Семейная пара, если не считать балов, развлечений, охоты, игр, праздников и придворных приемов, жила уединенно. Павел кроил и перекраивал планы реформ в армии, которой он только и мечтал командовать.
В постоянном смятении Павла были периоды успокоения, и тогда он обращался к творчеству французских писателей и философов. Вольтер не был его кумиром, в отличие от матери, но его восхищали великие умы прошлого столетия; среди своих современников он ценил Дидро.
В другие минуты его вечно беспокойный разум пытался совершить открытия в духовной жизни. Он ценил Монтескье и всерьез задумывался о чем-то вроде социального равенства. Проводил долгие часы в своем кабинете, размышлял, писал, перечеркивал и разрывал написанное, злился на самого себя, обхватывая голову руками: так сильно мучался от неспособности выразить все, что чувствовал.
Кто бы мог поверить, что этот ожесточившийся князь, которого неудовлетворенная жажда власти толкала на всевозможные крайности, был застенчивым человеком? Но Павел был именно таким, и особенно с теми немногими людьми, которые были ему особенно дороги.
Менее чем через четырнадцать месяцев после того, как она вышла замуж за великого князя, Мария Федоровна родила на свет прекрасного младенца. Роды сопровождались обычной для подобного события церемонией: императрица Екатерина, нетерпеливая, но довольная, находилась рядом с молодой матерью.
Павел часы напролет стоял у окна, повернувшись спиной к толпе придворных, которые окружали его мать. Он содрогался, вспоминая об участи, постигшей его первую жену – и горячо молился...
Внезапно его плеча коснулся паж:
– С позволения Вашего Императорского Высочества...
Царевич обернулся, и раздраженно взглянул на него.
Паж почтительно поклонился:
– Я имею честь сообщить Вашему Императорскому Высочеству о рождении сына. Императрица просит Ваше Высочество признать его...
Павел горько усмехнулся. Конечно! Появление еще одного наследника должно получить законное подтверждение; отец обязан признать сына перед всем миром. Павлом вновь овладела тревога: благодаря этому ребенку у Екатерины возникает возможность устранить его... Ребенка провозгласят наследником вместо него... и для этого ни у кого не должно возникнуть мысли, будто сын Марии Федоровны – незаконнорожденный...
Держа руку на эфесе шпаги, он прошел мимо шеренги придворных, склонившихся перед ним. Императрица уже держала новорожденного на руках. Наконец он стал отцом: это счастье так быстро подарила ему любимая супруга. Он смотрел на сморщенный комочек, который заходился криком: это в самом деле был его сын.
«Мое бедное дитя, – думал он, – пусть твоя судьба будет счастливее моей!»
От волнения у него слегка дрожали руки. Ему удалось вернуть самообладание и, гордо подняв голову, он смело взглянул в глаза матери. Потом, твердым голосом, в котором, несмотря на доброжелательность тона, звучали нотки презрения, он громко, чтобы все собравшиеся его слышали, произнес:
– Это мой сын!
Придворный священник, следуя протоколу, ответил: «Аминь». Павел только что сделал сверхчеловеческое усилие, чтобы скрыть радость и страх, одновременно переполнявшие его. Не мог он больше держать себя в руках! Нравоучительный вид благообразного бородатого попа стал последней каплей, которая переполнила чашу терпения. Он оттолкнул батюшку и быстро пошел к выходу, чтобы не слышать поздравлений придворных подхалимов.
Однако никто и не думал его поздравлять. Все прекрасно понимали, что преемственность трона теперь определена и Екатерина отныне будет обращаться с сыном еще более бесцеремонно, чем прежде. Павел не зря опасался решений, на которые она была сейчас способна.
История повторяется – и Екатерина так же, как некогда Елизавета, задумала передать престол внуку через голову сына. Она сочла, что семейство великих князей выполнило свой долг и теперь новорожденный принадлежит только ей.
Екатерина, казалось, забыла, что императрица Елизавета, когда родился Павел, поступила с ней точно так же. Она прижимала дитя к груди и восхищенно показывала всем послам, которые приходили поздравить ее с появлением внука.
Александр Павлович уже тогда очаровал всех. Сияющая от счастья бабушка в своей радости забыла, что у малыша есть родители, ее сын Павел Петрович и невестка Мария Федоровна, и им его наверняка очень недостает.
Как только чета великих князей приехала в Павловск, мрачное настроение Павла мало-помалу начало улучшаться. Жена нежно его любила и с каждым днем привязывалась к нему все сильнее. Вот о чем сообщает великая княгиня в своей переписке (особенно, в тех письмах, которые она посылала матери и которые, отправленные в величайшей тайне, останутся потом в архивах семьи Виттенберг):
«Здешний воздух свободы до такой степени благотворно влияет на меня, что трудно и вообразить; и телесно и духовно он так же прекрасно подходит для моего обожаемого мужа. Великий князь боится зимы не меньше, чем я. Это еще сильнее печалит меня, и когда он говорит мне о своих неприятностях, я сразу же забываю о собственных и делаю все, чтобы жизнь была ему в радость. В Петербурге надо быть настороже с императрицей; приходится терпеть унизительное общество Потемкина и его клики».
Марии Федоровне приходилось утешать даже собственную мать. В Монбельяре все шло наперекосяк. Князю Фридриху Евгению не хватало доходов на содержание даже крошечного двора, а рядом с ним вертелся профессиональный авантюрист Горси, советы которого постепенно вели к полному разорению. Между родителями несчастной княгини постоянно и по всякому поводу вспыхивали ссоры. Старший брат Фридрих из-за невыносимого характера постоянно попадал в скандальные истории, и Фридрих II грозился его выгнать. Сестры были уже на выданье: но где найти женихов для бесприданниц?
Мария Федоровна обратилась за помощью к Екатерине, поведала ей о материальных затруднениях своей семьи. Екатерина обещала – еще перед свадьбой – помогать будущей семье своего сына и, склонившись к уважительным, но настойчивым просьбам невестки, предоставила семейству Виттенберг ежегодный пансион.
Сообщая эту новость родителям, Мария Федоровна позволила себе намекнуть в письме, что им надо быть бережливее и, главное, прогнать из Монбельяра мошенника Горси. Она даже согласилась дать за свой счет этому подлому человеку пансион в две тысячи рублей при условии, что он уедет навсегда. Дочерняя любовь (или деньги русской императрицы?) сотворила чудо, примирив родителей между собой.
Эксперимент царевне понравился, и она решила «развить успех», действуя теперь через Павла. Не может ли он попросить императрицу о предоставлении привилегий в России монбельярским производителям ситца и торговцам этой тканью? Екатерина мгновенно поняла, куда клонит невестка, и отказалась создавать какую бы то ни было монополию. Она сказала, что в России построено достаточно ситцевых фабрик и нет необходимости покупать ткани за границей11*Утвержденный Екатериной II Таможенный тариф 1766 г. носил ярко выраженный протекционистский характер, защищавший отечественную промышленность. Он полностью запрещал ввоз товаров, «коими в изобилии в собственном государстве довольствоваться можем»; наоборот, товары «коих произращение или заводы в государстве еще не начиналось» вообще освобождались от ввозных пошлин. Ситца в России хватало. Сегодняшний Таможенный тариф далеко ушел по пути прогресса от этих наивных представлений XVIII века!*.
У Павла напрочь отсутствовало терпение. По утрам он старался как можно раньше встать с постели, а вечером – лечь, торопился на прием при дворе, но, как только появлялся там, сразу же спешил уйти оттуда...
Мария Федоровна относилась ко всему этому с большой нежностью. Она искренне любила своего мужа, но чувствовала себя лишней в императорском окружении; монологи Павла о военных реформах, проблемах духовенства, различных политических союзах не привлекали ее внимания. Она ищет себе другие занятия, которые бы сделали уютным их домашний очаг. Она окружила себя писателями, поэтами и даже актерами. Она устраивала спектакли еще чаще, чем балы, до которых она была не слишком охоча.
Король шведский Густав III покровительствовал своему брату, герцогу Карлу Зюдерманландскому в развитии и организации масонства. В зале Стокгольмской биржи, в присутствии вольных каменщиков, король лично возложил на брата знаки достоинства «викария Соломона», облачил его в горностаевую мантию и обещал ордену свое покровительство. Влияние ордена распространялось даже на государственную жизнь Швеции: последующие шведские монархи принимали главенство над орденом по праву наследования.
