— Твоя мать закатит истерику.
Джон хитро улыбнулся:
— Тогда не говори ей. Хотя бы до тех пор, пока я не уеду.
Мартин озадаченно потер щеку.
— Дай мне подумать над этим. — Он поднялся и, подойдя к перилам веранды, стал глядеть на реку.
Ли Чжунху уставился на евнуха.
— Еще одно глупое животное, — заявил он.
Итак, первый ход. Чжан Цзинь знал, что он самый привлекательный евнух из шести сотоварищей, выставленных на торги.
Вэнфэн знал это не хуже.
— Молодой, — подчеркнул он, набивая цену, — здоровый. — И добавил с ударением: — Незараженный.
Ли Чжунху обошел юношу кругом. Он был китайцем. А судя по его шикарному дому, богатой одежде и многочисленным слугам, к тому же состоятельным человеком. И всё равно передняя часть его головы была обрита и он носил поросячий хвостик, как и любой нищий на улице. Как и Чжан Цзинь.
Никогда прежде Чжан Цзинь не видел зажиточного китайца. Но, как рассказывали ему товарищи по несчастью, в Нанкине хватало богатых людей — и китайцев, и маньчжур. То был самый крупный из виденных юношей городов. Постоянно находясь при Лань Гуй, он прекрасно усвоил китайскую историю и знал, что этот город объявлен столицей Срединного Королевства основателем династии Мин Хун У в 1368 году. Хун У построил великолепный императорский дворец и городскую стену длиной шестьдесят миль и высотой шестьдесят футов с восемнадцатью воротами.
Сын Хун У, Юн Ло, перенес столицу на север, в Пекин, а маньчжуры ничего не стали менять, когда победили Мины. Императоры двести лет пренебрегали Нанкином, а тот по-прежнему оставался непередаваемо богатым городом. Он лежал в центре обширной плодородной долины, орошаемой рекой Янцзы, и стабильно получал высокие доходы от торговли рисом, чаем и шелком, которыми изобиловали здешние места. В городе бурно развивались ремесла: керамика, печатная продукция и парча из этих мест славились на весь Китай. Находился Нанкин немного выше по реке города Чжэцзянь, где Великий канал пересекал Янцзы по пути в Ханчжоу. Во всех отношениях Он как нельзя лучше подходил на роль центра страны.
Однако в данный момент Чжан Цзиню не было никакого дела до величия Нанкина. Единственное, что его заботило, — понадежнее устроиться в жизни. Это в любом случае было бы главным для него, даже если бы его и не кастрировали. Он совершенно не помнил себя вне дома Хуэйчжэна, так как его продали в рабство еще совсем ребенком. Не мог представить своего существования без госпожи Лань Гуй, со всеми ее бесконечными капризами и непомерным тщеславием, высокомерием и упрямством. Он стал ее преданнейшим рабом, подавляемым с детства сообразительностью, остроумием и абсолютной уверенностью девушки в своей правоте.
И вовсе беспрекословно Чжан Цзинь стал подчиняться своей молодой хозяйке, когда они вступили в пору юности и ей захотелось изучать жизнь. Он, всегда находившийся под рукой, стал самым доступным объектом ее исследований и оставался им до тех пор, пока на сцене не появился этот мужчина-варвар.
Чжан Цзиню всегда казалось странным, что китайцы и маньчжуры называют бледнокожих иностранцев длинноносыми волосатыми варварами. Нос Джеймса Баррингтона был вообще-то довольно коротким, хотя и чуть длиннее, чем у китайца. А его волосатость частенько становилась предметом разговоров Лань Гуй, предполагавшей, на что будут похожи любовные утехи с подобным созданием. Чжан Цзиню же хотелось познать совсем другое: каковы будут любовные утехи с Лань Гуй.
Теперь он часто плакал. Несмотря на то что был оскоплен и надежда на вожделенную бороду, отдельные волоски которой уже пробились было несколько месяцев назад, растаяла без следа, несмотря на то что он заметил, насколько выше стал его голос и ему приходилось приседать на корточки, чтобы пописать, да к тому же постоянно чувствовать свою ничтожность, когда он мылся… внутри него бушевали желания, желания, которые он уже никогда не мог удовлетворить. Лань Гуй… Больше он ее не увидит. Вот от этой мысли он и плакал каждую ночь. Вместо того чтобы служить ей, придется стать рабом этого пузатого торговца, чьи усы свисали ниже плеч, а глаза осоловели от опиума. И который явно выказывал скаредность.
— Я дам тебе десять таэлей, — предложил купец.
Вэнфэн склонил голову:
— Тогда мы даром тратим время, добрый господин. Этот мальчик стоит гораздо больше. Всю свою жизнь он был в услужении у благородного маньчжура.
— Сколько же, по-твоему, он стоит?
Вэнфэн сделал вид, что размышляет.
— Пятьдесят таэлей.
— Ты безумец. Такие деньги за пятнадцатилетнего мальчишку, который, без сомнения, преступник? Пятнадцать таэлей, это моя последняя цена.
Вэнфэн еще раз поклонился:
— Если я продам этого мальчика меньше чем за сорок таэлей, благородный господин, жена со мной разговаривать не будет.
— Двадцать — и покончим с этим.
Вэнфэн даже еще не успел разогнуться, как поклонился вновь:
— Мальчик ваш, великий господин.
Сомнений в том, что Ли Чжунху очень богат, у Чжан Цзиня не оставалось. Поместье его нового хозяина было ничуть не меньше, чем императорский дворец, располагавшийся поодаль в двух кварталах, а выглядело, пожалуй, и лучше. Оно значительно превосходило резиденцию Хуэйчжэна роскошью драпировок, обилием цветов, блеском натертых полов, красотой изделий из клаузоне в эмали и серебре, стоявших на столиках. Богатство бросалось в глаза повсюду. О нем свидетельствовали даже несколько склонившихся в почтительном поклоне евнухов, которые встречали хозяина с рынка рабов.
— Мальчишку зовут Чжан Цзинь, представил Ли Чжунху. — Я дарю его леди Суншу. Отведите его к ней.
Евнухи вновь поклонились, и трое из них повели Чжан Цзиня.
— Откуда ты? — спросил один из евнухов, когда они шли не менее роскошными коридорами.
— Я из Уху, — ответил юноша.
— Давно ли стал таким, как мы? — поинтересовался другой.
— Шесть недель назад, — вздохнул Чжан Цзинь. Они издали странный свистящий звук.
— Наша госпожа покажет твое место, — пообещали они.
— Наша госпожа… она молодая или старая? — осторожно спросил Чжан Цзинь.
— О, она молодая. Это последняя жена нашего господина.
«Опять молодая женщина, — подумал Чжан Цзинь, — и, без сомнения, не менее привлекательная, чем Лань Гуй». Наверное, ему все-таки везло.
— Будь осторожен, — предупредил евнух, шедший рядом с ним, прежде чем они миновали несколько залов, открыли дверь в апартаменты хозяйки и вошли.
— Новый раб, моя госпожа, — объявил один из евнухов. — Чжан Цзинь.
Чжан Цзинь, ободренный кивком второго евнуха, также переступил порог комнаты, поклонившись, как и его добровольный наставник. Юноша оказался в большой комнате с высокими потолками, двери которой выходили во внутренний сад. Первым делом ему в глаза бросилось несметное количество диванов, огромная кровать и множество женщин разного возраста, некоторые довольно симпатичные. Они окружили его и принялись внимательно разглядывать. Но юноша знал, что ему следует смотреть только на одну женщину, ту, которая лежала на кровати, одетая в темно-красный халат с разрезом выше колен, чтобы легче было ходить. Ее босые ноги лениво переместились, когда она перекатилась на подушках. Волосы, не прибранные после сна, разметались, свисая ниже пояса. Пальцы украшали драгоценные кольца.
Поскольку она еще была одета по-домашнему, то и грим не обновлялся уже несколько часов, однако следы густого крема виднелись на веках и под ушами. Ее маленькое лицо было бы симпатичным, не имей оно столь высокомерного выражения. Наконец женщина села, зашелестев шелком.
— Чжан Цзинь, — произнесла она высоким пронзительным голосом. — Забавное имя. Ты будешь забавлять меня, Чжан Цзинь?
— Я… я постараюсь, моя госпожа, — промолвил юноша.
— Постараешься? — закричала женщина. — Ах, постараешься! — Она взглянула на его сопровождающих. — Наглец разозлил меня. Я его проучу, спущу шкуру с его задницы.
Чжан Цзинь и опомниться не успел, как его схватили двое евнухов и распластали на диване, третий стянул с него панталоны. Женщины загомонили в предвкушении забавного зрелища и собрались вокруг, чтобы наблюдать. Оказаться обнаженным перед этими тараторящими девицами было куда хуже, чем сама порка… которую, как он понял, собственноручно провела Суншу.
Хотя порка оказалась болезненной и он заплакал, но то были слезы скорее обиды и оскорбления, чем боли. Видимо, злая судьба посылает ему испытания вновь и вновь. И так будет продолжаться до того дня, пока он умрет и попадет в огненную пучину.
— Дядя Мартин совершенно прав, — сказала Джоанна Джеймсу. Брат с сестрой наблюдали, как сампан, увозящий Мартина Баррингтона, вышел из дока и направился вниз по реке. — Ты только накличешь на себя неприятности, если продолжишь домогаться Лань Гуй.
