Иоанн Васильевич сделал несколько шагов в направлении дьяка.
Курицын поднялся и склонился в глубоком поклоне:
– Извини, государь! Замешкался, над письмом засиделся.
– Что, хлопотно Великому князю Московскому служить? – усмехнулся Иоанн Васильевич. Глаза его потеплели, как будто и не было лютости в этом взоре ещё секунду назад. Он протянул руку к листку на столе дьяка и прочитал вслух.
«Отец Макарий не венчал молодых, как было уговорено, а только поп латинский. Церковь греческую ты не поставил в переходах у своего двора, говоришь, что есть такая близко, а бояре сказывают, что ходить далеко. А как отпустил к нам послов наших князя Семёна Ряполовского и Михайла Русалку, то грозишься отослать от дочери нашей всех бояр и иных людей и хочешь приставить к ней своих людей, всех римского закона. А говорили мы, что побудут у неё бояре наши при дворе, пока привыкнет к новой жизни.
Пишешь, что послы наши, князь Семён Ряполовский и Михайло Русалка, когда от тебя ехали, то по дороге людям твоим шкоду делали, купцов грабили. Учинили мы допрос князю Семёну и боярину Михайле. Крест они целовали и клялись, что не было ничего такого, о чём ты пишешь. Наоборот, они дорогою терпели во всём недостаток.
Жалуешься ты на свата моего и брата Стефана Молдавского, что напал на города твои и разорил Браслав. Пошлём Стефану людей наших и скажем ему, чтобы с нашим братом и зятем с Великим князем Александром был так же, как и с нами: другу бы его друг был, а недругу недруг».
– Дельно написано, Фёдор, ничего из моей речи ты не упустил. Убери только слова «а говорили мы, что побудут у неё бояре наши при дворе, пока привыкнет к новой жизни». Негоже мне показывать слабость и обиды свои. Пусть Мамырев письмо перепишет, печать подвесит да отдаст послу литовскому пану Станиславу. Но знай, не для того я из дворца пришёл, чтобы тебя проверять. Гложет меня дума одна, покоя не даёт: зачем я дочь свою врагу отдал. Посла отправить не могу, пока от Стефана ответ не придёт, а знать хочу, не притесняет ли зять мою Елену. Что делать, не знаю.
Курицын задумался.
– А ты, государь, пошли гонца особого. Скажем, мол, прослышали, что дочь твоя заболела. А с гонцом этим можно и грамоту особую передать, не для глаз чужих.
Иоанн Васильевич встрепенулся. Внезапная мысль озарила его. А что? Так можно выведывать через дочку секреты литовские – будет она своим человеком во дворце Великого князя Александра.
– Золотая голова, – похвалил он Курицына. – В одной грамоте о здоровье справимся, её можно и мужу показать. Вторая – тайная – только для Елены будет. В ней дадим наставления, как ей и боярам нашим вести себя.
– Кого пошлём, государь? Дело важное.
– У меня все люди верные, – усмехнулся Иоанн Васильевич. – На любом можно взор остановить.
– Может, Беклемишева?
– А давай так сделаем, – в глазах Иоанна Васильевича появились весёлые искорки. – Велю всем вернуться. Кто первый войдёт, того и пошлём.
Не ожидал дьяк такой лёгкости от государя, подолгу обдумывавшего каждый поступок свой. За такие минуты, когда сбрасывал Иоанн Васильевич византийский лоск, мог Курицын отдать многое и многое забыть.
Позвали стрельца, за дверью караулившего. Тот кликнул: «вертайтесь все!»
Государь и дьяк уставились на дверь…
Первым в дверную щёлку просунул голову Михайло Погожев, прыткий малый, не раз выполнявший срочные поручения.
– И что ты вечно торопишься, Михайло, – пробурчал Иоанн Васильевич.
Погожев, увидев тёплые искорки в его глазах, расплылся в улыбке:
– Так я же к Стефану, свату твоему, государь, должен ехать. Вот в дорогу и тороплюсь.
Иоанн Васильевич посмотрел на Курицына. Оба рассмеялись. Погожев беспомощно захлопал ресницами, пытаясь понять причину, вызвавшую неожиданное веселье государя и дьяка.
– Поедешь в Вильно к моей дочери, – коротко бросил Иоанн Васильевич. – Завтра утром зайдёшь за грамотой, что я отпишу.
– А ты, Фёдор Васильевич, отправь в Молдавское княжество к свату моему Беклемишева.
Свеча в опочивальне государя горела до поздней ночи.
На другой день в потаённой комнате государь давал наставления Михайле Погожеву.
– Смотри в оба, Михайло, – говорил Иоанн Васильевич. – Одну грамоту передашь дочери нашей Елене при боярах, другую отдашь, чтобы ни одна душа не видала – за это головой отвечаешь.
В первой грамоте государь справлялся о здоровье дочери. Вторая достойна того, чтобы передать её содержание полностью.
«Иоанн, Божьей милостью государь всея Руси и Великий князь дочери нашей Великой княгине Елене!
Послал я к тебе Михайлу Погожего. И что тебе от меня начнёт говорить, ты бы ему верила, да отписала бы мне с Погожевым обо всём, а иное бы ты ко мне и словом с ним отказала, что посчитаешь нужным. И ты бы ему велела с тобой при боярах говорить, чтобы мне было всё твоё дело ведомо. А то, что тебе пишу, того никто не должен ведать, как и то, о чём говоришь с боярами, и что мне пишешь, никому не должно быть ведомо, кроме бояр и боярынь. А с Погожим бы мне передала на словах, как твои дела и жизнь.
А если князь Великий или Панове спросят тебя о тех делах, ты ли к отцу своему Великому князю жаловалась, то сказала бы так: «Я к своему отцу не писала. И ведь не тайно здесь велись разговоры, здесь находились бояре и боярыни отца моего, и они те дела видели и слышали, наверное, они о тех делах писали к отцу моему, Великому князю.
Да говорили мы с паном Станиславом, послом от Великого князя Александра, о боярах и иных людях, которые живут у тебя, чтобы мне велеть им возвратиться домой. Я через посла своего хочу наказать, чтобы бояр и иных людей от тебя не отсылал, доколе не подберёт для тебя панов и паней греческого закона, а не римского. А если начнёт отсылать, не дожидаясь посла, ты бы сама била челом Великому князю, чтобы никого от тебя не отсылал, доколе не прибудет наш посол. А начнёт твой муж боярам говорить, чтобы ехали прочь, то, чтобы бояре от тебя не ехали, а говорили: «государь наш князь Великий велел нам быть у своей дочери, а нам без государева слова, как ехать?»
Проводил Иоанн Васильевич гонца тайным ходом ко двору, и садился Михайло уже на коней, как вспомнил Иоанн Васильевич, что не отдал ему грамоту Великой княгини. И велел Иоанн Васильевич позвать царевну Софью.
– Грамоту написала? – спросил жену.
Протянула Софья Фоминична тонкий листок с вензелем. Развернул его Иоанн Васильевич и прочитал:
«От Великой княгини Софьи дочери нашей, Великой княгине Олёне. Бьём тебе челом я и брат твой Василий.
Я была больна и не говорила о тебе с послом паном Станиславом. Потому прошу тебя написать о своём здоровье и о нашего зятя, а твоего мужа, Великого князя Александра здоровье. Пиши, как твой живот. Ждём внуков!
Бьём тебе, дочери нашей Олёне, челом, мать твоя Великая княгиня Софья и брат твой Василий».
С ужасом заметила Софья Фоминична, как побелело лицо мужа, как молнией дёрнулось веко над правым глазом, что бешеные скакуны, напряглись желваки на скулах. Ничего не сказал государь, а лучше бы ругал на чём свет стоит, и то легче было бы. Только разорвал письмо на мелкие клочки и оземь бросил.
– Ступай с Богом, – приказал Погожему. – Держись наказов моих слепо.
А как только гонец отъехал, тут уж дал волю Иоанн Васильевич своему гневу.
– Ты почто церемонии с зятем разводишь, о здоровье его спрашиваешь? Или не ведаешь, что творит он с дочерью нашей?
Собрала силы царевна Софья Фоминична, всю гордость цареградской царевны, что в наследство от батюшки и от дяди-императора досталось, и ответила полушёпотом:
– Я губить судьбу дочери своей, ради прихоти твоей дурацкой, не намерена. Одна живёт в чужой стране, на мужа только и может быть опора. Больше не на кого.
Тут уж не выдержал Иоанн Васильевич:
– Прочь с глаз моих! Запру в тереме накрепко. Выйти никуда не дозволю, доколе по-моему не запоёшь. Я дочь свою недругу на то отдал, чтобы у русских людей в Литве веру укрепляла, и от своего не отступлюсь.
Побагровело лицо царевны Софьи, красными пятнами покрылись руки. Такого позора, да ещё при свидетелях, царевна ещё не видывала. Собрала клочки разорванной грамоты и молча ушла.
На третий месяц Иоанн Васильевич разрешил Софье Фоминичне покидать опочивальню дворца, но радости ей это не принесло. Государь засобирался в Новгород Великий, руководить военными действиями со шведами. Пригодились карты шведских крепостей в Финляндии, которые одну за другой брали русские войска. По огромной территории от Карелии до Лапландии с огнём и мечом прошлись русские войска, наводя ужас на местное население. Только Выборг выдержал трёхмесячную осаду и остался непокорённым.
