Он посмотрел на каменистый склон и увидел, что наверху из-за большого серого валуна торчат чьи-то колени, одетые в китайские штаны. Адельберг поднялся и увидел мёртвого китайца, сидящего на корточках и прислонившегося к камню правым плечом. В левой отвисшей руке он ещё держал маузер, рядом лежала винтовка.
«Так, по мере стрельбы – этот в лодке первый, этот, без затылка, – второй, а который за камнем – третий».
Вдруг он услышал тихий звук, похожий на стон. Он присел за камень рядом с убитым и стал прислушиваться. Через несколько минут стон повторился, он доносился снизу, из-под южного склона сопки. «Раненый!» – понял Адельберг, толкнул ногой винтовку и маузер сидевшего за камнем китайца, оружие соскользнуло вниз и исчезло в высокой траве. – На всякий случай – раз есть один раненый, значит, могут быть и другие – недобитые». Он спустился на берег, пошёл вдоль склона и наткнулся ещё на один труп, который лежал головой к реке, видимо, и этот человек бежал к лодке.
«Итак, в лодке было по меньшей мере трое плюс один убитый из нападавших, и ещё один стонет. Трое на двое или…»
На узкой полоске берега между урезом воды и склоном наметилась тропа из только что примятой темно-зелёной, ещё сочащейся травы – это по ней бегали стрелявшие друг в друга люди, а то этого ходили те, которые готовили засаду. В том, что это была засада, сомнений не оставалось.
Проходя по натоптанной дорожке, Адельберг видел в траве свежие блестящие гильзы, а на валунах сколы от рикошетов.
Сопка округлялась, отворачивала от берега, рядом росли высокие, выше человеческого роста кусты, у них была сросшаяся крона, которая образовывала обширную густую заросль. Видимо, люди из лодки, их могло быть и трое, и четверо, и пятеро, пытались прорваться сюда.
Из-под ближнего куста торчала рука; он подошёл и увидел ещё одного убитого, на нём была надета синяя китайская куртка со стоячим воротником и длинным рядом мелких пуговиц. По его позе было трудно определить – он был из тех, кто нападал, или из тех, кто защищался.
Адельберг снова услышал стон, на этот раз намного тише. На полянке, образовавшейся под сросшимися кронами кустов, лежали ещё двое: один – раскинув руки, на спине, с торчащим из горла ножом; другой – скорчившись на левом боку и поджав колени под самый подбородок. В подрагивавшей руке он сжимал направленный в сторону Адельберга револьвер, но курок был не взведён, и, скорее всего, у раненого уже не было сил выстрелить.
Адельберг спокойно подошёл к нему, взял мягко вывалившееся из обессиленной кисти оружие и попытался повернуть раненого на спину. Тот застонал и стал что-то бормотать; он был в полусознании и, очевидно, уже не понимал, что происходит.
Александр Петрович перевернул его и увидел, что другую руку тот прижимает к животу и между его пальцами липко сочится кровь. Он убрал руку, разорвал куртку и оголил живот – рана была тонкая и широкая.
«Да, – подытожил он. – Эти двое сошлись врукопашную».
Адельберг осмотрелся, рядом с убитым лежала японская «ари-сака» с примкнутым штыком; он взял её в руки, стёр со штыка об листву подсохшую кровь и передернул недосланный затвор, патрон выскочил и, кувыркаясь, улетел в траву.
«Выстрелить не успел, заело, и пошёл в штыки…»
Теперь ему стало ясно, что опасаться уже, скорее всего, некого.
Адельберг открыто, в полный рост вернулся к речке, нашёл в лодке медную посудину, похожую на котелок, ополоснул её и набрал воды; на одном из убитых он увидел торчащую из-под куртки белую рубаху, он разорвал её на полоски, намочил, вернулся к раненому и стал обмывать ему рану.
«Не жилец!» – подумал Александр Петрович.
Последнюю мокрую полоску сложил и положил китайцу на лоб, тот снова застонал и задрожал веками, пытаясь открыть глаза.
– Лежи, не шевелись! Я постараюсь тебе помочь, – сказал Александр Петрович без всякой надежды на то, что тот его слышит.
– Рус капитана, – вдруг прошептал мёртвыми губами китаец, – моя умирай… – и снова потерял сознание.
Адельберг не ожидал этого, удивлённо посмотрел на него, и в этот момент китаец показался ему знакомым. Адельберг внимательно всмотрелся в его обросшее редкой бородой лицо и прижатые к животу руки.
– Антошка! – осенило его, от неожиданности он сказал это в голос, но китаец лежал без памяти.
«Скорее за сумкой!»
Он бегом преодолел расстояние до того места, где оставалась его походная сумка, и вернулся обратно, достал бинт, йод, обработал рану, разломил патрон, присыпал порохом сочащийся кровью разрез и поджег. Порох вспыхнул, китаец дернулся всем телом и тут же обмяк. Адельберг приложил к ране сухую марлевую салфетку. Рану надо было как-то перевязать, он приподнял китайца под поясницу, пытаясь просунуть руку с бинтом, тот снова застонал и открыл глаза.
– Тихо, тихо, сейчас тебе будет полегче. Протерпи!
– Не надо, капитана! Моя умирай! – Китаец тяжело дышал, засасывая воздух, но телом двигал, инстинктивно помогая Адельбергу сделать перевязку. – Лодка! Сумка! Маленький месок, цяй, китайск! Неси!
Завязав бинт и подложив под голову китайцу свою сумку, Адельберг взял медную посудину, сбегал за водой, нашёл в лодке мешочек с какой-то сухой травой и развёл костёр; пока закипала вода, заваривался, а потом остывал отвар, было время оглядеться.
– Пусть валяйся! Фее собака! Его волк кушай, – слабым голосом вдруг заговорил китаец. – Они – предатель!
– Все предатель? И все убиты?
– Не знай, кого бить! – Китаец попытался улыбнуться. – Все волос цёрный, борода длинный. «Саньга братка – ига ян!»
«Он ещё шутит! – подумал Александр Петрович. – Действительно, как братья, и не разберешь, все одинаковые, – на одно лицо».
– Что не поделили?
– Хунхуцзы-сабака! Рус золото – много. Царек! Моя хотела Цицихаэр ходи! Хорони! Вся жизнь хоросо зыви!
– И как, дошёл до Цицикара?
Китаец, а он действительно был похож на Антошку, тяжело дышал. Адельберг, поддерживая его под голову, поднёс к губам остывающий отвар, и тот стал понемногу прихлёбывать.
– Не-а! Из Сахалян моя усол, до Цицихаэр не досол, сам видис! Моя друга – три! Лодка цизолый! Два дно! Там золото!
– Зачем ты мне это сказал? – спросил Адельберг, продолжая держать посудину, из которой китаец отхлёбывал отвар. – Вдруг я тебя ограблю, а золото возьму себе?
– Грабить мозна зивой, а моя узе умирай! Моя грабить нельзя! Золото бери. Твой!
– Ну, ты ещё не умер, ещё будешь жить…
– Не! Моя знай, моя нету! Золото бери и в Цицихаэр дядька отдавай. Он с тобой делися!
Адельберг посмотрел на него:
– А кто твой дядька и где его в Цицикаре искать?
– Вокзал! Лавка еси! Старый вещи купи-продай. Его – Чжан Фусянь. Сказы, моя – Чжан Сяосун, Антошка передал!
«Ну конечно, Антошка!» Адельберг окончательно удостоверился, что перед ним тот самый контрабандист Антошка, который три года назад переправил его и Тельнова из советского Благовещенска в китайский Сахалян.
– Вокзал! Лавка! Старые вещи? Антиквар, что ли? – спросил он и тут же подумал: «Которому я цепочку продал?» – Он, твой дядька, такой толстый! Да?
– Твоя его знай?
– Толстый. Хозяин лавки рядом с вокзалом. Ещё мальчишка у него… маленький…
– Братка мой, сяо…
– Если это он, то знаю! Ростом как ты, и родинка, вот здесь! – Адельберг показал пальцем на верхнюю губу справа.
– Она!
– А ты Антошка?
– Узнала! – сказал китаец, и на его лице появилось нечто похожее на улыбку.
«Вот так! Китай большой, китайцев много, а народу мало!»
– Ладно, если дойду или дойдём, тогда и передам!
Антошка не ответил и закрыл глаза.
«Уснул! Если так, пусть спит, набирается сил!»
Теперь Адельбергу стало понятно, почему лодка, на которой они пришли, – длинная плоскодонная гольдская ульмага – была такой тяжёлой. Он оставил Антошку, пошёл к лодке, вытащил на берег тело убитого китайца и обнаружил, что в середине ульмаги из поперечных, прибитых от борта к борту досок было сделано что-то вроде ящика, во всю ширину лодки и высотой вровень с бортами.
Он взял штык и подковырнул верхнюю доску, та заскрипела на большом кованом гвозде и немного отошла, из-под неё показался кусок грубой мешковины. Он оторвал несколько досок, – в мешковине было завёрнуто что-то прямоугольное. Адельберг надрезал ткань – в разрезе тускло мерцало золото.
Он сразу узнал: «Слитки! Царские слитки из казны».
На секунду, проблеском памяти, он вспомнил те несколько дней, которые провёл в вокзальной каталажке под арестом у чехов. «Интересно, у кого растащили, у чехов, у чекистов или уже у японцев», – думал Адельберг, глядя на мерцающие слитки. Он присел на борт ульмаги и почувствовал, что так неожиданно прожитый день подошёл к концу и стал наваливаться свинцовой усталостью.
Адельберг вернулся к костру, рядом в мерцающих бликах неподвижно лежал Антошка. Он прислушался – китаец дышал ровно: «Слава богу! Спит! Значит, пока не умер!» Александр Петрович расшевелил костер, подбросил сухих веток и поставил на огонь посудину с китайским чаем; огонь быстро взялся и ярко осветил пространство под кустами.
