9. Докладывая о вышеизложенном Вашему превосходительству, я в полном сознании своей ответственности за жизнь и судьбы чинов вверенного мне корпуса и в полном согласии со строевыми начальниками, опирающимися на голос всего офицерства, прошу срочного ответа для внесения в войска успокоения и для принятия тех мер, которые обеспечат сохранение от распада оставшихся бойцов за Родину.
10. Всё изложенное выше отнюдь не указывает на упадок духа в корпусе, и если удалось бы задержаться на одной из оборонительных линий, то определённость принятого Вами на случай неудачи решения внесёт в войска необходимое успокоение и придаст им ещё большую стойкость.
12 марта.
Cm. Тимашевская № 1415 Кутепов».
На станции Тихорецкая небольшая группа беженцев пыталась прорваться к поезду Ставки. С узлами, чемоданами, мешками, один старичок даже с портфелем. Инвалид на одной ноге, наверное, бывший офицер, потрясал костылём, требуя справедливости. Молодая невысокая женщина в приличном, но забрызганном грязью пальто, в платочке, из-под которого видны только одни глаза, огромные, чёрные, просящие. Конвой был неумолим. Деникин подумал, что женщину можно было бы выслушать, но не то время. Он смотрел в окно, чуть сдвинув занавеску. Тяжело вздохнул, вернулся за стол, на котором лежала телеграмма Кутепова. Напротив сидел начальник штаба Романовский, человек с всепонимающим взглядом и иронической улыбкой.
— Разумеется, это не его творение, — сказал Романовский.
— Но главнокомандующим собирается стать он.
— Они его убедили, что он достоин этой должности, а ведь это далеко не так. Александр Павлович слишком узко мыслит, слишком прямолинеен, он даже просто туп для решения серьёзных стратегических и политических проблем. Его место — фронт и то с хорошим штабом.
— Иван Павлович, вы так правильно всё понимаете. За что вас так не любят офицеры?
— Вот за это и не любят. Каждому неприятно чувствовать, что я угадываю все его тайные намерения. Вот о Кутепове я вам скажу: там, в своём штабе, он видит себя вождём, за которым пойдёт армия. Приедет к вам один или с начштаба и будет перед вами извиняться за эту телеграмму. Поэтому надо ответить резко. Я отвечу резко, но если Кутепов выступил против меня, больше мне нечего надеяться на поддержку армии, и я должен уйти. Я не могу это сделать сегодня — произойдут осложнения на фронте, сорвётся эвакуация, но как только армия окажется в относительной безопасности, я немедленно подам в отставку. А на телеграмму ответим соответственно.
«Генералу Кутепову.
Вполне понимаю вашу тревогу и беспокойство за участь офицеров и добровольцев, прошу помнить, что мне судьба их не менее дорога, чем вам, и что, охотно принимая советы своих соратников, я требую при этом соблюдения правильных взаимоотношений подчинённого к начальнику. В основание текущей операции я принимаю возможную активность правого крыла Донской армии. Если придётся отойти за Кубань, то, в случае сохранения боеспособности казачьими частями, будем удерживать фронт по Кубани, что легко, возможно и важно. Если же казачий фронт рассыплется, Добровольческий корпус пойдёт на Новороссийск. Во всех случаях нужен выигрыш времени. Отвечаю по пунктам:
1. Вывоз раненых и больных идёт в зависимости от средств ваших и даваемых союзниками. Ускоряю, сколько возможно.
2. Семейства вывозятся, задержка только от их нежелания и колебаний.
3. Транспорты подготовляются.
4. Как вам известно — таково назначение Марковской дивизии.
5. Правительственные учреждения и Ставка поедут тогда, когда я сочту это нужным. Ставку никто не имеет оснований упрекать в этом отношении. Добровольцы должны бы верить, что Главнокомандующий уйдёт последним, если не погибнет ранее.
6. Железная дорога Тимашёвка—Новороссийск вам передана быть не может, так как она обслуживает и Донскую армию. Это возможно лишь при тех исключительных условиях, о которых говорил во вступлении.
7. Вся власть принадлежит Главнокомандующему, который даст такие права командиру Добровольческого корпуса, которые сочтёт нужными.
13 марта Екатеринодар. Деникин».
В Екатеринодаре Ставку оставить было невозможно: на переправе через Кубань царила паника, в любой момент красная кавалерия могла ворваться в город. Начальник станции сам вышел с дежурным и военным комендантом на перрон, поднял зелёный флажок. Открылся светофор, и штабной поезд двинулся к Новороссийску. Салон-вагоны, платформы с двумя орудиями и двумя броневиками, часовой на каждой площадке.
Железнодорожники, оттеснённые охраной от путей, обсуждали происходящее:
— Туда и обратно или только туда?
— Сам, брат, знаешь.
— Жаль, Кутепова не было здесь, — сказал железнодорожник, хромающий на одну ногу.
— Что ты, Вожакин, этого Кутепова всё вспоминаешь?
— Видел его, ещё когда в Песчанокопской служил. Храбрый генерал.
— Он в Новороссийск, видать, из Тимашёвки двинет. Все туда. Больше им некуда.
Телеграмма Деникина несколько обескуражила Кутепова. Он пригласил к себе в купе-кабинет начальника штаба, показал телеграмму. Спросил:
— Михаил Максимыч, откуда такая твёрдость у Антона Ивановича? Собирается удерживать фронт по Кубани?
— Показная твёрдость. Если бы казаки сохранили боеспособность и заняли фронт по Кубани, то Главнокомандующий для поддержки морального духа войск не перевёл бы Ставку в Новороссийск.
— Наверное, вы правы, но нам надо к нему съездить и увидеть обстановку. Кстати, навещу жену.
В Новороссийск выехали 16-го. Вдоль железнодорожного пути по грязной разбитой дороге тянулись беженцы, их обгоняли, обдавая грязью, казаки, бросившие свои части и рвущиеся в Новороссийск. Неужели Деникин надеется на возможность организации какой-то обороны? Кутепов с осторожностью относился к принятию решений, особенно если они касались отношении с начальством. В Курске он не поступил вопреки приказу Ставки, отверг — и правильно сделал — предложение идти на Москву. Теперь горячие молодые генштабисты убедили его выступить против Деникина. Хоть и не было в телеграмме прямого требования сдать командование, но Главнокомандующий, конечно, всё понял.
Поезд Деникина стоял на территории заводов. Сюда же подали вагон Кутепова, который вместе с Достоваловым, выйдя наружу, оказался зрителем неожиданного и впечатляющего действа. На площадке перед составом стояли шеренги английских матросов и шотландских стрелков в юбочках. Начальник английской военной миссии генерал Хольман и Деникин со свитой обходили строй, о чём-то разговаривали. Осмотр быстро закончился, Хольман дал команду, матросы и солдаты построились в походную колонну, заиграл духовой оркестр, и союзники двинулись к выходу. Хольман попрощался с Деникиным и сел в автомобиль.
Деникин встретил генералов с обычной своей доброжелательной важностью.
— Англичане относятся к нам с трогательным сочувствием, — сказал он. — В случае эвакуации обещают взять 5—6 тысяч человек. Пока об этом рановато говорить, но я убеждён, если придётся, они возьмут намного больше.
Кутепов попросил у Главнокомандующего несколько минут аудиенции. Достовалов невольно поморщился.
В салон-вагоне Деникина люди ждали — было намечено совещание. Он извинился за то, что им придётся ещё подождать, и пригласил Кутепова в кабинет. Сели в кресла.
— Антон Иванович, — начал Кутепов, решительно задрав бородку, — я не собираюсь просить извинения или отзывать свою телеграмму, но хочу объяснить историю её появления.
— Если вы её не отзываете, то стоит ли обсуждать?
— Дело в том, что в корпусе создалась очень нервная атмосфера в связи с тем, что казаки фактически вышли из борьбы. Донская армия оголила фронт, и мы не видели, чтобы против этого принимались какие-нибудь решительные меры. В тылу полная анархия. И в Екатеринодаре, и здесь. Только искреннее желание помочь вам расчистить тыл руководило мною при посылке телеграммы. Получив ваш ответ, и я и мои офицеры успокоились, почувствовав, что Ставка контролирует обстановку и действует решительно, как всегда.
Кутепов понимал, что Деникин не верит его словам, да и не особенно в них вслушивается. Главное командующий понял: его подчинённый генерал отказался от попытки отстранить его от руководства армией.
— Спасибо за разъяснение, за доверие к Ставке, Александр Павлович.
— Создавшаяся тяжёлая обстановка многих толкает к ошибочным действиям. Вчера ко мне приезжали генералы Покровский и Боровский и спрашивали меня, как отнёсся бы мой корпус к перевороту в пользу генерала Покровского. Я ответил, что ни сам я, ни мой корпус Покровскому не подчинятся.
