— Чего-то мне все это не особо нравится, — начал Томасы, — идти еще дальше в лес, прятаться…
— А чего ты предлагаешь? — поинтересовался товарищ.
— Уходить отсюда надо, вот что.
— И наших жен бросить тут?
— Жен?! — скривился Томасы. Таких жен в каждом ауле найдешь сколько хошь и еще следом побегут.
— Там нас ханский палач мигом на кол пристроит.
— А кто сказал тебе, что надо к ним идти? Мы с тобой и сами по себе могли бы неплохо прожить. Так говорю?
— Это как же? Двоих нас не те, так эти повяжут.
— Не повяжут. Можем еще парней подговорить что поздоровее и свой отряд организовать, промышлять по селениям.
— Это значит разбойничать? Так что ли?
— Какая разница, как называть. Главное, чтоб начальников и башлыков надо мной не было. Не люблю я этого.
— И когда ты уходить собрался? — печально проговорил Ишкельды.
— Да хоть бы и завтра. Возьмем коней, оружие какое есть, еды немного и айда вперед.
— Нагонят нас, как хватятся.
— Не нагонят. Скажем, что на охоту собрались. А пока я тут двоих приметил здоровяков, с ними потолкуем, может, и согласятся. А сидеть тут сиднем, детей нянчить, по лесу за лосями таскаться, нет… не по мне это. — Томасы упрямо, по-бычьи наклонил голову и исподлобья глядел на друга.
— Дай до завтра подумать. Хорошо?
— Подумай, — согласился тот и медленно пошел в селение.
Первый снег, что покрыл сибирскую землю, вызвал среди степняков немалое замешательство. Никто не ожидал, что зима накатит так рано, и почти все надеялись уйти обратно в родную степь.
Прежде всего пугали морозы, о которых рассказывали всякие чудеса, будто даже птица на лету может замерзнуть. А теплой одежды не было практически ни у кого.
Не знали, как быть с лошадьми, точнее, с кормом для них. В степи-то все просто — разгребет конь снег копытом, и трава вот она, наклонись и щипли сколько влезет. Тут же так землю засыплет, что не только траву, но и упавшее дерево не найдешь.
К тому же многих тянуло домой, к родным, где остались у кого семьи, а кто-то хотел просто повстречаться с друзьями, зайти к соседу посудачить, посидеть в тепле. А что тут? Ни жены, ни родни… Одни леса и болота кругом. Тоскливо…
И самое главное, что молчит хан про оплату за поход. Воины к юзбашам, а от тех разве доброе слово услышишь? Пошли разговоры, что золото для оплаты украли. Другие клялись, что все золото Кучум отдал сибирским бекам за обещание не воевать с ним.
А тут еще слух пошел, что движется на них с полуночной стороны большая армия сибирских народов, которую ведет непобедимый и могучий богатырь, который берет человека за ноги и рвет напополам.
Неспокойно в Кашлыке… Целыми днями играют воины в кости да пьянствуют, выменивая за вино все, что награбили за время похода. Хватаются за кинжалы, ссорятся.
Алтанай уже несколько раз, сам не особо трезвый, заходил в ханский шатер и, нерешительно потоптавшись у входа и позевывая от неловкости, произносил нараспев:
— Пора бы и делом заняться… Мы ведь воины, а не имамы какие али евнухи, чтоб без дела сидеть. Чего ждем-то?
Кучум мрачно поднимал на него лобастую голову и, ничего не объясняя, говорил одно и то же:
— Сибирь наша. Что еще? Отдыхай. Сам говорил, что устал. С кем ты воевать собрался? Где видишь армию? Где?
— Да нигде не вижу… — мямлил башлык, — но делать-то чего?
— Отдыхайте. Пейте, ешьте, спите.
— Спите… — повторял за ним Алтанай, — сколько! можно спать? — и уходил ни с чем.
Так продолжалось почти каждый день, и неизвестно сколько бы еще тянулось, если бы не выпавший в ночь снег. Воины собрались группами и, уже не скрывая своего недовольства, громко выкрикивали:
— Мы не согласны тут замерзать! Пошли обратно домой!
— Где обещанная плата? За что дрались? Кто нам заплатит?
— Пусть хан скажет что он задумал!
— Где хан?! Позвать его сюда!
— Не желаем больше ждать!!!
Обеспокоенный Алтанай влетел в шатер, где Кучум уже натягивал поверх кольчуги стальной панцирь, готовясь выйти наружу.
— Какая колючка им сегодня под хвост попадает зашумел встревоженный башлык, — так просто их не удержишь, Надо выйти к ним.
— Сам вижу, — зло бросил тот, — собери всю охрану и надежных людей возле моего шатра. Дело, видать, жаркое будет.
Алтанай исчез, кинувшись по городку сзывать верных ему и хану людей. На шум уже спешили Сабанак, его друзья. Подошли и несколько шейхов из тех, что постоянно были в Кашлыке. Остальные же ходили из селения в селение, пытаясь обратить сибирцев в истинную веру.
Общими усилиями стали успокаивать расшумевшихся воинов. Из шатра показался наконец и сам Кучум. Он молча постоял перед толпой своих воинов, вглядываясь поочередно в их лица, а затем, широко улыбнувшись, как после хорошего обеда, спросил:
— Чего шумим, славные воины?
— Обратно хотим, домой!
— Когда платить станешь?!
— Снег вон уже, а у нас ни одежды, ни корма для коней нет.
— Надоело без дела сидеть!
— Сколько еще тут нам мерзнуть?!
— Мы в поход шли, а не тебя стеречь! — угрожающе крикнул кто-то сзади.
Но главное требование бунтовавших было, чтобы хан выплатил им положенное за поход, как и условливались с самого начала.
Кучум чуть помолчал, дожидаясь, пока крики стихнут, и все с той же улыбкой сказал достаточно громко, чтоб слышали и стоящие в задних рядах:
— Дед мне как-то рассказывал, когда я еще совсем мальцом был. Пошли они так же вот в поход на соседнего хана. Я уже не помню, как того хана и звали, давно это было. Разбили его, дворец его заняли, весь гарем взяли, богатства его поделили. Все довольны. Пошли обратно. Домой, значит. Там один отряд идет, здесь другой. И что вы думаете? Хан тот уцелел, отсиделся где-то и налетел ночью на их отряд, вырезал. Потом на другой. И так поодиночке и перерезал почти всех, — Кучум ненадолго замолчал, оценивая реакцию слушателей, которые совсем не ожидали от него подобного, а потому слушали, приоткрыв рты и не перебивая хана. — Ну, дед-то мой спасся. У него воины хорошие были и кони быстрые. Ушли от погони. Почти никто из того похода назад и не вернулся. Почему, я спрашиваю? Да потому, что главного врага они не схватили, не раздавили гадину. А мы с вами как? Пойдем обратно, а сибирцы-то в спину и ударят, перережут всех, как ягнят.
— Ты, хан, сказки нам тут не рассказывай, — послышался чей-то злой и срывающийся голос сзади, — ты их своим детишкам расскажи. А нам лучше ответь, когда платить будешь.
— Платить, требуем оплаты! — заорали со всех сторон.
— Дурьи вы головы! — сорвался также на крик Кучум. — Ну, заплачу я вам всем, а вы их тут же пропьете, в кости просадите, а с чем домой пожалуете?!
— То наши заботы, — отвечал все тот же злой голос, — мы не считаем, как ты свои собственные деньги тратишь.
— Вы еще десять раз спасибо мне скажете, что не выдал вам сразу, — попытался Кучум воззвать к голосу разума.
— Давай деньги!! — почти в одну глотку заорали собравшиеся.
Алтанай с Сабанаком и юзбашами, стоящие почти плотную перед ханским шатром, положили руки на сабли, готовясь выхватить их, как только ряды бунтовщиков придут в движение. Но Кучум все еще надеялся закончить дело миром.
— Вы не даете мне договорить, а уже орете, как стадо баранов. Молчать, когда с вами хан говорит! — неожиданно закричал он на весь городок тонким визгливым голосом. — Молчать! А то получите у меня мешок с дерьмом!
Его крик заставил замолчать бунтующих и остановиться, не доходя до шатра буквально несколько шагов. Но все тот же голос упрямо произнес:
— А ты нас не пужай, мы уже пуганы…
— Цыц! Я вам сказал! Вы поначалу уговор выполните, а потом уже оплату требуйте. Забыли про уговор?
— Какой еще уговор? — спросил здоровенный детина с черной свисающей клочьями бородой, с добродушными по-детски глазами.
— А такой, что мы идем в поход на сибирского правителя, что самовольно занял трон, принадлежащий моим предкам. Войско сибирцев мы разбили, столицу их заняли, а хан их где? Я вас спрашиваю, где хан Едигир? Бежал он и сейчас где-то армию собирает, чтоб нам в тыл ударить. Я вам деньги выдам, а что потом? Вы деру дадите, а он тут как тут. Вот пока мне его голову не принесут — не бывать расчету! Не выполнен уговор! — и Кучум, тяжело дыша, замолчал, утирая тыльной стороной руки пот, который несмотря на холод капал со лба.
Толпа, пораженная неожиданным поворотом дела, замерла и, не зная как вести себя дальше, заколебалась, зашушукались воины промеж собой. Но общее напряжение спало, и назревающего взрыва можно было уже не опасаться.
Наконец, здоровенный детина, стоящий в первом ряду, запустил руку в бороду, с трудом подбирая слова, заговорил:
