– Ты понял, что сейчас произошло с нами?
– Не понял, – признался Ростовский. – Побыли на природе?
– В эти полчаса у тебя и у меня – не было войны. Мы о смерти забыли.
Ростовский снял немецкую пилотку, запустил пятерню в волосы.
– Да, это так. – Дотронулся до руки девушки: – Я хочу знать тебя, как самого себя. Я хочу быть рядом с тобой. Смотреть, слушать.
Тоня засмеялась:
– Это мне надо тебя слушать. Ты – мужчина. Ты – воин.
– Уж такой воин! – усмешка искривила губы Ростовского, пожалуй что… презрением. К себе.
– Давай встретимся у нас в доме.
– Завтра я целый день буду в Жиздре. Если это возможно, приду к вам послезавтра.
Дом Хотеевых ради гостя особой уборки не требовал, а вот себя готовить нужно было особо.
Мария Михайловна Лясоцкая поговорила с батюшкой. Отец Викторин встречу благословил.
– Я заметил, как ваш друг что-то объяснял офицеру. Никакого заискивания! И главное, он не пытался изображать из себя ровню перед немцем…
– Годами молод, но поведения умного, – согласилась Лясоцкая.
Отец Викторин разволновался.
– Не торопите событий. Думаю, не следует вызывать молодого человека на откровенные разговоры о немцах ценой собственной откровенности.
Лясоцкая сама это знала, но армия ждет доклада разведчиков. Посоветовала Тоне:
– Ты его должна принять без свидетелей.
С Татьяной Дмитриевной поговорила Шура. Мудрая женщина ни о чем спрашивать не стала. Отправилась с Витей, младшим, к соседям. Шура увела Тамару.
Ростовский явился, как обещал, но в дом даже не вошел.
– Мой Фогель едет в какое-то село, где женщины привели своих, мужей и партизан, из леса. Хочет побеседовать с этими женщинами и отдельно с их мужьями.
– Я пирог испекла из последней муки! – возмутилась искренне Тоня.
Развел руками:
– Я – в подчинении. Пирога обязательно отведаю, завтра.
Подарил цветы, убежал.
Мария Михайловна пришла от рассказа Тони в восторг:
– Ты его завтра в бараний рог скрутишь! Нажимай на его невнимание к тебе. О несчастной доле помяни. Глядишь, и он на свою посетует.
Ростовский принес пакет муки, шоколад, вино.
Тонин пирог стоял посреди стола, румяный, с клюквой в меду. На бутылку девушка посмотрела с сомнением.
– Вино мы пьем на Новый год да на Пасху.
– Сегодня, Антонина, значительный день. Я утром был в церкви. Сегодня отдание праздника Пятидесятницы.
– Ладно! – согласилась Тоня и принесла рюмки, высокие, наполненные светом, – хрусталь Дятькова с удивительными гранями!
Рюмки на столе тотчас затаились, ожидая миг своего торжества.
– За праздник нашей встречи! – сказал Ростовский и посмотрел Тоне в лицо.
Она вспыхнула и расцвела.
Рюмки рассыпали удивительный звон – счастливый, легкий, словно бы рассмеялись.
И вино было прекрасное: крымский мускат.
– Знаешь? – сказал Ростовский. – Я – человек города, но очень любил летние месяцы, когда меня увозили к бабушке… В вашем доме тот же самый воздух. У бабушки стены были в рушниках, а у вас вышивки. Какое чудо – скатерть в красном углу!
– Я очень обиделась, когда ты убежал в прошлый раз! – призналась Тоня.
– Я же – солдат!
– Немецкий.
– Немецкий. Моя синяя шинель – мой крест… – Опустил голову. – Я даже рук вверх не поднимал, когда стал пленным. Сдалась разгромленная дивизия… нас собрали, как скот. Погнали, как скот, и очутился я за колючей проволокой…
Налил вина:
– Тоня, за счастье!
– А счастье с твоей шинелью согласно?
– Помоги. Помоги мне! Я хочу, чтоб счастье было нашим.
Рюмки снова зазвенели, но в звонах была тревога, что-то очень острое.
Тоня положила на тарелку Ростовского кусок пирога и себе, полоску.
– Люблю клюкву.
– Пирог замечательный. Я такого вкуса еще не знал.
– А почему ты служишь, если твое сердце тоскует по другой жизни?
– Приказ за номером 270. Кто сдался – враг, семья попавшего в плен – враги. Ростов под немцами, а если будет у наших, наши арестуют мою маму, мою сестру. Ведь я – предатель.
– Этот твой приказ – сам враг русского народа! – грозно сдвинула брови Тоня. – Война без плена не бывает. Наши войска отступали целых полгода. В плену миллионы советских людей. Их всех в тюрьму посадить надо? Посадить того, кто, отступая, бился насмерть?
Тоня взяла бутылку и сама разлила вино.
– Володя, за победу!
Ростовский встал, снял с себя френч.
– Теперь можно. За победу!
Он подошел к девушке, чуть обнял, а поцеловал – ой как!
– Я не знаю, чем бы мог помочь тебе, твоим, нашим?
– Есть один человек, он ищет возможность достать пропуск в Черный Поток, в Ясенок.
– Прифронтовая сторона. Такой пропуск может стать ловушкой для смельчака. Ты хорошо знаешь этих людей?
– Хорошо.
– Им нужна система оборонительной линии?
– Не знаю.
У Тони сердце катилось из груди куда-то вниз, в пятки.
– Я добуду велосипеды.
– Одного хватит.
– Одному прокатиться не получится. Нужно искать два велосипеда, ему и мне.
У Тони глаза просияли.
– Ты тоже поедешь?
– С немцами надо говорить по-немецки, особенно в прифронтовой полосе.
Пришла Шура с Тамарой:
– Простите! Полицаи по домам ходят.
Ростовский застегнул мундир на все пуговицы. В горницу ввалились два полицая.
– Эй, хозяйка! – И осеклись при виде легионера в офицерской форме.
– Что вам надо? – спросил Ростовский по-немецки. – Вы – мародеры? Захотели под расстрел?!
Полицаи шарахнулись прочь из дома.
– И мне пора, – Ростовский взял Тоню за руку, поцеловал. – Какого роста твой знакомый?
– Выше меня, но пониже тебя. Он – школьник. Ему бы в десятом учиться…
– Наше катание возможно в воскресенье. В пятницу ты меня познакомишь с будущим другом.
В тот же день Лясоцкая отправила донесение в отряд:
«Ростовский развязал язык. В плену он находится с первых дней войны. Был в лагере для русских пленных. Испытал все ужасы холода, голод, бесчеловечное отношение, смерть товарищей. Был морально сломлен, дал согласие служить у врага. Теперь опомнился, проклинает себя за малодушие. Мучает совесть, спрашивает, что он может сделать, чтобы искупить вину. Изучаем его возможности и его связи. Ждем дополнительных указаний. Непобежденная».
Мария Михайловна пожила на заставе – сплошь госбезопасность. Знала, какой язык они понимают. Кто он, Золотухин? Сержант НКВД. Теперь лейтенант, может, старший лейтенант?
Велосипедами переводчик майора Фогеля обзавелся в роте связи, где служили легионеры. Здесь же раздобыл комплект обмундирования. Пропуска Ростовскому устроил ефрейтор Курт. Все получилось.
Воскресная «прогулка» прошла без происшествий. Немцы «связистов» не останавливали.
По дороге в Черный Поток Алеша и Ростовский не разговаривали, педали крутили. На обратной дороге тоже не хотели удачу спугнуть, помалкивали, но перед Людиновом пришлось им юркнуть в дубовую рощу – пропустили колонну машин.
– Сколько тебе лет? – спросил Ростовский Алешу.
– Шестнадцать. Я – мартовский. Весенний. Ростовский головой покачал:
– Смелые вы ребята… Черный Поток – вторая линия обороны.
Алеша глянул в глаза Ростовскому. Ничего не сказал. Из отряда был приказ использовать легионера втемную.
– Я хочу быть с вами. Возникнет во мне нужда, всё, что в моих силах, сделаю.
Алеша улыбнулся:
– Простите, я – моложе вас! – Извинился за то, что руку легионеру подал первым.
На следующий день в отряд ушло донесение Орла:
«Ростовский много сделал в проведении разведки, а главное, вел себя смело и мужественно. Разрешите использовать его и в дальнейшем».
От прогулки на велосипедах по укреплениям врага, под взглядами тех, кто хранит тайну, военную тайну, – впечатлений хватило бы на всю жизнь.
Но уже на другой день связник Петр Суровцев и Рыбкин с Щербаковым принесли Шумавцову две сумки с минами.
Алеша был на работе. Бабушке оставили. Бабушка показала ребятам место, где сумку поставить. Под лавкой, на которой ведро с водой стоит.
Подарок из леса был драгоценный. Не мины, а чудо. Плоская коробочка, магнитная. Сунул под кабину и пошел себе. Англичане такие мины придумали, поделились с союзниками.
Лесная посылка пришла ко времени.
Бенкендорф снова спрятал склады с боеприпасами на заводе. Машины каждый день везли ящики со снарядами в сторону Черного Потока.
Когда Алеша шел на смену, машины в очередь выезжали из ворот. Выбрал предпоследнюю, часы поставил на сорок минут.
Отыскал в цеху Сашу Цурилина. Давно не привлекал парня к своим делам. Попросил:
– Незаметно считай, сколько грузовиков уходит с завода и сколько возвращается.
