Дальше в манифесте было сказано о том, что первое желание монархини — видеть свой народ столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольствие могут на сей земле простираться. И, чтобы лучше узнать нужды народа, распорядилась она через полгода после подписания того манифеста собрать в Москве депутатов от уездов, городов и учреждений, чтобы узнать от них о недостатках каждого места, а заодно поручить им заготовить проект нового Уложения, то есть свода законов, и поднести его императрице для подписи.
Уложение царя Алексея Михайловича, составленное в 1649 году, с течением дней обросло таким количеством новых указов, часто противоречивших друг другу, что Петр Первый приказал своим юристам трудиться над новым сводом законов. Однако, занятый сотнею начинаний, он забывал подталкивать медлительный Сенат. Императрица Анна Ивановна также указывала заняться приведением в порядок российских законов, но вельможи и чиновники этим ее поручением пренебрегли. Елизавета Петровна предложила Сенату сочинить ясные законы, и Сенат благодарил ее за своевременность этого требования, но к трудам не подступил.
Теперь Екатерина взялась за дело сама.
Для начала она сообщила об этом своим заграничным корреспондентам, — в их числе были многие известные люди. В европейских столицах прославили мудрость Северной Семирамиды, которая учиняет юридическое блаженство для диких народов России.
Екатерина радовалась: ее законодательное усердие было замечено.
Депутатам новой Комиссии предлагалось установить законы для страны, руководствуясь «Наказом», составленным императрицей.
Этот «Наказ» был собранием выписок из книг различных политиков и ученых. Мысли их Екатерина приспосабливала к условиям самодержавного государства. Она очень свободно обращалась с текстами, подгоняла к своему пониманию вопросов, беспощадно кромсала и урезывала. Главными пособиями новоявленной юристки были знаменитая книга Монтескьё «Дух законов», — оттуда она списала триста параграфов, половину своего «Наказа», — и книга Беккариа «О преступлениях и наказаниях», из которой вышла длиннейшая глава «О обряде криминального суда».
Румянцев слышал в Петербурге кое-что о литературных занятиях императрицы, но не ждал, что ему, как администратору, придется столкнуться с результатами этих писательских увлечений.
Знакомясь дальше с содержанием пакета, Румянцев узнал, что в Комиссии о сочинении нового Уложения будут участвовать депутаты от Сената, Синода, от коллегий и канцелярий, — кроме губернских и воеводских, — от каждого уезда и города и от сословий из каждой провинции — депутаты дворянства, однодворцев, казаков, пахотных солдат, государевых черносошных и ясашных людей, некочующих народов.
Депутатам готовилось жалованье — дворянам по четыреста рублей в год, городовым жителям по сто двадцать два рубля, всем прочим по тридцать семь — и были даны льготы. Например, депутат, в какое бы прегрешение ни впал, освобождался от пыток, телесного наказания и смертной казни. А тот, кто депутата, пока Уложение сочиняется, ограбит или убьет, получал по суду вдвое больше того, что в подобных случаях следовало.
Все сословия были представлены в комиссии — все, кроме помещичьих крестьян. А ведь они составляли почти половину населения России! Самый многочисленный и бесправный слой русских людей совсем отстранили от обсуждения законов, ибо голоса его боялась императрица, не хотели слушать дворяне.
Прочитав петербургские бумаги, Румянцев приказал написать препроводительную к манифесту и разослал по полкам с таким обращением:
«Отвечая должности звания моего, не в предложение точных мер, но в совет вам сие мое мнение подаю: примите вы все с радостию сей подаваемый вам случай к достижению общенародного благоденствия, пользуйтесь им прямо и сделайте из него употребление, каковое бы вам в потомстве вашем честь и похвалу делало…»
Порошин повез это письмо в некоторые полки и увидел, что шляхетство никак не стремилось к достижению общего благоденствия и открыто протестовало по поводу претензий правительства на составление законов, — шляхетство, заодно с казачьей старшиной, было довольно и старыми.
В городах чиновники не желали выбирать городского голову и депутата вместе с горожанами, что предписывалось «Положением» о комиссии. Так было в Прилуках, в Лубнах.
Дворяне в Нежине и Батурине просили повелеть им вместе с войском Запорожской Сечи снова избрать гетмана, и это весьма встревожило Румянцева: ведь его задачей было уничтожить на Украине все следы гетманского владычества! Связи с Сечью казались подозрительными: оттуда пришел донос на кошевого атамана Кальнишевского, будто он желает передаться турецкому султану и готовит к нему посольство с просьбой принять Сечь под свое покровительство.
Выборы уездных предводителей дворянства, которые должны руководить выборами депутатов и затем самих депутатов, проходили бурно. Шляхтичи упрекали один другого:
— Вы и не дворянин вовсе, ваш отец на базаре мясом торговал.
— А у вас документы о древности рода поддельные, у подьячих купленные.
— Все знают, что ваш отец усадьбу силком отнял у казака и с земли его согнал…
И прочее в таком духе.
Но ссоры сразу забывались, когда речь заходила о горожанах, крестьянах и казаках, — их почитали главным врагом, от них ждали всяческих неприятностей. И в Комиссию Уложения отказывались идти только потому, что там придется заседать в одном зале дворянам с черносошными мужиками. Панской амбиции это было несносно, и о том кричала шляхта на всех сборищах.
— С удивлением видел, — докладывал Румянцеву о своих поездках Порошин, — что манифест ее величества не произвел на здешнюю шляхту большого действия. Если будет новый закон, рассуждают господа, значит, нарушатся наши права и вольности. Зачем же нам участвовать в его сочинении? Эту идею дворяне и народу внушают, пользуясь его простотой.
Румянцев сам знал это. Он побывал в марте в Новгороде-Северском, Стародубе, Чернигове, проводил выборы депутатов. Было много досадных оплошностей и наивного жульничества. Например, один предводитель, накрыв избирательный ящик плащом, перевернул его слева направо, чтобы шары, положенные против его кандидатуры в депутаты, были сосчитаны как поданные за него. Но в общем-то выборы совершались по правилам и депутатов к поездке в Москву приготовить успевали.
Тревожили Румянцева почти не укрепленная граница с Польшей, передвижения татарских отрядов из Крыма и слухи о самозванцах, принимавших имя государя Петра Федоровича.
Киевский генерал-губернатор Воейков просил Румянцева скорее укреплять форпосты, выдвинутые к границе. Гарнизоны их были слабы, и возможный противник, яснее говоря — турецкая армия, с ними мог бы справиться легко. В Петербурге разделяли мнение Воейкова, но Румянцев был с ним не согласен. Он полагал, что лучший способ защиты — нападение. Врага нужно встречать в поле, вести с ним наступательный бой, а не отсиживаться за валами форпостов.
В дикой, бесконечной степи трудно строить оборонительные рубежи. Противник станет их обходить. Защитить границу могла живая сила. Румянцев был уверен, что врага необходимо бить на его территории, но полки дивизии были разбросаны по Украине, а подкреплений Военная коллегия не посылала.
Настроение в войсках было не очень спокойным. Среди солдат ходили слухи, что объявился или скоро объявится император Петр Третий. За верное передавали, что один полковник, заключенный в Шлиссельбургской крепости, знает планеты. Он указал своему караульному государеву планету и говорил, что государь жив, теперь гуляет по свету, а через год или два сюда к нам придет и разрешит волю крестьянскую, как раньше дворянскую разрешил.
Рассказывали, что некий Опочинин, служивший в Петербурге адъютантом, стал выдавать себя за сына английского короля и царицы Елизаветы Петровны. Он собирал товарищей, чтобы свергнуть царствующую императрицу, а на престол возвести великого князя Павла Петровича. И говорил, что надо поторапливаться и первым делом истребить братьев Орловых, потому что императрица между ними разделит всю Россию, а Москву и Петербург отдаст своему ненаглядному Григорию Григорьевичу.
Показывались и другие самозванцы: в Воронежской губернии беглый солдат Гаврила Кремнев назвался государем Петром Третьим, помогали ему в том обмане поп Лев Евдокимов и двое беглых крестьян, которых Кремнев представлял своим сторонникам — а такие нашлись — как генералов Румянцева и Пушкина…
Румянцев недолго смеялся, узнав о самозванце, взявшем его фамилию. Он выехал в полки, чтобы собственным глазом определить состояние дисциплины в войсках, — слухи о комиссии, сочиняющей законы, могли ее расшатать.
Глава 13.Нечаянные встречи
