Всех бездомных кормили. Помогали пищей и неимущим римлянам. В самые холодные дни Лойола с друзьями отправлялись бродить по городу в поисках замерзающих.
Однажды поднялся очень сильный ветер со снегом. Плащ Иниго уже не спасал от такого лютого холода. Но другого он не имел, да в Риме никогда и не носили очень тёплой одежды. Невзирая на отговорки друзей, он пошёл обходить улицы.
Ветер свистел и завывал, шевеля съёжившиеся листья магнолий. Не было видно ни голубей, ни кошек. Люди тоже попрятались — кто по своим домам, кто в уже получивший известность дом, где жили «общники».
«Пора возвращаться, — подумал Лойола, — всё равно никого нет. Зачем зря мёрзнуть?»
Тёмный комочек на другой стороне улицы он заметил не сразу. Женщина сидела на корточках, свернувшись, вжав лицо в коленки. Ветер трепал её чёрные кудрявые волосы, вбивая в них хлопья снега. Иниго встряхнул её. Никакого ответа. Тогда он взял её за плечи, поднял, посмотрел в лицо.
— Нет, Лионелла, совесть у тебя всё-таки не приживается.
Она всхлипнула и задрожала крупной дрожью. Хотела сказать что-то, но только застучала зубами. Тяжело вздохнув, он обвил её рукой свою шею и поволок в «дом с привидениями».
В октябре 1540 года бакалавр свободных искусств, Альбрехт Фромбергер покидал Париж. Собственно, он собирался сделать это ещё пять лет назад, но познакомился с одной замечательной «кумушкой» — сорокалетней, но крепкой и не утратившей блеска волос и глаз. Впрочем, называть её так он не осмеливался.
Вдова была богата и покладистым характером не отличалась. Она мало млела и много требовала помощи по хозяйству. Брак с германским бездомным студентом её не интересовал, и Альбрехту приходилось без устали воспевать вдовушкины прелести, чтобы удержаться в доме. Но оно того стоило — вдовушка полностью оплатила получение диплома и положенный банкет. Кроме того, по её инициативе Фромбергер дополнительно поучился теологии, дабы стать наставником «кумушкиных» сыновей, которых у неё имелось пятеро. Прозанимавшись с сорванцами целых два года, Альбрехт крайне утомился и решил ехать в Италию — исполнять обещание, данное Альме.
Все эти годы он не забывал о ней. Писал письма, крайне редко получая скупые ответы. И не переставал думать о совместном гнёздышке, хотя ему уже стукнуло тридцать шесть лет, а ей — тридцать два.
Как же эти идеи совмещались в его голове с парижской «кумушкой», а также — с барселонской «овечкой» и двумя «ангелочками» из Алькалы и Саламанки? Очень просто. Ведь ради возлюбленной он постоянно находился в пути. А путешествующий освобождается от поста. К тому же Фромбергер ни разу не изменил ей в мыслях.
Более того, он считал себя честно держащим слово. Ведь интересовался же он жизнью «их» проповедника. Тот за эти годы окончательно определился и показал свою сущность. Долгое время бродячий испанец казался Альбрехту просто талантливым оратором, а слухи о преследовании его инквизицией даже вызывали сочувствие. Но последняя новость, полученная на кафедре теологии, не оставляла сомнений: они с Альмой верно поняли этого человека и исходящую от него опасность для просвещения и свободы.
Мерзавец организовал новый монашеский орден, причём абсолютно не похожий на все, существовавшие ранее. Его монахи не собирались отъедаться на продаже индульгенций и бездельничать, читая литании. Испанец навязал им дисциплину строже, чем в регулярной армии, и отдал в прямое услужение папе. Теперь они по первому приказу понтифика будут бросаться, словно волки, всюду, где запахнет ересью. «Папа, наевшись Реформации, решил завести себе янычар», — сказал Альбрехту знакомый кальвинист.
Если честно, новость сильно испугала Альбрехта. Проповедник взлетел слишком высоко. Однако новоиспечённый бакалавр не собирался сдаваться. Не случайно же судьба сводила его с Мюнцером, Кальвином, Лютером? Чёрт возьми, ведь именно он разжёг огонь для папской буллы, проклинающей профессора, почти двадцать лет назад! И предчувствие великого, которое живёт в нём все эти годы, разве оно ничего не значит?
К тому же бакалавру до изумления надоела вдовушка, но сбегать без предупреждения не хотелось. А тут образовался отличный повод.
Разумеется, Фромбергер не рассказывал ей о проповеднике. Он представил дело так, будто едет в Рим на диспут, участие в котором необходимо молодому бакалавру для «дальнейшего, весьма успешного плодоношения на научной ниве». Зная дотошность вдовушки, он даже навёл справки о римских богословах и записал их имена. Однако «кумушка» не стала учинять допросов. Благосклонно чмокнув помощника по хозяйству в нос, она разрешила:
— Езжай, котёночек, только не шали. Чтоб римской грязи мне в дом не привозил.
— Ну какая грязь, козочка моя искромётная? — изобразил крайнее удивление бакалавр. — В Риме улицы мощены не хуже парижских, да к тому же...
— Дитятю-то из себя не строй! — оборвала вдова. — Рим иначе как вавилонской блудницей, уже и не зовут. Говорят, там на каждом углу девки стоят да новая срамная болезнь повсюду ходит.
— Вот зря ты меня всегда перебиваешь, моя строгая проказница! — тут же отозвался Альбрехт. — Я же хотел сказать: у меня там и времени-то не найдётся ходить по улицам.
Вдова поспешила печь пироги в дорогу, бакалавр же задумался. Про слишком вольные римские нравы он слышал ещё от Лютера в Виттенберге. В юности мечтал совершить паломничество в Вечный город, дабы вкусить прекрасного воздуха свободы. Теперь, набравшись опыта, он ожидал найти в Риме только продажную любовь, высокие цены и множество опасностей.
Перед отъездом он ещё раз зашёл в университет и встретил бывшего сокурсника, а ныне преподавателя, в компании одного из парижских инквизиторов, монсеньора Валентена.
— Salve, Альбрехт, — улыбнулся монсеньор, — говорят, ты собираешься в Рим? Мы с твоим товарищем только оттуда.
— Чем же радует нас ныне столица мира? — со всей учтивостью спросил Фромбергер. Он мыслил вопрос риторическим, но инквизитор взялся отвечать с неожиданной живостью.
— В Риме все говорят о папской булле Regimini Ecclesiae от 27 сентября. Павел III окончательно утвердил Общество Иисуса.
— К этому давно всё шло, насколько мне известно, — вставил Альбрехт.
— Вы правы, — подтвердил монсеньор, — но окончательного подтверждения папа не давал, и многие сомневались. Странно слышать о создании нового ордена, когда действующие переживают не самые счастливые дни.
— А как же, простите, называют себя члены Общества Иисуса? — спросил Фромбергер. — Иезуаты, вроде так?
Валентен улыбнулся.
— Орден иезуатов существует уже почти двести лет. Другое название их — иеронимиты. Сейчас они более всего известны приготовлением ликёров. Нет, товарищи отца Игнатия Лойолы зовутся иезуитами. Пьянство их совсем не интересует. У них гораздо более грандиозная задача. Некоторые из них уже выехали с миссиями в Индию и Новый Свет, другие собираются в Германию и ещё во многие страны...
— Да, они очень перспективны... — подхватил молодой преподаватель.
— Как... в Германию? — вырвалось у Альбрехта. По счастью, собеседники не услышали его, увлечённые разговором.
Раскланявшись, Фромбергер помчался к вдове за вещами и в этот же день отправился в путь. Его мучили угрызения совести за пятнадцать лет, так глупо потраченных на пьянки, драки и «кумушек». Если бы он нашёл проповедника тогда!
До Рима бакалавр добрался без приключений. Вошёл в город через Порта дель Попполо и остановился в раздумье. Куда идти? В Париже он записал имена римских богословов, адреса и даты будущих диспутов, но где же поселиться? Может, в Риме есть германская община? Но как найти её? И тут Фромбергеру пришла в голову идея, гениальная в своей простоте. Он разыщет дом иезуитов и попросит у них пристанища. Это — единственный способ пробиться к их основателю. Только теперь он, небось, ходит с охраной.
Серый дом с небольшим крыльцом и чёрными дверями, на которых висела гравированная табличка с именем владельца Антонио Франджипани, найти оказалось нетрудно. Альбрехт постучал, но никто не отозвался. Он потянул дверное кольцо на себя. Дверь открылась неожиданно легко. Не веря своим глазам, бакалавр медленно зашёл в полутёмную прихожую и тут же налетел на кого-то, выходящего наружу.
— Что вам здесь нужно, отвечайте? — скороговоркой выпалил на латыни этот человек.
— Я ищу Игнатия Лойолу, — произнёс Фромбергер, сам удивляясь своей наглости.
— Я — Игнатий Лойола, — прозвучал ответ. — Но сейчас не могу уделить вам ни мгновения, поскольку опаздываю на важнейшее дело. Предлагаю вам пойти со мной, там и договоримся о беседе. Согласны?
— Ну... это... — нечленораздельно промычал Альбрехт и был немедленно выволочен за локоть на улицу.
Проповедник обладал железной хваткой, хотя едва достигал Фромбергеру до плеча. Аккуратная щегольская бородка и обширная лысина совсем не вязались с весёлыми, почти шальными глазами. Подмигнув, он нахлобучил чёрную шляпу с круглыми полями, призывно махнул костылём и похромал по улице с такой скоростью, что бакалавр скоро начал задыхаться. Отставать же казалось стыдно, поэтому он начал шагать как можно шире, благо имел длинные ноги. Однако неутомимый проповедник всё время оказывался далеко впереди.
