нет надобности брать город. Такого договора у нас с ромеями не было, мы свое дело сделали. И за это получили немалые деньги. Каждый хан улуса получит свою долю. Пора уходить.
Но один из ханов, по имени Куря, вдруг заявил:
- Ты, каган, наивен, как ребенок. Они обвели тебя вокруг пальца. Никакого Святослава не будет, мне точно известно. Этот жалкий отряд - все, что у них есть. Надо брать город. Мы теряем такую добычу, которая в несколько раз превосходит плату ромеев.
- Но я уже побратался с воеводой. Я не могу нарушать слово кагана!
- Тогда я нарушу. Я ни с кем не братался. Я найду время и ворвусь в город, вот тогда ты меня поддержишь!
- Мы уходим, - резко сказал Кучум, - ты можешь остаться.
Вступились другие ханы:
- Каган, мы не можем не поддержать Курю. Он смелый воин и может сделать то, что задумал. Мы пойдем с тобой, но остановимся на расстоянии сигнала, который Куря подаст нам, если ворвется в город.
Каган подумал, может быть, и вправду его обманули, но осторожность взяла свое.
- Я ухожу и два улуса со мной, третий может остаться и ждать сигнала Кури, - а сам подумал: «Лучше баран на столе, чем куропатка в поле».
Печенеги, казалось бы, отступили от города, но встали в недалеком расстоянии от него. И летописец пишет «.. .нельзя было русским коней напоить: на Лыбеди стояли печенеги».
Более двух тысяч сабель, через Дунай, Прут и Буг, через земли уличей и тиверцев, западных печенегов, где кочевал улус Ильдея, заменяя лошадей, делая кратковременный отдых от темной ночи до чуть брезжащего на горизонте света, проходя в сутки несколько десятков поприщ, питаясь и ночуя в поле, подложив под голову седла и накрывшись попоной, конница Святослава тараном врезалась в расположение печенегов у Киева и гнала в глубь степей, оставляя трупы и горящие повозки. Не было ни предупреждения, ни сигналов о нападении, что характерно было для натуры Святослава, была только атака, битва до издыхания, преследование и уничтожение врага.
В летописи скромно писалось: «...и отогнал печенегов в поле», но еще неделю после изнурительного похода всадники не слезали с коней. Кучум через воеводу Претича нашел подход к Святославу, и был заключен мир. Печенеги понесли большие потери, особенно из улуса Кури, у него из двух тысяч воинов осталось четыреста пятьдесят, да еще каган Кучум наказал его за непослушание, вручив только половину положенных денег.
Киев вздохнул свободно, встретил Святослава с восторгом, залечивал раны, ремонтировал разрушенные постройки, наводил мосты и мостики через овраги, открывались толкучки, лавки и рынки. Казалось бы, все были довольны возвращением князя. Но их вначале удивило, потом встревожило и огорчило известие о том, что князь собирает новую дружину из юнаков. Все поняли, что Великий князь прибыл ненадолго и, видимо, скоро отправится в земли, из которых прибыл. Это очень опечалило мать Ольгу, когда ей доложили, что Святослав вновь готовится покинуть ее. Она понимала, что все, что она сделала за свою жизнь, все, что она обустраивала, сохраняла и создавала, - все это во власти сына, а она была в доме просто хозяйкой, правда, в огромном доме, но в сознании сына - обыкновенной русской женщиной, которых не очень слушались и почитали возмужавшие сыновья. Эту новую войну она не понимала. Тем более что она узнала, а вернее, ранее догадывалась, что нашествие печенегов - это происки Византии, а зная характер сына, его непреклонность к предательству, понимала, что Святослав кинется в битву с ромеями. И это пугало ее, потому что она хорошо знала военную силу империи.
Ныне с утра княгиня, чуть приоткрыв глаза, почувствовала, что ей гораздо лучше, и в теле появилась какая-то живительная сила, и она, приподнявшись, вдруг увидела у овального окна почивальни фигуру в белом, но как бы прозрачную в ореоле света, и пока она приглядывалась, фигура все приближалась к ней:
- Не пугайся, - спокойно и тихо промолвила фигура. - Я посланник Ее! - он указал на большую икону, которая помещалась в углу комнаты, копию Влахерной Божьей Матери в золотом окладе, подаренную Ольге греческим патриархом Полуэктом.
- Она по-прежнему любит, чтит и помнит о тебе, - продолжал посланник. - Она слышит и слышала все молитвы твои и благословила все труды твои по устройству великого дома Руси. Но она понимает, как устала ты, намучилась, и потому зовет к себе, к покою и вечности. Готовься ко встрече с ней. Она сама придет за тобой.
Фигура пропала, но слова все еще звучали в голове Ольги. Они поначалу напугали ее, потом как бы примирили с пониманием их значения и того, от имени кого они произносились, и вдруг успокоили, будто целебными каплями разлились в душе.
В почивальню постучались, а потом медленно, бережно отворилась дверь, и служанка, просунув голову, сказала:
- Матушка княгиня, отец Григорий давно дожидается.
- Пусть еще посидит, я оденусь, позови девок, а он пусть ждет.
Появились девки и Ольга приказала:
- Из праздничного сундука принести все платья. Скажите боярину Блуду, чтобы все служивые собрались в Золотой палате. Князю скажите, что я его тоже буду ждать.
Ей принесли все праздничные платья, весь гардероб, и она стала выбирать, надевая и сбрасывая в раздражении. Все платья висели на ней, как мешки. Наконец выбрала голубое с крестами, в котором была на встрече с императором Константином Багрянородным и в соборе Святой Софии. Она за последнее время сильно похудела, потому и это платье сидело мешковато, но Ольга заставила девок тут же убрать все лишнее, чтобы платье сидело ровно. Когда она была причесана и одета, вышла в Золотую палату и села в свое кресло, помнившее еще Олега Вещего и князя Игоря, ее мужа, а ныне одряхлевшее со временем, которое она никак не хотела менять. В палате уже стояли бояре, воеводы, тысяцкие. Уже давно, при Аскольде и Дире, был заведен обычай, который сохранился и поныне. Все, в том числе княжеского рода и бояре - слуги верховного правителя, каждое утро обязаны были собираться во дворе или в палате, какую укажут, и ждать выхода и распоряжений Великого князя. И не дай бог отсутствовать и накликать на себя гнев. Ныне великим князем был Святослав. Его уважали и боялись, а к Ольге благоволили и с самыми сложными житейскими вопросами, общими заботами шли только к ней.
Палата была заполнена, и все ждали Святослава. В этой сутолоке никто не заметил, как два младших княжича, Олег и Владимир, заигравшись, вбежали в палату, но Ольга властно заметила:
- Это еще что, вместо отца явились? А ну-ка во двор идите!
Дети оказались без присмотра, ведь дядьки их находились в палате. Их вежливо выпроводили. Явился Святослав. Прошел и сел в собственное кресло рядом с матерью, украшенное славянским орнаментом и округлым ликом Дажьбога в головах.
- Вот и собрались, - молвила Ольга, - может, в последний раз вижу вас всех вместе, потому как тяжко стало мне. Устала...
Последовала продолжительная пауза. Ольга собиралась с мыслью, подумала, как бы не пропустить главное:
- Забота моя была об устройстве и сохранении северных земель от Ладоги - Псковской, Поморской до низовской Киевской. И, слава Богу, пока все в хороме и порядке. Вот и поцинаков проклятых прогнали, и народ дружен, обустраивается. Вот и сын вернулся на стол свой... А ныне вдруг вижу, князь опять ратать собрался. А как же Отень [132] ? Земля не малая - леса, реки, озера, рольные земли [133] . Может, опять придут примучить нас? Тогда как?
Княгиня Ольга вполуоборот повернулась к сыну:
- Говори, о чем помышляешь? А вы, бояре, подумайте и судите.
Нет, не того ожидал Святослав от этой неожиданной и срочной встречи. Голова была занята другим. А вот мать нарушила порядок дня, разрушила срочные воинские заботы, подготовку к походу, собрала людей и теперь хошь али не хошь, но отвечать придется. И каждое слово, которое произносила мать, било в самое сердце.
- Возвращаться надо, - сказал Святослав, - старшая дружина, войско осталось там, а я тут, - он развел руками. - Так не водится. Я действительно, матушка, собираюсь вернуться к войску. Да и бояре служивые одобряют мое решение, а войско ждет. Вчера посылку привез гонец, Волк и Улеб пишут: дела без тебя, князь, идут плохо, болгары возбудились, как муравьи, устраивают засады и нападения. Уже два города в их власти, а ведь клялись в верности и переходили под мою руку... И ты, матушка, напрасно говоришь, что от своей земли отрекся. А не ты ли рассказывала в детстве, что предки твои по матери не только от Гостомысла, который был внуком славянского князя из Тутракана, что находится рядом с Плиской, а дед мой Рюрик - предок бодричей, что пришли из Македонии, а ныне живут в верхних землях. Об этом мне поведал мой учитель, покойный дядька Асмуд, сын Олега и друг моего отца, как ты знаешь. Выходит, не чужую землю ищу я, возвернулся к своим предкам... Не любо мне жить в Киеве, как в тисках, хочу жить в Переяславце на Дунае: там средина земли моей, туда со всех сторон свозят все доброе: от греков золото, ткани, вина, овощи разные, от чехов и венгров серебро и коней, из Руси меха, воск, мед и челядь... Суждено мне возвратиться, потому и собираю дружину. Переговорил с печенегами запада, что ходили со мной на хазар, и угорцами, обещали присоединиться. Как стану там, и Русь станет велика, обширна и богаче. И купцы пойдут не через пороги, и торга будет больше, корабли построим, как у греков, ведь море рядом. Потому на том и стою.
