Лина ТриЭС - Третья истина

— Я вообще-то спать как раз не очень хочу сейчас, — она зевнула, — так себе… — Давайте лучше еще поговорим, где мне можно тут скрываться.

— Хватит шуток. Спи здесь, укройся этим. — Он указал на кресло и кинул ей темно-бордовый с коричневым пушистый плед. — Я ухожу…

— А скоро придете?

— Приду не скоро. Не жди. Лучше выспись. Проснешься — возьми в секретере книги, альбомы, займись, можно. Да! Зная твои предпочтения, должен предупредить: к оружию не притрагивайся.

Лулу посмотрела, как за ним закрылась дверь, обвела взглядом комнату. Ровно тикают часы… Шторы спущены… Полумрак… Тепло. Проплыла ленивая мысль: «почему у учителя фехтования самая красивая и, видимо, самая дорогая, мебель в доме? Все вещи такие необычные…» За ней сонная другая: «а вдруг кто-нибудь придет?» Лулу сама себе улыбнулась в полусне. Сюда? Разве есть на свете место надежнее? Виконт не допустит.

Она уже почти задремала, но внезапно ее заставил очнуться какой-то шум рядом. Нет, не рядом, это Коко раскричался внизу. Странно, Лулу так любит малышей, и они ее любят, а вот с Коко они за два года ничуточки не сблизились. И он как будто не меняется вовсе! Кресло большое, мягкое… Лулу свернулась калачиком… Дремота опять принялась покачивать ее… Нет, так лежать все-таки неловко, уставшему телу хочется вытянуться во весь рост… С полуприкрытыми веками, чтоб не перебить сон, она захватила плед и перебралась на застеленную вторым таким же кровать. Жестковато, но гораздо удобнее. Уставшая Лулу глубоко заснула и проснулась только в пять, от боя часов внизу. Она не сразу открыла глаза. Почему у ней так приятно на душе? Приснилось что-то хорошее? Какой сегодня день? А где Буся? Неужели уже завтракает? Тогда она опоздала в гимназию…

Лулу вскочила. Вон она где! И еще как улеглась — почти поперек кровати. Но было так уютно… Она потянулась. О! Он, видимо, приходил, пока она спала. У нее под щекой подушка, а откуда она? Лулу ее раньше не видела… белая — белая, как его рубашки. Горит лампа… Интересно, он уже сказал маман, что она больше не поедет в гимназию? Почему она не может никогда ему толком объяснить, что ей в Ростове действительно жить невыносимо? Все выглядит либо детскими капризами, либо незначительными пустяками, либо смешным до колик фарсом.

Ничего, Виконт сейчас придет, и она на этот раз объяснит убедительно. Тогда он перестанет думать: «просто соскучилась».

В этой комнате она не была со дня торжественного посещения «замка», но в ней и в обычное время не так, как в других. Может быть, из-за оружия? Его здесь больше, чем в оружейной — небольшой комнатке, примыкающей к гимнастическому залу. Она потянулась к самой красивой шпаге, с фигурным золоченым эфесом. Ой, он же не разрешил трогать оружие, а разрешил другое — найти в секретере что-нибудь интересное.

Она выдвинула сразу два ящика. О-о-о! Глаза разбегаются. Книги, наброски, альбомы, какие-то точеные палочки, инструменты и кисти, необычные мелки в большой коробке. А вот кусок дерева и резец — острый-преострый. Это будет еще один кораблик, наверное, каравелла. Только маленькая, как ладонь. На передней части кораблика вырезана голова кошки! Да, Виконт рассказывал как-то, что кошка всегда садится у борта, обращенного к дому, поэтому моряки из суеверия часто изображали кошачью морду на носу корабля — знак того, что корабль вернется. А прямо над ушами кошки — деревянное кольцо. Как же оно вдето, оно же цельное? Оснастки у крохотной каравеллы пока нет. Может, она глубже, в ящике? Лулу пошарила — и нащупала пачку бумаг. Тоже рисунки? Нет, что-то написано. Какой-то листок выскользнул из пачки. Много французских слов. И она, не задумываясь о том, хорошо делает или плохо, залпом прочла текст, написанный ровным наклонным почерком:

«Ma chère marraine![39] По возвращении Вы найдете у себя в столе все, чем я занимался в последнее время в хранилищах музея фон Штиглица (куда я все же попал и счел это большой удачей), включая несколько миниатюрных копий sculptures antiques.[40] Там же, и это доставит Вам радость, я знаю, — la première édition académique en un volume[41], и с автографом Пушкина. Vous pouvez vous imaginer, comme ce livre est rare![42] Мне это попалось в руки случайно, в более чем скромной букинистической лавке на Литейном.

Об этом все. Я поймал себя на том, что просто оттягиваю время.

Сейчас — главное. Понимаю, что причиню Вам огорчение, и все же иначе будет хуже. Уехать по-мальчишески, тайком было бы недостойно — мне уже пятнадцать, не уехать — не могу.

Потому пишу Вам и прошу Вас, ne vous en faites pas.[43] Поверьте, я бы презирал себя, если бы остался, я уже презираю себя за два дня промедления. Продолжаю видеть Петра, помня, что между нами это «le bâtard»[44] .О драке Вам расскажут, и подробно, другие… Я не могу. Сознаю, что позволил себе la folie[45],не смог держать себя в руках…»

Только теперь Лулу поняла, что это письмо и, видимо, важное, кто-то собрался уезжать, произошла какая-то ссора. Это некрасиво, читать чужие письма, но она никак не могла заставить себя положить его на место. Сознание помимо воли выхватывало отдельные строчки. Вот зачеркнуто… Что же это? Наконец она разобрала: «Если бы он не был Вашим сыном…», а потом зачеркнуто так резко, что даже бумага разорвалась. И дальше: «Я помню все, что Вы мне говорили: «peinture, Academic des Beax-Arts»[46] и постоянное «Paul est artiste»[47], но для меня это теперь отрезано ….»

Лулу быстро взглянула на обращение — дорогая крестная и это… «Поль». Глотая написанное, она не сообразила — это же Виконт писал! Писал ее бабушке! При Лулу он чаще говорит «Елена Александровна», вот она и не поняла сразу. Но как же? Куда он уехал тогда? Кто этот Петр? Ах, да, там же сказано «если бы он не был вашим сыном»… Получается, это об ее дяде? Странно, она слыхала, что его зовут Семен… И Виконту тогда было пятнадцать лет, всего на три года больше, чем ей сейчас. И что такое bâtard?

Сотня мыслей теснилась у нее в голове, жгуче хотелось узнать, что же случилось тогда, что ответила бабушка, почему это письмо находится среди бумаг? И этот совсем незнакомый пятнадцатилетний Виконт… Как это он сказал сегодня про нее? «Совсем другой человек…» Вот и здесь — совсем другой! Она не может подобрать слова — взволнованный, оскорбленный? Но такой понятный и близкий!

Лулу посмотрела в конец письма. Да, точно. Вот подпись Paul и рядом зачеркнуто, можно разобрать только «ne soyez pas tristes pour moi» [48] и приписку «Вероятнее всего, буду служить на флоте».

Она расстегнула воротничок платья. В комнате очень тепло или это ей жарко от волнения? Значит, он тогда стал моряком? А говорил, что никогда не был матросом? Что же другие бумаги в пачке? О! Это все узкие, уже знакомые буквы, написанные бабушкой. Значит пачка бумаг — ее письма, а это, видимо, было вложено среди них и выпало. Внезапно ей стало ужасно стыдно. Что же она делает? Роется в чужих бумагах, узнает чужие тайны… Если бы Виконт увидел!

Кровь прилила к лицу — шаги у двери, их она ни с чьими не перепутает. Захваченная врасплох, чувствуя себя последней из преступниц, она в панике задвинула ящик, захлопнула крышку секретера и через плечо глянула на дверь.

— Выспалась? — Виконт улыбался на редкость ласково. Незаслуженно ласково!

Лулу торопливо кивнула, пряча глаза. Он обратил внимание, что она сидит у секретера?

Он подошел и похлопал ее по руке:

— Не смущайся. Проснулась и не поняла, где ты и что ты? Угадал?

— Угадали… — она снова покраснела, оттого, что лжет.

— Я прикинул, что супник у меня в руках вызовет удивление домочадцев. Я его раньше по дому не носил! Ergo[49], придется ограничиться пайком.

Лулу не знала, что это такое, но поспешно кивнула и опять опустила глаза.

— Ты согласна? — Он помолчал, потом воскликнул:

— Да все в порядке, Александрин, не придавай значения! — и оживленно продолжал:

— Итак. Отныне, ежедневно таскаю из кухни провизию. Застигнутый врасплох, объясняю: «Люблю, знаете, помимо общих трапез, полакомиться в одиночку!». В результате меня начинают за глаза называть «обжора», возможно даже «прорва ненасытная». Те, кто подобрее, — «чревоугодник». Пусть! Я готов на этот позор… Александрин! Ну, улыбнись ты, это ж я для тебя стараюсь!

Вот этот самый человек, ласково ей улыбающийся, написал все те слова. Как там было?: «Я бы презирал себя, если бы остался»… Она с трудом заговорила:

— Нет, я уеду… я должна…Это некрасиво … перед вами, тут оставаться. Малодушно, нечестно…

— Разумеется, поедешь. Ты же почти взрослый человек…Все понимаешь… Но что ж нервничать так?.. Шутки мои подействовали?.. Репризы о комоде и провизии?

Он говорил с паузами, видимо, сильно удивляясь ее покрасневшему от стыда лицу и запинающейся речи… А она смотрела на него, будто увидев впервые. Никак не получалось соединить в своем сознании двух Полей — нынешнего и того мальчика, из письма. Как он может ни о чем не догадываться? Пусть бы спросил, что она тут делала без него, а то… очень страшно признаваться. Он доверяет ей, а она настоящий обыск тут произвела. Да, да, как Таня рассказывала, настоящий обыск, за который ненавидят сыщиков.