Рыжий немец ходил по валу и показывал, куда ставить пушки, как прикрывать их навесами от непогоды.
— Покуда так поставим, а успеем до морозов больших, поставим и в срубы, а не то на башни их поместим .
— Морозы вдарят, — сказал Мещеряк, — валы водой польем: такую крепость наморозим — ни в жизнь никому не взять.
— Ну, зимовать так зимовать! — сказал Ермак. — Не впервой! Небось перезимуем!
Ермака встречали как больного после выздоровления .
— Ну что, отоспался? спросил Старец. — Вона как силы-то из тебя ушли.
— Впервой со мной такое! — сказал Ермак. — Старею!
— Да полно тебе каркать: «старею, старею»! Я вон постарше тебя, а молодой! — засмеялся Старец. — Иди сюды, чего покажу! — сказал он, стирая с лица улыбку.
За кузней, где уже звенели молоты и тяжко вздыхал горн, стояли пять гробов со снятыми крышками.
— Вот! — сказал Старец. — Сих безымянных благодари, что у басурман пушки не стреляли.
— Пушки оказались заклепаны! — сказал подошедший рыжий немец. — А они на цепях у наковален сидели, там их и зарезали. У одного под наковальней свинец спрятан, чтобы пищали заклепывать.
Пять русских мужиков, покойно скрестив руки на груди, подняв к небу бородатые лица, спали вечным сном. Что прошли они? Откуда вывели их с арканом на шеях? Сколько ждали они своих? Неведомо.
— Сколь тут еще таких-то скитается? — снимая шапку, спросил Ермак.
— Да, наверно, немного! — сказал Старец. — По улусам они не надобны, а Сибирь-город да вот Кара-чин-остров тут один... Русских и других пленников дале, в Бухару гонят...
— Гнали, — сказал Ермак, надевая шапку. — Гнали. А боле гнать не будут! И рабства здесь никогда не будет! Никогда!
— Надо их схоронить да часовню над ими поставить! — сказал Старец.
— Оно верно будет.
— Надо, — согласились все атаманы, незаметно подошедшие к Ермаку.
Снег шел все гуще. Но земля еще не была схвачена морозом, и казаки копали землю легко. На берегу разбирали по бревнышку плоты, на которых сплавляли припасы аж от самого Камня, когда стругов не хватило, а новые рубить было недосуг. Из бревен срубили ряжи и вкапывали в землю. На другом берегу реки к воде возили бревна какой-то старой, ненужной башни.
— Письменные у нас казаки-то ведь есть? — спросил Ермак.
— Как не быть! Всякие есть, — ответил Пан. — Вон, которые иноземцы, так и по-своему писать могут.
— Эй, пушкарь, — позвал Ермак рыжего немца.
— Я здесь, атаман! — отозвался немец.
— Ты, я чаю, счет знаешь?
— В нашем деле без этого нельзя.
— Вот и будешь ты у нас набольшим тиуном! — хлопнул его по плечу Ермак. — Над всеми письменными головою! Согласен?
— А что делать-то?
— Припасы считать. Нам теперь во всем счет надо вести.
— Умно! — похвалил Старец. — Молодца, атаман. Энтот рыжий никому не родня: ни голутвенным, ни коренным, ни латынцам. Пущай он и счет ведет. Он красть, да прятать, да своим потрафлять не станет!
— Хорошо, — сказал немец. — Только, чур, без моего разрешения ничего никому не брать и не давать. Согласны?
— Согласны! — ответили атаманы. — Теперь каждый сухарь считать надо. Чтобы до полой воды и весеннего тепла дотянуть... Ежели тут в октябре снег пошел, дак лед сойдет никак не ране апреля... Беда!
С другого берега отмахали: «Гости едут!»
— Это кто ж к нам пожаловал? — спросил Ермак. — С миром или войной?
— С миром! А то бы уж палить зачали! — предположил Черкас.
— Тогда приодеться надо.
Ермак побежал к своему стругу. Вытащил из тюка алый кафтан, высокую шапку-трухменку. Сапоги узорчатые. Подумал — и надел под кафтан кольчугу, что взял на поляке под Полоцком. Кольчуга была русского изделия и прекрасной работы. Стянутая из колец не круглых, а овальных, она была широка при надевании. Но стоило, надевши ее, огладить себя, тут же ложилась в облипочку! А еще ценнее были на ней две бляшки — золотые, круглые. Одна с родовой Ермаковой тамгой — от отца досталась — взлетающий лебедь, а вторую воевода Шуйский подарил.
Сияли бляшки на широченной груди атамана, придавая его внушительной фигуре вид человека государственного — ни дать ни взять воевода!
Шумнул Ермак, чтобы и другие атаманы лохмотья свои поменяли на праздничную одежу.
— Чаю, послы к нам! — сказал он Черкасу. — На всякий случай приготовь кое-какие подарки...
— Поищу, — пожал плечами Черкас.
Когда к берегу причалили несколько больших лодок и оттуда выпрыгнули коротенькие, как пеньки, черноволосые и узкоглазые люди в расшитой меховой одежде, Ермак уже сидел, чуть не по-царски, на обрубке дерева. Справа и слева, будто думные бояре, сидели атаманы. Впереди посланцев шел, вероятно, главный среди прибывших. По нему было и не разобрать, сколько ему лет.
К удивлению Ермака, он заговорил по-русски. Звали человека Бояр, он был князь из владений царька Нимньюаня с Демьянки-реки.
Но это выяснилось потом, когда сели за дастархан, а пока, без лишних слов, Бояр велел вынимать сушеную рыбу, которой были полны лодки.
— Шибко рады люди, что ты Кучумку побил! — объяснил он свою щедрость. — Кучумка сильно худой! Забижает всех! Шаманов убивает! Мужиков уводит! Женок молодых уводит! Соболя отымает, белку отымает, лисичку отымает! А не станешь ясак платить — совсем убьет! Шибко худой. Ты прогнал Кучумку — очень мы рады! Тебе ясак платить будем!
— Вот спасибо! Вот спасибо! — благодарили Ермак и атаманы. — А ясак нам платить будешь вдвое меньше противу того, что Кучуму платил.
Бояр чуть не запрыгал от радости, но потом спросил:
— Половина тебе, а куда другую половину девать?
— А за другую половину мы тебе товары давать станем. Соль, огненный припас...
— И у меня будет такая трубка, из которой летят огненные стрелы? — не поверил лесной человек.
— Черкас, принеси рушницу, в подарок!
Бояр был на седьмом небе. А когда его обучили стрелять, он, полуоглохший, счастливый, запрыгал от радости:
— Держись, Кучумка! Держись, Нимньюань! Бояр теперь не даст забижать своих людей! — И тут же спросил со страхом: А людей водить не будешь?
— Вот те крест! — широко перекрестился атаман. — Никогда никого в рабы здесь, в этой земле, никто брать не будет!
— Да уж, сами натерпелись! — сказал Ясырь.
— Чего другого, а этого — никогда! — подтвердили атаманы.
— А шаманить маленько можно? Твои шаманы с нами стыдное делать не будут, как Кучумкины шаманы?
— Да живи ты как хошь! — засмеялся Ермак. — Никто тебя ни в чем неволить не будет!
Бояр вдруг посерьезнел, что-то крикнул своим сородичам и пал перед атаманами на колени.
— Да вы чо! Вы чо! — загомонили атаманы и сбежавшиеся казаки. — Чо вы в ноги мечетесь? Мы что, бояре али митрополиты каки?
— Век тебе служить буду! — сказал Бояр.
— Ну вот и ладно! Только не служить, а вместях дружбу водить! — сказал Ермак. — Так всем ближним и дальним своим перескажи: ясак вдвое меньше! А за обиды и угон людей карать будем смертию! А шаманам своим молитесь сколько влезет! Надумаете нашу веру принять — милости просим, а неволить вас никто не станет!
И это была еще одна победа казаков. Весть о невиданных свободах из уст в уста облетала всю тайгу и степь, достигла Студеного моря и разом, без всякой сечи, лишила Кучума по крайней мере половины войска. Остяки, вогуличи толпами разбегались по своим кочевьям, прятались и больше не платили ясака хану.
Перестали везти ясак и все окрестные, подвластные Кучуму царьки, жившие в лесах вплоть до полярных льдов. И когда налетали на них Кучумовы баскаки, оправдывались тем, что, мол, куда везти? Сибирь-город пал!
Однако старались и казакам ничего не давать, считая, что настало замечательное время. Старая власть кончилась, а новая еще не появилась.
Так считали и татары, толпами убегавшие из войска Кучума и Маметкула. Пользуясь тем, что Кучум перестал контролировать большую часть ханства, они кинулись грабить лесных людей, угонять у слабых скот. А их боялись, памятуя, какую страшную кару обрушивал на них за неповиновение старый полуслепой хан.
Каждый из налетавших на кочевье называл себя ханским баскаком, но грабил для себя, а забирал — последнее. Особенно разлакомились вой из окрестных Кашлыку улусов и урочищ. Те, что составляли гвардию хана. Те, кого лесные люди знали в лицо и смертельно боялись...
Потому скоро появились на Карачином острове и первые челобитчики и жалобщики. И атаман Ермак со товарищи обещали навести порядок, как только ляжет дорога. А педантичный рыжий немец невозмутимо приказывал письменным казакам вести строгий реестр всем обидам, чинимым бывшими баскаками, поминая обидчиков поименно, с местом жительства.
Лед стал крепким в ноябре, когда ударили сразу крутые морозы и задули такие ветра, что казаки старались из землянок носа не высовывать. Зима набирала силу стремительно, валил снег, и за ночь наметало такие сугробы, что иные землянки приходилось откапывать.
