Язык его развязался только в смерти. И высунулся из безжизненных выпяченных губ под ужасной тяжестью камней, так что шерифу пришлось вталкивать его обратно кончиком трости. После смерти Жиля Кори ветер в Салеме поменялся. Доркас Хор, чья казнь должна была состояться двадцать второго числа, изменила свои показания и призналась, что уже давно была ведьмой. Смертная казнь Абигейль Дейн-Фолкнер тоже была отложена в связи с ее беременностью.
На пятый или шестой день хозяйка Корвин сообщила мне, какую цену она хочет за ту еду, что приносит мне. Придя утром, она казалась рассеянной и недовольной, теребила и потом разглаживала свой фартук. Подошла ко мне, как всегда, бросила еду в фартук и сказала шепотом, чтобы другие не слышали:
— Мой муж говорит, ты можешь исцелять.
Я посмотрела на нее с недоумением, и она объяснила:
— Твой брат. Которому хотели отрезать руку. Доктор сказал, он не жилец. Но сейчас-то он жив и здоров. — Она замолчала, выжидая, но, не дождавшись ответа, продолжила: — У меня есть дочь. Твоего возраста. — Она взглянула на мою макушку, и я вспомнила, как она измеряла меня ладонью.
Теперь было понятно: она думала, что мое платье придется той впору.
— Она очень больна и, похоже, умирает. Врач говорит, ничего нельзя сделать. Если только… — Она не договорила, но у меня мурашки пробежали по коже. Нагнувшись, она прошептала: — Вылечи ее, и ты не будешь знать недостатка в еде. Пока сидишь здесь.
Я смотрела вдаль, не обращая внимания на ее полные ожидания глаза, и представила себе бесконечную череду дней, которые предстояло прожить в заточении, медленно умирая от голода или не умирая, в зависимости от благосклонности и прихоти моих тюремщиков. Она приняла мое молчание за согласие и ушла, а сокамерницы посмотрели на меня вопросительно.
Ранним утром двадцать второго сентября небо разверзлось и пролило целый океан воды на дома и жителей города Салема. Вода текла ручьями и реками по дорожкам и улицам, поливая окна и затапливая подвалы и полуподвалы. Улицы превратились в озера, и, чтобы перейти на другую сторону, людям приходилось прыгать, ибо вода доходила до колен. Когда шериф Корвин открыл дверь, чтобы в сопровождении помощников войти в коридор, вода плескалась у их ног. Двое помощников отряхивали плащи, а шериф вывел из мужской камеры Сэмюэля Уордвелла. Саре Уордвелл уступили место у решетки, и она подняла вверх младенца, чтобы муж мог увидеть свое дитя через прутья решетки. Когда Сэмюэль уже шел вверх по лестнице, из камеры вывели семь дрожащих старух. Они ступали по скользким ступеням нетвердой походкой, медленно и тяжело, останавливаясь, только чтобы помочь тем, кто оступился или споткнулся. Наконец они вышли через дверь наверху, и дождь заглушил их шаги.
Марта Кори, Элис Паркер, Мэри Исти, Энн Пудеатор, Уилмот Рид, Мэри Паркер, Маргарет Скотт и Сэмюэль Уордвелл отправились на смерть, настаивая на своей невиновности. Когда телега палача завязла в грязи по дороге на Висельный холм, очевидцы кричали: «Смотрите, сам дьявол вставляет им палки в колеса».
На следующий день после казни шериф Корвин с помощниками захватили все имущество Паркеров и Уордвеллов. Их дома и вещи объявили принадлежащими короне, но Корвины взяли себе самое лучшее. Сыновья Мэри Паркер смогут выкупить назад свою собственность, но Сара Уордвелл, вернувшись на свою ферму, обнаружит, что весь скот, кукуруза и мебель, включая столярные инструменты мужа, изъяты и проданы. В ту пятницу, двадцать третьего числа, умерла дочка шерифа, и, когда жена шерифа не пришла в камеру со своим обычным обходом, я точно знала, что больше еды она мне не даст.
Иссоп — от кашля. Розмарин — от лихорадки. Веточка мяты устранит неприятный запах изо рта. Ржавый вяз используют повитухи. Конский каштан помогает при скованности конечностей. При параличе — омела. Но чем вылечить гнев? Ромашка успокаивает. Возможно, ромашка в сочетании с черным порохом и солями сможет выгнать его из тела. Но что делать с лихорадочно работающим сознанием, которое не хочет засыпать в надлежащий час? Достаточно подушки, набитой лавандой или снотворного, изготовленного из равных частей рома и воды с добавлением лекарственной мелиссы.
И наконец, как быть с мучительными угрызениями совести? Какое снадобье можно пожевать, проглотить и отправить в желудок, чтобы яд самообвинения вышел через поры кожи? В каком органе они накапливаются? Сочащуюся рану можно забинтовать. Ожог или бубон можно смазать целебной мазью. Заражение можно устранить с помощью пиявки или вскрыть нарыв ланцетом. Но чувство вины — это призрак, принимающий форму тела, в котором поселяется, и поглощающий все нежнейшие органы внутри телесной оболочки: мозг, кишки, сердце. Его нельзя вытащить, как занозу, или вылечить настоями целебных трав.
Я слышу, как кто-то рядом со мной пронзительно кричит. Это стонет и никак не может уняться старая женщина с больным зубом. Приходил врач и упрашивал позволить ему выдернуть зуб. Сестры по заключению просили, умоляли и требовали обвязать гнилой зуб ниткой, чтобы вырвать его из распухшей челюсти. Однако она не соглашается. Зажав рукой рот, она все стонет, стонет и стонет, и мне кажется, что я больше не выдержу и вот-вот закричу сама, и тогда остановить меня будет невозможно.
Уже ночь. Я смотрю, как она раскачивается взад-вперед, вытянув перед собой босые ноги. Пальцы ног сжимаются и разжимаются от боли. В том, как ее голые худые белые ноги торчат из-под сорочки, есть что-то мучительно-ужасное. В памяти промелькнуло смутное воспоминание, и вдруг я вижу голую ногу, торчащую из неглубокой могилы. Я пытаюсь прогнать видение, так как знаю, что это не настоящее воспоминание, а то, что навеял один подслушанный разговор в камере. Женщины по очереди рассказывали разные истории. Истории, которые передавались от одного к другому в их семьях. Речь шла о повешениях. И о том, как хоронят повешенных. После смерти веревки срезают и покойников тащат, хватаясь за лохмотья оставшейся на них одежды или за кусок веревки на шее, к вырытым по соседству неглубоким могилам. Тела сталкивают туда. И засыпают землей. Слой земли такой тонкий, что части тел торчат наружу. Джордж Берроуз, с которого предварительно стащили рубашку и бриджи, лежит в каменистой могиле. Тело прикрыто, но видны подбородок и одна рука, которая будто бы манит. Рядом лежит хозяин Уиллард. А теперь, только послушайте — тише-тише, девчонка может услышать, — послушайте, что стало с хозяйкой Кэрриер. Она лежит следующей. Одна нога торчит из могилы. Будто собирается шагнуть и выбраться наружу.
Стонущая женщина засовывает пальцы в рот, а я горячо молюсь, как никогда раньше не молилась, чтобы мы могли поменяться страданиями. Чтобы мне досталась боль ее воспаленной челюсти, если бы она смогла перенести мои муки от содеянного. Она начинает отчаянно ковырять что-то рукой, и я вижу, как по руке, просачиваясь сквозь пальцы, струйкой течет кровь. Второй рукой она оттопыривает губу, чтобы было легче выкручивать зуб. Ногтями женщина расковыривает десну и наконец вырывает зуб. С изумлением она смотрит на черное зерно у себя в ладони, а потом на ее лице появляется выражение полного блаженства. Она показывает мне своего демона, улыбаясь окровавленными губами. Я ложусь на солому, отвернувшись от нее, и всем телом прижимаюсь к Тому. Мой демон по-прежнему корчится у меня внутри.
Когда на следующий день пришел доктор Эймс, я не села, не поздоровалась с ним и даже не взглянула на него. Он спросил Тома, ела ли я что-нибудь, и, приложив ухо к моей груди, послушал, как бьется у меня сердце. Успокоившись, он взял меня за руку и сказал:
— Сара, ты должна верить, что твоя невиновность будет доказана в суде. Уважаемые люди пишут губернатору петиции. Пасторы из Бостона и ваш преподобный отец Дейн обращаются непосредственно к преподобному Инкризу Матеру, отцу Коттона Матера, убеждая его сделать процессы хотя бы немного более разумными. — Он наклонился ко мне, чтобы заглянуть в глаза. — Многие из нас собирают пожертвования, чтобы вас выпустили под залог. И других детей тоже.
Я представила наше возвращение в сломанную скорлупу, что когда-то была моим домом. В комнатах беспорядок, так как никто в них не убирался. Очаг покрыт золой и копотью, так как никто не прочищал дымоход. Поля заросли и одичали, так как одному человеку со всей работой не справиться. Пять душ кружат по пустому дому, по каждой комнате, тщетно ища могилу, которая принесла бы конец их отчаянию.
— Сара, я знаю, ты скорбишь по матери, но она там, где мы все хотели бы оказаться.
— Она в неглубокой яме, — сказала я безучастным голосом.
Прищурившись, он осуждающе посмотрел на женщин вокруг, покачал головой и нахмурил брови. Потом сказал тихо, чтобы только мы с Томом слышали:
— Ваш отец не оставил ее в этом ужасном месте. Он похоронил ее подобающе. Можете мне верить. Он и многие другие вернулись под покровом ночи, чтобы перенести своих близких в тайные места.
