Ахиш сходу воткнул меч в горло раненой лошади. По его примеру подбегавшие филистимляне стали приканчивать орущих животных. Громким голосом басилевс отдавал команды: разрушить загон, закидать песком пламя и начать погоню за поджигателями. Он приказывал выводить неповреждённых лошадей в долину, запрягать колесницы и направлять их на помощь первому лагерю, где идёт бой. Вестовые докладывали, что войска во всех лагерях уже подняты по тревоге и спешно готовят колесницы к началу главного сражения.
Тут взметнулось пламя над лесом, где были укрыты колесницы второго лагеря, и Ахиш кинулся туда, на треск и огонь пожара. Что же он задумал, этот Шаул? – стучало в голове басилевса. – И почему так гудит небо?
Время уже перешло за полдень, а главного сражения, которого так ждал Ахиш, всё не происходило. Наконец удалось прекратить пожары во втором лагере, уже совершенно небоеспособном, и тогда сквозь валивший из загонов дым смогли пронестись на помощь гатийцам дорийские колесницы. А едва дым рассеялся, басилевсу доложили, что туземный король с основными силами и обозом удрал в направлении Иордана. Удрал ещё утром после успешной атаки, когда иврим внезапным и мощным нападением вывели из строя колесницы и напустили дыму на всю долину. Басилевс должен был признать, что враг неплохо использовал ветер, дувший в сторону филистимлян, громоздкость их вооружения и незнание местности. Если бы не сгорели колесницы второго лагеря, Ахиш быстро догнал бы беглецов, и трусливый туземный король поплатился бы за свою хитрость. Послать дикарей, чтобы те устроили панику и пожар, а самому бежать, прикрываясь дымом! И об этом Шауле уже распространилась слава по всему Кнаану, как о великом воине! Ничего, далеко он не уйдёт.
– В погоню! – крикнул басилевс. – Ашдодский, Ашкелонский, Гатийский лагеря – в погоню за туземцами!
Ахиш ещё раз обернулся со своей колесницы, прокричал, что серен Дора остаётся за главного до полной победы в долине, и ускакал. За колесницей поднималась пыль, и гудело небо.
Перед взглядом его всё махала, удаляясь, рука Рицпы. Радость на душе у Шаула нарастала. Он видел, что прошло немало времени, пока Ахиш узнал, что иврим ушли. И всё-таки басилевс ещё не понял – куда. Шаул слушал донесения вестовых и смеялся: он уже не сомневался, что филистимляне не догонят Авнера бен-Нера. И все воины Шаула, кто ещё оставался в живых, успели обрадоваться: их семьи спасены! И хотя и теперь армия Ахиша во много раз превосходила силы Шаула, король иврим приказал отряду из самых молодых и быстроногих воинов догнать Ахиша и навязать ему бой, чтобы ещё задержать преследователей Авнера.
Серен Дора разрешил обессилившим гатийцам отойти в свой лагерь. И тут же по опустевшей долине понеслась сотня колесниц из третьего лагеря. Земля затряслась от грохота колёс и копыт. Кони храпели, выплёвывая на землю пену и вращая красными глазами. Колесничие кричали изо всех сил и направляли тяжёлые повозки в гущу врага, отступавшего к горе Гильбоа.
И догнали филистимляне Шаула и сыновей его...
Иврим положили на землю уже бесполезные мечи и топоры и взялись за дротики. Но это им не помогло. Не помогали и щиты, сходу разносимые конями и колесницами с закреплёнными на них копьями. Первая же атака филистимлян оказалась успешной: десятки иврим, раздавленные и растоптанные, остались корчиться на земле. Кони догоняли убегающих, с колесниц тянулись к их спинам копья, а серен Дора запустил уже вторую волну колесниц для атаки на тех иврим, что отступали плечо к плечу небольшим, но всё ещё сохранявшим строй отрядом, направив копья в морды несущихся на них лошадей.
Посмотрим, как они будут стоять, когда их прижмут колесницы – думал серен Дора и улыбался. Он дождался, пока улеглась пыль от последней колесницы, подозвал свою, забрался в неё и приказал колесничему двигаться за атакующей цепью.
Солнце пошло уже на закат, когда серен Дора подъехал к месту боя. Он двигался медленно, вглядываясь в затухающее сражение.
Иврим оставалось совсем немного, но, отступая, они достигли леса у подножья горы Гильбоа. О пни этого леса, о густую линию сосновых стволов уже разбились передние колесницы, а следующие влетали в их обломки, и лошади запутывались, мешая друг другу. Теперь из-за деревьев, из-за груды вражеских колесниц иврим отбивались от спешенных филистимских колесничих, которые продолжали атаку.
– Луки! – закричал, подъезжая, серен Дора. – Луки!
– Луки-луки-луки! – пробежало по рядам филистимлян.
Солдаты басилевса стали прятаться за деревьями и оттуда обстреливать врага. И война против Шаула сделалась жестокой. И разили его воины, стреляющие из луков.
Положение иврим сделалось окончательно скверным. Отовсюду слышались хлопки: сухой – от тетивы и через секунду сочное врубание наконечника в тело. Промахнуться было трудно. От земли поднимались крики и стоны раненых.
Филистимляне отбросили луки и с мечами и копьями набросились на тех иврим, кто ещё держался на ногах.
Король Шаул, которому стрела рикошетом рассекла лоб, крушил наседавших врагов боевым топором. Оруженосец Миха прикрывал царя от стрел большим круглым щитом. Сзади через шум боя к ним доносился голос вестового, выкрикивавшего имена убитых:
– Князь Яхмай! Ицхак бен-Гируш! Твой сын Авинадав! И другой твой сын, Йонатан!..
Вестовой умолк, видимо, отбился от колесничих, перескочил на новое место и опять стал выкрикивать в сторону короля:
– Твой сын Малкишуа!..
И убили филистимляне Йонатана и Авинадава, и Малкишуа – сыновей Шаула.
Миха за спиной Шаула прокричал:
– Авдон, твой вестовой!
Шум боя вокруг короля стал затихать, зато в предсмертный рёв обратились крики раненых – иврим и филистимлян. Солдаты басилевса ещё не догадывались, кого они окружили и добивают, но удивлялись упорству маленького отряда туземцев.
Король Шаул уже ни о чём не думал. Из тела его торчало несколько стрел, а лицо заливала кровь из раны на лбу. Но и теперь Шаул не подпускал к себе врагов. Оруженосец за спиной молчал. Только по лязганью стрел о щит Шаул догадывался, что Миха жив и прикрывает его сзади. Вращая топором, король расшвыривал нападавших. Филистимляне падали, отбегали и опять издалека били по нему из луков.
Вдруг Шаул понял, что слабеет и сейчас потеряет сознание и окажется в плену.
– Миха! – крикнул он. – Убей меня!
– Не могу, Шаул, – Миха вскинул щит, и Шаул услышал, как, звякнув, отлетело и ударилось о землю копьё.
– Миха! – проревел король. – Я тебе приказываю! Не хочу, чтобы меня добили необрезанные!
– Нет, Шаул.
– Трус! – простонал король.
– Зеева убили! – выкрикнул Миха.
Шаул наклонился за мечом и в ту же минуту над ним просвистел дротик. Это Бог не даёт врагам убить меня, – подумал король. – Значит, пора самому.
Не разгибаясь, он нащупал щель между двумя огромными камнями, вставил туда рукоять меча, потом распрямился во весь свой гигантский рост. Кровь заливала лицо, он смахивал её с мохнатых бровей и с век и искал взглядом на земле тела сыновей. И тут сквозь доспехи его достала ещё одна стрела, хрустнула меж рёбер и закачалась.
Шаул закричал и упал на сияющее острие меча.
Мгновенно стихла битва. Остановились изумлённые филистимляне. И тогда у них на глазах не то запел, не то закричал оруженосец великана – последний из ещё живых бойцов-иврим. Он шагнул вперёд, выбрал место рядом с телом своего короля, вложил между камнями обломок копья, кинулся на него, дёрнулся и затих навсегда.
Так умер Шаул и три сына его, и оруженосец его, и все люди его в тот день – вместе...
Глава 11На рассвете следующего дня филистимляне обнаружили трупы короля Шаула и принцев. Доложили Ахишу. Он тут же пришёл, и солдаты впервые за эти дни увидели своего басилевса довольным. Мертвецам отрубили головы и вместе с личным оружием отправили эти трофеи на побережье. Процессия с музыкантами и жрецами, обходила храмы Дагона и Астарты, продвигаясь от города к городу. Народ ликовал, с удивлением разглядывая огромный боевой топор туземного короля. Обезглавленные тела Шаула и его сыновей были прибиты к стенам только что завоёванного города Бет-Шаана, и новоназначенный глава города приказал, чтобы трупы висели, пока не будет построен храм Дагона. Утром в город вошли с семьями и скарбом филистимляне с побережья.
И когда увидели иврим <...>, что умерли Шаул и сыновья его, то оставили они селения свои и бежали. И пришли филистимляне, и поселились там.
Давид проснулся рано, выбрался из палатки и направился в степь, начинавшуюся сразу за Циклагом, пока ещё не поднялись его люди, пока тихо в Божьем мире. Солнце уже взошло, и Давид удивился отсутствию птиц в воздухе: ни упругого полёта синиц, ни короткого перепева трясогузок. Войдя в высокую траву, он увидел поляну, где по сырой после дождя земле ходила пара цапель, осторожно переставляя чёрные ноги. Иногда круглые, ярко-жёлтые глаза цапель загорались, шея изгибалась, узкий оранжевый клюв выхватывал из кустов червяка, шея опять вытягивалась в сияющую белую линию, и цапля с усилием глотала добычу. Полюбовавшись птицами, Давид пошёл обратно. Выйдя из травы, он оказался на плато, устланном камнями. Камни – коричнево-серые обломки неведомой горы, жили своей жизнью, независящей от жизни людей, и рядом с ними. Давиду не раз приходилось расчищать от камней поле перед пахотой, брать в руки их влажные со стороны земли тела, отбрасывать с участка, а потом строить из них ограду или стену дома. На новом месте камни жили по–другому, Давиду – хотелось коснуться их рукой, рассмотреть рисунок трещин, отверстий и ямок. Ицхак бен-Гируш, музыкант Божий, шутил, что Господь разбросал так много камней, чтобы Земля Израиля не отделилась от земли и не улетела на небо.
