Мария, — она так любила Дантеса, а он был к ней совершенно равнодушен. У нее родились три девочки. Дантес желал сына. И перед последними родами она, босая, ходила в часовню молить бога даровать ей сына. Она дала обет перейти в католическую веру, если родится сын. Сын родился. А мать умерла от родильной горячки».
Мария была убеждена, что гнев божий лежал на семье Дантесов.
Потом, когда пройдет чреда лет, она еще утвердится в этом своем убеждении, узнав, что дочь Дантесов Леония-Шарлотта умерла в больнице для душевнобольных, куда отправил ее отец. Леония росла удивительным ребенком. В семье, где говорили только по-французски, она умудрилась в совершенстве овладеть русским языком и была истинно русской в своих взглядах, вкусах, поступках. В семье никогда не упоминалось имя Пушкина, но он был ее любимым поэтом. Она умудрялась доставать его книги. Его портрет висел в ее комнате.
Однажды, поссорившись с отцом, она в негодовании крикнула ему: «Ты убийца Пушкина!» Леония, помимо поэзии, любила еще и математику, имела большое дарование к ней. Она дома прошла курс политехнического института.
Мария вошла в комнату матери.
— Кто приезжал? Кого ты провожала? — спросила Наталья Николаевна Марию.
— Это, маменька, посыльный был от тети Оли. Она беспокоится о твоем здоровье. Я написала, что тебе лучше.
— Лучше, — сказала Наталья Николаевна, и снова взгляд ее становится потусторонним.
Мария стоит у постели матери и со страхом смотрит на ее замершее лицо.
А Наталья Николаевна думает: «Братья… Митя был ближе всех с Катей… До сих пор я запрещала себе вспоминать ее. Теперь можно. Можно даже пожалеть ее. Но ведь она знала о дуэли! Она могла предупредить меня, и ничего бы тогда не случилось. А потом уцелевшие клочки порванного письма Пушкина Геккерну: „Вы все трое играли такую роль… И наконец госпожа Геккерн…“ Эти клочки были найдены в кабинете Пушкина после его смерти… Какую „роль“? Что госпожа Геккерн? Боже мой! Или я многого не знала, недопонимала чего-то очень важного по своей наивности, молодости и любви к сестре?!»
Наталья Николаевна вспомнила, как она с детьми приехала к матери в Ярополец. Наталья Ивановна всегда была нежна с внуками. Она искренне радовалась их приезду, тотчас выпроваживала из дома во флигель своих приживалок: монашек, странниц. Удерживалась от привычки по нескольку раз в день прикладываться к рюмке с наливкой.
Приехали с Полотняного завода и Александра с Екатериной. Их мать встретила прохладнее, но без упреков и насмешек, к чему привыкли дочери с детства.
Был вечер. Детей уложили спать. Ужинали вчетвером: мать и ее дочери. И когда горничная унесла остатки пищи и посуду, навела порядок на столе и удалилась, Наталья Николаевна сказала с волнением:
— Маменька, мы с Александром Сергеевичем хотим предложить Азиньке и Коко переехать жить к нам, в Петербург, как вы на это смотрите?
— К вам, в Петербург? — изобразила крайнее изумление Наталья Ивановна, хотя дочери уже не раз писали ей об этом. — Но где же взять такие деньги? Жизнь в Петербурге дорога. Я почти разорена. Я ничего дать не в состоянии.
— Мы и не просим. Ничего не просим у вас, маменька, мы сговорились с Дмитрием. Он сможет каждой из нас выплачивать в год по четыре с половиной тысячи рублей, — сказала Александра.
— Мы будем экономны, маменька, нам этих денег хватит, — добавила Екатерина.
— Не сидеть же им всю жизнь на Полотняном заводе. Они же невесты, маменька! — снова вступилась за сестер Наталья Николаевна.
Да, они были действительно невестами, и по тем временам уже не первой молодости, особенно Екатерина.
Последний довод поколебал решительность Натальи Ивановны: «В самом деле давно пора девок с рук сбыть». Но все же сразу дать согласие было не в ее характере.
Она притворно зевнула, сослалась на нездоровье и отложила разговор до завтра.
Когда Наталья Ивановна покинула столовую, сестры оживились.
— Как будто бы возражать не будет! — ликовала Екатерина, представляя себя в Петербурге, и, подхватив Александру, закружилась с ней по комнате. — Это мы на балу, Азинька! Так! Еще один тур!
Но Александра отстранила сестру и остановилась посреди комнаты в задумчивости. Она вспомнила, как мать расстроила ее свадьбу с Александром Юрьевичем Поливановым, который делал ей предложение, искренне любил ее, и она отвечала ему тем же. Тоже вначале будто бы согласилась, а потом решила по-своему. Так же может поступить и теперь.
На другой день Наталья Ивановна милостиво разрешила старшим дочерям переселиться в Петербург к Пушкиным.
Из Яропольца ехали на Полотняный завод в самом веселом настроении. Александра и Екатерина мечтали о Петербурге. Наталью Николаевну радовала возможность жить вместе с сестрами.
Сестры еще надолго задержались на Полотняном заводе. Наталья Николаевна поджидала Пушкина. Она с сестрами ездила тогда в Калугу на Губернские балы, на спектакли. Время проводили весело. Чаще всего бывали в обществе чиновника особых поручений Хлюстина, за которого Наталья Николаевна мечтала выдать замуж Екатерину, и с Убри, сосланным в Калугу, который явно был по душе Александре. Узнав об этом, Пушкин с обычной своей прозорливостью писал жене:
«…оба влюбятся в тебя; ты мешаешь сестрам, потому надобно быть твоим мужем, чтобы ухаживать за другими в твоем присутствии, моя красавица».
И еще он писал ей тогда, заботясь, как всегда, о ее здоровье, с присущим ему юмором:
«Верхом не езди, а кокетничай как-нибудь иначе».
В конце августа Пушкин приехал на Полотняный завод. Наталья Николаевна была счастлива: муж с нею, дети не болели.
Лето стояло жаркое. Они жили в Красном доме: большом деревянном здании — красном, с белыми колоннами по фасаду. В доме четырнадцать комнат. В обширном зале — круглый стол. С потолка спускались золоченые люстры, их верх украшали искусно исполненные золотые снопы колосьев.
Со стороны сада широкие ступени подъезда Красного дома вечерами освещались двумя висячими фонарями.
Как любили Пушкин и Наталья Николаевна этот уголок Полотняного завода! От дома шли березовые аллеи. А в стороне поднималась заросшая акациями, остроконечная горка,
