Лина ТриЭС - Третья истина

— О! — простонала та, — немного…

— Идемте со мной, — он кивнул на дверь, — компресс подействовал на расстоянии. Теперь покой — все, что ей нужно. А мне надо поговорить с Филиппом Федотовичем.

Лулу быстро стала приводить себя в должный вид: распустила собранные в хвост для дороги волосы, разметала их по подушке, брызнула на лоб водой из графина — испарина, склонила голову к плечу. Одна рука закинута за голову, чуть-чуть беспомощно шевелятся пальцы, другая — на груди, как будто не хватило сил расстегнуть, или разорвать душащее платье.

Теперь можно и прислушаться к голосам из столовой, тем более, что Виконт, увлекшись, перешел на прокурорские интонации:

— И если бы я случайно, повторяю, совершенно случайно не увидел девочку, дело могло бы повернуться плохо. Для нее, для родителей, но, главное, для вас, Филипп Федотович! Узнать имя, причины критического состояния и намерения дочери полковника Курнакова для полиции было бы несложно. И это ВАШЕ счастье, что я, приехав, сразу обратил внимание на заболевшего ребенка, неизвестно как оказавшегося на вокзале! И неизвестно сколько времени он провел там, в полувменяемом состоянии, окруженный равнодушными людьми. Они — посторонние, и то им нет оправданий, но вы, вы, Филипп Федотович, обязаны были знать, где находится ваша подопечная, и что с ней происходит!

— Пал Андреич, дело-то в чем… Девчурка наша и впрямь прихварывала. Меня не было тут, друг любезный, а компаньонша моя… сами видите… женского в ней, как в церковном служке. А здорово сказано, как припечатано!

До сих пор Лулу было просто приятно, что господину Петрову так здорово влетает, но теперь она поразилась: кто прихварывал? Кого не было? Разве не господин Петров одна из причин ее бегства? Ух, вот дрянной человек!

А господин Петров продолжал:

— Пойти, что ли посмотреть на болящую? Гостинчик захватить. Я ей всегда — гостинчик, если прихворнет. Значит, доктор, говорите, сказал — оправится?

Они вошли. Лулу медленно открыла глаза и поглядела бессмысленным взором, в левом глазу постояла и выкатилась слеза, а губы несколько раз с усилием разомкнулись и сомкнулись. Свет, серый от занавески, неровными пятнами ложился на лицо.

Господин Петров хмыкнул, крякнул и протянул:

— Хе-хе-хе, положеньице… Авось, и вправду поправится.

Хозяин дома пожевал губами, как будто намереваясь произнести еще что-то, бросил исподтишка взгляд на молчавшего Виконта и, заложив за спину короткие руки, едва достигавшие там друг друга, принялся, шаркая, вышагивать по комнате. Лулу тоже покосилась на Виконта. Тот с сомнением и тревогой провел глазами по ее фигуре, запрокинутой голове. Так и не оставил своих подозрений насчет того, что она и вправду больна… А Лулу совсем не хотелось, чтобы он из-за нее беспокоился! Или действительно так уж, похоже? Господин Петров застрял у окна, видимо, что-то обдумывая. Шаховской пододвинулся поближе к изголовью кровати и дотронулся рукой до ее влажного лба. Она быстро успокаивающе похлопала его по руке и весело сверкнула глазами — все в порядке!

Виконт сердито дернул головой и резко повернулся на каблуках:

— Возьмите себя в руки, Филипп Федотович, я верю в благополучный исход. Собственно, он уже благополучен. Девочка в доме, поправляется! — Он выразительно поглядел на Лулу. Та переменила позу и чуть-чуть прибавила жизни в лице.

— Какое же сомнение, Пал Андреич, какое сомнение? Небось, поправится наша мамзель, как же тут не поправиться при нашей заботе? А маменьку или не дай бог папеньку тревожить к чему же? Не к чему по такому-то поводу… мы тут сами разберемся, а? — он перестал смотреть на безмолвную Лулу и обращался только непосредственно к Виконту

Тот изобразил на лице нерешительность:

— Взять на себя такую ответственность? Нет, нет…

— Пал Андреич, да вы же в доме все равно, что хозяин! Дамочку к чему волновать, посвящать? Ее дело шляпьки, да тряпьки … А отцу? Статочное ли дело, про такое на фронт писать? Или там выяснять, отчего, да почему — мало ли какие у мамзелей об эту пору в организме штучки-дрючки начинаются… хе-хе. А мы тут уладим дело и со здоровьечком, и с учением, сам в гимназию о нездоровье сообщу… И вам в любой день все в подробностях… Хотя вам-то до девчурки, как я понимаю, самому дела нет. Но поелику хозяйская дочь, обязаны нас упредить, это нам ясно. А сами скоренько забудете про эту досадность, верно же говорю? Молодому человеку до того ли, чтобы детскими делами заниматься? У вас, небось, раза в два постарше девочки на уме! Знаем, видели вас в Новочеркасске с таким бутончиком… Диво!

Виконт слушал и задумчиво кивал головой. Лулу надулась и отвернулась к стене. Что за глупости мелет отвратительный господин Петров? Почему это Виконт забудет ее ради кого-то другого? Ему следовало бы не кивать головой, а прямо оборвать господина Петрова, сказать, что они с ней друзья давным-давно, что он относится к ней, лучше, чем ко всем в мире. А вдруг нет? Вот, вот, он уже отвечает:

— Не станем касаться подобных тем при ребенке, Филипп Федотович.

— Понятненько, Пал Андреич! Воспитатель юношества, как можно! Так пусть мамзель тут в покое пребудет, а мы за водочкой обсудим «темы»… А? Хе-хе… Выпьете?

— При всей моей склонности к водке и приятным под нее разговорам, вынужден отказаться. Тороплюсь. Насчет случившейся «досадности»… Где гарантии, что девочка сама не пожалуется? Найдет способ. Похоже, этот ребенок способен на многое. — Он покосился на Лулу. — Предупреждаю, пол ее слова, и я вынужден буду, поддержать. Как очевидец.

— Пал Андреич, на райское житье, какие ж жалобы оказаться могут? И компаньонке моей накажу, чтоб пылинки сдувала!

— Что ж, будем считать инцидент исчерпанным.

Виконт подкинул перчатки из-за спины под стул и, нежно обнимаемый господином Петровым, покинул комнату. Через минуту, вернувшись «за забытыми перчатками» один, сказал:

— Прощаемся. Быстро. До лета. Надеюсь, все будет в порядке.

Лулу понимала, что его последние слова господину Петрову предназначались и для ее ушей. Но ей было не до этого:

— Вы, почему не сказали, что мы — лучшие друзья? И кто у вас в голове? Он откуда знает?

— О-о, Александрин! О содержимом моей головы поговорим в другой раз! — Он поерошил ей волосы рукой, уже в перчатке, и слегка прижал лбом к своему плечу:

— Все. Пошел. Без обид, я их не заслужил. И не советую говорить о нашем приятельстве. Это же господин Петров, какие могут быть откровенности?

Лулу приподнялась, хотела еще что-то сказать, но возглас: «Нашли, Пал Андреич?» заставил ее резко повернуться к стене.

Никогда раньше не проводилось такое длиннющее богослужение. Было уже невыносимо стоять почти неподвижно в этом торжественном, несколько сумеречном зале Кафедрального собора Рождества Пресвятой Богородицы. Даже для Лулу, любившей в противовес кустарным бдениям Софьи Осиповны атмосферу истинной церкви, это было чересчур. И остальные, видно, очень устали от четырехчасового стояния. Лаврова и та потеряла обычный самоуверенный вид. Звучные распевные слова отца Адриана уже с трудом доходили до сознания. А сначала, свежая и бодрая, легче всех держащая спину, Лулу слушала очень внимательно и мысленно отвечала на каждое слово, доносившееся с кафедры

Что он говорит о едином порыве, охватившем Россию? О дружном и радостном стремлении отдать до последней капли свою кровь? Лица людей на улицах мрачнеют день ото дня, в городе все больше причитаний и траурных одежд. А как же прощание Кати с мужем, они что, плача, мечтали оба погибнуть? И остальные, бывшие тогда, в Каменской, на пыльной площади — тоже? Все знакомые Тани… а они хорошие люди, говорят про войну совсем другое. Их мнение: «Офицеры — враги, они гонят солдат на смерть…» Сергей сказал так красиво: «Это братоубийственная война. Русским солдатам нечего делить с немецкими!». А офицерам — есть что делить? Совсем недавно Софья Осиповна со слезами восторга на глазах рассказала о том, что Виктор Васильевич собственноручно без суда и следствия расстрелял пятерых дезертиров. Тетка долго потом пищала, что гордится родством с этим восхитительным человеком: «Герой, герой! Такие, как он, железной рукой искореняют смуту в армии, держат солдат в страхе Божьем». Такие? Такие офицеры лучшие в армии? Лулу весь день, после рассказа о поступке отца, не могла проморгать слезы страха и жалости. Она была уничтожена, ей казалось, люди дружно думают о ней: «Вот, это дочь убийцы!» Не могла вызвать в памяти образ отца, он почти выветрился, но от этого ей было еще ужаснее.

А вот от Виконта Лулу по этому поводу слышала третье мнение, вообще не ни на чье не похожее… Она помнит, как он рассказывал о своем любимце — Иване Федоровиче Крузенштерне. Великий мореплаватель — без сомнения, прославленный путешественник «кругосветник» — нет спора, мужественный офицер — еще какой мужественный! Но была у него и доблесть, которую Виконт отмечал особо. Его экипаж возвращался из тяжелейших походов без потерь. Ни одной болезни, ни одного несчастного случая, ни одной смерти! Это не было простым везением. Крузенштерн придумал целую систему специальных мер. Были у него случаи неповиновения — и страшные, и курьезные. Он всегда находил выход. Всегда. Находил, не убивая. Не калеча. Этим он уникален в истории кругосветных мореплаваний.