Она кружится и вальсирует на балконе до головокружения, а потом падает от смеха. Как она рада, что примчалась из Мюнхена в Вену, чтобы принять участие в аншлюсе, воочию увидеть историю. В результате повсюду в Вене ее останавливают незнакомцы и спрашивают разрешения поцеловать руку, потому что к ней прикасался фюрер. Ей кажется, что австрийцы поклоняются и ей тоже, ощущение восхитительное.
Она уже несколько недель догадывалась: надвигается что-то важное, особенно после того, как австрийские нацисты надавили на канцлера Курта Шушнига и заставили его назначить нацистов на несколько государственных постов в Австрии. Затем были неотложные консультации австрийцев с Германией. Перешептывания среди высокопоставленных офицеров, которые тут же прекращались, стоило ей приблизиться. Ликующий настрой Гитлера. Но никто не хотел посвящать Юнити в подробности, даже ее драгоценный эсэсовец Эрих.
Когда 11 марта она наконец узнала, что Шушниг был вынужден уйти в отставку и Гитлер назначил на его место своего человека Артура Зейсс-Инкварта, она догадалась, что военные действия не за горами. Но она не ожидала, что все начнется так скоро. 12 марта, поздно вечером она получила от Эриха известие, что Восьмая армия немецкого вермахта вступает в Австрию.
Даже не собрав чемодан, она запрыгнула в свою машину и помчалась догонять процессию Гитлера — нога на педали газа, на лацкане поблескивает драгоценная золотая свастика, которая защитит ее, если вдруг кто-то остановит. Пристроившись в хвост официальной процессии, она проследовала за Гитлером через границу сначала в Браунау, затем в Линц и наконец прибыла в Вену вскоре после него. Наблюдая, как ее любимого фюрера приветствуют ликующие граждане бывшей Австрии — одни с букетами и венками, другие размахивают нацистскими флагами, — она чуть не расплакалась. Она-то знает, как долго готовилось это воссоединение.
Несмотря на близкие отношения с Гитлером, она не ожидала, что ей окажут теплый прием в Вене. Поспать можно и на скамейке в парке. Она просто хотела быть в Австрии в этот знаменательный момент. Но, видимо, один из охранников фюрера заметил ее и сообщил руководству, так что фюрер предоставил ей номер в отеле «Империал», недалеко от собственного. И, собираясь произнести речь перед народом на Хельденплатц 15 марта, Гитлер пригласил Юнити постоять рядом на балконе во время его выступления, вместе с самыми влиятельными членами партии.
Еще никогда Юнити не испытывала такой гордости. Гитлер произнес речь, ради которой он был рожден, он сказал, что Рейх вступил в Австрию как освободитель, чтобы вернуть ее на родину, на ее законное место в составе немецкой нации, и что вместе они становятся «Великой Германией». Разглядывая своего драгоценного кумира в такой непосредственной близости, она расплакалась от счастья.
К вечеру торжества утихли, и она села за бело-золотистый письменный стол в своем богато обставленном гостиничном номере, украшенном красным дамасским шелком, и положила перед собой лист фирменной письменной бумаги отеля «Империал», хотя и была немного навеселе после пары бокалов шампанского в честь праздника. «Пуля, ты ни за что не угадаешь, где была твоя Бобо в эти дни», — вывела она, и подробно описала продвижение по Австрии и восторженный прием народа. Она предложила отцу рассказать об этом всем, потому что «британские газеты, несомненно, представят совсем другую историю — лживую, про насилие и террор, которых не было». Потом она написала такое же письмо Уинстону, мужу кузины Клемми, который доставлял столько беспокойства бедному Гитлеру. Юнити должна сделать все, что в ее силах, чтобы изменить ужасные британские представления о фюрере, чтобы судьбы Великобритании и Германии соединились и ей не пришлось бы разрываться меж двух огней.
В дверь стучат, она поворачивается на звук от балкона к двери. В коридорах стоят нацистские караульные, но слухи о несогласных не дают ей покоя. Она не видела ни одного протестующего, но это не значит, что все они исчезли. «Перестань, — убеждает она себя. — Не надо поддаваться негативным мыслям и паранойе в духе Нэнси и Декки, надо безоговорочно верить в Гитлера и его планы».
Набрав побольше воздуха в легкие, она подходит к двери и широко распахивает ее.
— Мой фюрер! — она практически взвизгивает от удивления. Придя в себя, она делает реверанс и произносит: — Большая честь видеть вас. Я знаю, что вы были чрезвычайно заняты аншлюсом, ни за что бы не подумала, что у вас найдется время для меня.
— Для вас у меня всегда найдется время, meine Walküre, — с присущим ему шармом отвечает Гитлер.
Юнити прижимает руку к сердцу. Когда он называет ее этим ласковым именем, это так трогательно, что слова убегают от нее. Ей так хочется порадовать его.
В воцарившейся непривычной тишине он говорит:
— Особенно после того, как ваш отец, достопочтенный лорд Редесдейл, с таким уважением высказался о Рейхе сегодня в Палате лордов. Он произнес мощную речь в поддержку возвращения Австрии в состав Германии.
— Он выступил, правда? — Такого Юнити не ожидала. Она знала, что поездки Пули в Германию смягчили его настрой против гуннов, но она и предположить не могла, что он решится публично высказаться в парламенте.
— Да, он выступил. — Улыбка Гитлера под усиками широкая и такая родная. — В своей речи он сослался на свидетельства, полученные из первых рук, что австрийский народ приветствовал наши войска. Эта информация, я полагаю, исходила от вас.
Юнити смотрит в глаза Гитлеру, но не может выдержать его взгляд. Непрошеная, ей приходит на ум строчка из пьесы Шекспира, которую Декка или Дебо бесконечно цитировали в своей болтовне: «Мне чудится, иль вижу я три солнца?» [24] Раньше никто и никогда не относился к ней с таким восхищением и нежностью; и уж точно к ней так не относились ее родители и сестры, для которых она всегда была чудачкой и обузой. Юнити сделает все, чтобы еще раз увидеть обожание в глазах любимого фюрера.
Глава сорок девятая
НЭНСИ
27 сентября 1938 года
Лондон, Англия
Моя рука зависла над дверным молотком на Ратленд-Гейт, 26. Я не хочу быть здесь. Я хочу вернуться в свою кровать, под одеяла и валяться в полдень в ночной рубашке. Или сидеть на диване в брюках и свитере с бокалом бренди, бордо, шампанского или хереса — до чего окажется проще дотянуться — в руке в пять вечера, только чтобы вернуться в постель через пару часов. Лишь в этих местах мне более-менее терпимо в последние недели, и только наедине с самой собой и собаками. Я не готова выдержать натиск семьи и тревоги.
Но надо.
Когда в начале месяца я потеряла ребенка — единственное чудо, что зародилось в моей утробе за все эти три года, — я
