– Тут хватит на сто человек, – прошептал Альфред.
Впервые он испытал нешуточную панику. А ну как нормандцы обыщут мастерскую и найдут этот склад? Он подумал, что никак не отбрешется.
– Я боюсь, – признался он Барникелю.
– Тогда ты трус.
На это Альфред только пожал плечами. Он слишком любил Датчанина, чтобы оскорбиться. Вдобавок имелись и другие соображения.
– Я думаю также, что все это становится зря. Истина в том, – изрек он тихо, – что большинство англичан уже приняли Вильгельма. Они могут не выступить за датчан.
Барникель издал яростный рев. И все же он не мог отрицать этого полностью. Лондон, ясное дело, вытребует себе особый статус при любом короле, но в ряде мелких восстаний последних десяти лет английская глубинка фактически сражалась бок о бок с ненавистными нормандцами, подавляя бунтовщиков по той простой причине, что мятежи были опасны для урожая.
– Предатель ты! – злобно бросил Барникель, и вот на это Альфред закусил удила.
– А дети твои кто, коли так? – парировал он.
Это был острый выпад, попавший в цель. Альфред отлично знал, что взрослые сыновья Датчанина не слишком интересовались тайной отцовской деятельностью. «Если прибудет датский король, мы станем датчанами, – однажды заявил младший. – Но не раньше». Это было разумно, но Альфред видел, что Барникель пребывал в глубоком разочаровании.
Через несколько минут Альфред уступил и согласился выполнить просьбу, возможно, потому, что видел, сколь уязвлен был старик. Но сделал это, имея дурные предчувствия.
В декабре того же года Барникель Биллингсгейтский был чрезвычайно удивлен любезным приглашением нанести визит Силверсливзу.
Спору нет: если Альфред обрел независимость, то носатый нормандец решительно процветал. У ворот его дома стоял вооруженный страж. Два делопроизводителя трудились за столом в его прекрасном каменном особняке. Он был каноником собора Святого Павла. Его призвал к себе сам архиепископ Ланфранк. Хотя суровый реформатор счел купца-клерикала воплощением «безблагодатности», он был слишком мудр, чтобы позволить себе нечто большее, нежели сухо отчитать щедрого каноника и настоятеля церкви Святого Лаврентия Силверсливза. Барникель пытался выглядеть безразличным, но это было трудно.
Нормандец приветствовал его с бесконечной учтивостью, пригласил сесть и обратился серьезно, наставив носище в разделявший их стол:
– Давно уже, Хротгар Барникель, тяготил меня долг, перешедший от Леофрика. Надеюсь, ты признаешь мое неуклонное выполнение обязательств по этому делу.
Барникель кивнул. Нормандец был ему неприятен, но он не мог не согласиться, что все десять лет тот исправно выплачивал оговоренные проценты.
– Я давно мечтал избавиться от этого долга, – продолжил Силверсливз, – но сумма велика.
Барникель подозрительно зыркнул. Он слышал о склонности нормандца принуждать кредиторов брать меньше положенного. К его удивлению, Силверсливз благодушно вещал:
– Однако мне кажется, что, если ты примешь мое предложение, теперь я смогу расплатиться. – Он вскинул голову и улыбнулся.
Барникель на секунду оцепенел и ничего не ответил. Окончательно выплатить долг? Вспомнился позорный осенний визит в еврейский квартал. Даже он, закаленный в боях, не нашел в себе смелости вернуться туда.
– Чего задумал-то? – спросил Барникель грубо.
Силверсливз подобрал с пола пергаментный свиток и расстелил на столе.
– Кое-что. Думаю, тебя это заинтересует, – отозвался он. – Поместье, только что перешедшее в мои руки. Тебе оно, возможно, знакомо. Называется Дипинг.
Это удивило Датчанина еще больше, ибо он действительно знал это место.
Оно находилось на восточном побережье примерно в пятнадцати милях от его собственных угодий, которых он лишился с приходом Вильгельма. Хотя Барникель не бывал там, ему было отлично известно о богатстве земель вдоль этой прибрежной полосы, а лежавшая перед ним саксонская хартия свидетельствовала, что стоимость поместья могла даже превысить размер долга.
– Прошу тебя, обдумай это дело на досуге, – предложил Силверсливз. – Хотя, если ты не против, у меня уже составлен договор.
Барникель взглянул на него, потом на хартию и тяжко вздохнул.
– Беру, – сказал он.
Дела, похоже, налаживались.
И в самом деле, в следующем году мир перед Барникелем заиграл новыми красками. Опасными, если на то пошло, но для Датчанина любая далекая смута, каждый сполох на горизонте являлись залогом великой сечи, милой его душе викинга.
Зимой ввели колоссальный налог. Он сильно ударил по Лондону и не пощадил даже последней деревушки в глубинке. Весь 1084 год напряжение росло. На восточном побережье возвели дополнительные укрепления. Приходили известия о датском флоте, готовом выступить следующим летом.
В начале же весны 1085 года по Лондону поползли слухи: «Король Вильгельм переправляет из Нормандии вспомогательную армию наемников». В городе строго соблюдался комендантский час. И вот однажды на прогулке Хильда предупредила Барникеля:
– Ральф наводнил шпионами каждую улицу.
Что только распалило Барникеля.
Ибо Альфред ошибся, заявив, что сопротивление власти норманнов иссякло. Датчанин знал полсотни человек или больше, вполне готовых выступить, если сочтут, что пробил час. Одни были из Кента, где алчность Одо сделала нормандцев непопулярными; другие являлись, как сам он, датскими купцами, терпевшими с момента захвата усиливавшийся натиск континентальных конкурентов; третьи были ограбленными саксонцами, которые надеялись вернуть свои земли.
«Восстание лишь вопрос времени, – с удовольствием говорил себе Барникель. – Когда придет срок, я буду готов».
Удар по этим планам был нанесен в мае с неожиданной стороны.
Для Озрика это было счастливое время. Первый ребенок, здоровая девочка, принес ему великую радость. Благодаря Альфреду и его семье она не испытывала нужды ни в пище, ни в одежде. Озрику казалось, что для полного семейного счастья недоставало одного. «Придет день, – сказал он Доркс, – будет и мальчик».
С другой стороны, его жизнь улучшилась и по причине углублявшегося в Англии политического кризиса. Покуда строительство Тауэра продолжалось своим чередом в стремительном темпе, Мандевиль дал Ральфу новые поручения, и надзор за работой свелся к непродолжительной ежедневной инспекции. Чернорабочие и каменщики облегченно вздохнули, и Озрик, по мере роста высоких стен Тауэра, вошел во вполне приятный и спокойный трудовой ритм.
И получалось на славу. Последний этаж Тауэра обещал стать подлинным чудом. «Я называю этот этаж королевским», – любил повторять Озрик.
Тот же, по сути, был двойным. Хотя дополнительный этаж надстроили много веков спустя, исходная высота достигала почти сорока футов. Наружную стену опоясывала, подобно крытой аркаде, внутренняя галерея для прохождения придворных, которые могли созерцать Темзу через маленькие окна или любоваться просторными хоромами внизу через нормандские арки. Здесь тоже соорудили garderobes, а в восточном крыле – еще один камин, хотя огромный главный зал предстояло согревать на старинный манер: большими жаровнями в центре.
Но самым изящным и благородным сооружением в юго-восточном углу оказалась часовня.
Она была очень проста, с округлой апсидой в восточной стене. Помещение разделялось двойным рядом толстых круглых колонн, образовывавших короткий неф и два боковых придела, с галереей на верхнем уровне. Округлые очертания арок, окна, которых только и хватало для мягкого освещения бледно-серых камней. Часовню назвали в честь святого Иоанна. Возможно, именно здесь, в простой и крепкой часовне при великом замке возле реки, особенно ощущалась духовная сущность нормандца Вильгельма, завоевателя Англии.
И главные арки уже были почти готовы, когда одним весенним вечером Озрику неожиданно сообщили, что его хочет видеть Барникель.
Планы Датчанина спутали два человека. Ральф Силверсливз был первым.
Опасаясь вторжения, король Вильгельм не только послал на материк за наемниками, но и приказал Мандевилю готовить лондонцев. Что означало для Ральфа новое задание.
Туповатый нормандец в кои-то веки подошел к делу с умом. Его люди обходили дом за домом, собирая оружие. Брали любое; владельцам же сулили страшные кары, если впоследствии выяснится, что они что-то скрыли. Нормандцы действовали быстро. Пожалуй, единственным вооружением, которого они не тронули, был знаменитый двуручный топор Барникеля – Датчанин, к ужасу домашних, упрямо настоял на его сокрытии.
Поскольку оружие часто оказывалось в плохом состоянии, его доставляли к оружейникам, где ставили охрану. Затем уносили на надежный склад.
– А после и оружейников обыщу – спокойствия ради, чтобы тоже ничего не припрятали, – хвалился однажды вечером перед семейством Ральф.
