Они были очень близки, поэтому сестра могла свободно высказывать свои соображения брату. Их близость зародилась в тяжелые годы детства, когда родной отец только и делал, что кричал на них, а иногда и вовсе брался за ремень.
— Ты просто еще не понимаешь, что значит полюбить, — вполне спокойно возразил Джеймс.
— А ты и в самом деле влюблен? Лань Гуй красивая девушка, но чтобы, Джеймс… настоящая любовь? Ты воспитан совершенно в других традициях, тебе привиты другие правила и привычки…
— По взглядам я такой же китаец, как и все здесь.
— Но Лань Гуй маньчжурка. Она мыслит совершенно иначе, чем ты. Кстати, что она сказала, когда ты сделал предложение?
— Ну… — Джеймс не сумел сдержать краски смущения. — Она спросила, сделаю ли я ее очень богатой.
— И когда ты пообещал, она согласилась? О, Джеймс!
— Извини, меня ждут дела, — сказал он.
— Джон хочет попрощаться.
— Он поплывет вверх по реке на лодке. Когда у него все будет готово к отправлению, я вернусь сюда.
Джоанна направилась к дому, где на веранде стоял Джон Баррингтон. Он сменил европейскую одежду на китайскую, в которой выглядел совсем как китаец, каким она всегда его знала.
Он взял ее за руки:
— Ты станешь скучать без меня?
— Конечно, дядя Джон. Будь осторожен. Эти тайпины хоть и выдают себя за старомодных христиан, однако на деле не гнушаются убивать людей.
— Меня защитит мое имя, — сказал Джон. — Ни один здравомыслящий человек не решится объявить войну Дому Баррингтонов. Но я понимаю, что взялся за опасное дело, — Он продолжал держать девушку за руки. — Твой образ всегда будет со мной.
Джоанна нахмурилась. Обычно он не был таким серьезным.
— Очень мило с твоей стороны, дядя Джон.
— Я был бы счастлив, если бы ты думала обо мне не только как о дяде, моя дорогая Джоанна. Твой образ запечатлен в моем сердце. — Джоанна попыталась высвободить руки. — Мне хотелось, чтобы ты узнала об этом до моего отъезда, ведь могут пройти месяцы, прежде чем я вернусь.
Джоанна нервно облизнула губы:
— Я буду молиться об этом счастливом дне.
— И ждать его?
Джоанне наконец удалось отнять свои руки.
— Честное слово, дядя Джон, разумеется, я буду ждать этого дня. Куда же, ты думаешь, я денусь?
— Ты нарочно не хочешь меня понять, — грустно сказал он.
— То, что ты имеешь в виду, невозможно. И непристойно.
Джон опять завладел ее руками и принялся их целовать.
— Мы поговорим об этом после моего возвращения. А до тех пор постарайся не проговориться.
— Да мне было бы стыдно даже упомянуть об этом кому-либо.
— Даже Джеймсу?
— Прежде всего именно ему. — На щеках Джоанны появились красные пятна, она тяжело дышала.
— Я сам с ним поговорю, — пообещал Джон Баррингтон. — Когда вернусь.
Джоанна провожала взглядом своего молодого дядю, шагавшего вниз по склону холма вслед за слугами, нагруженными его поклажей. Он, похоже, сделал ей предложение? Этот смешной маленький мальчик, на год младше нее? А в придачу еще и ее собственный дядя!
Да, именно так можно и считать — он предложил ей выйти за него замуж. И это было бы смешно, если бы не так оскорбительно. И даже несколько зловеще. Джоанна, выросшая в Китае, не обладала предубеждениями своих английских предков. Она научилась спокойно отворачиваться, проходя, мимо осужденных, сидящих в клетках или закованных в шейные колодки, — огромный деревянный воротник, из которого торчали кисти рук, не позволяющий жертве защищаться от желающих причинить боль. Вид женщин и мужчин, мочащихся или проделывающих кое-что еще того хуже на улицах, вызывал у нее лишь мимолетное чувство отвращения.
Такое происходило ежедневно и конфузиться или возмущаться было просто бессмысленно. К тому же мать приучила ее, англичанку, в любой ситуации чувствовать себя выше какого бы то ни было китайца и даже маньчжура, не говоря уже об их женщинах, которые подвергались самому жестокому и унизительному рабству со стороны мужей и других мужчин семьи. Что же касается сексуальных привычек, то мама всегда давала понять, что это обсуждению не подлежит.
Однако сама мысль оказаться в подчинении у Цзэньцзин выходила за все разумные пределы. Конечно же, ни мама, ни дядя Мартин не могли ни на секунду представить ничего подобного. Но если дядя Джон оказался настолько глуп, чтобы обратиться с предложением… то она не могла предположить, что случится дальше. В глубине души она даже пожелала, чтобы он не вернулся от вождя тайпинов.
Джон Баррингтон должен был достичь Ханькоу спустя месяц со дня отплытия из Уху, но его сампан застрял возле одного из поселков: река оказалась буквально запруженной всевозможными плавучими средствами с беглецами из верховья Янцзы. Ханькоу оказался в руках тайпинов! Джон стоял на берегу и наблюдал за текущим по дороге вдоль берега реки потоком беженцев, среди которых были не только гражданские люди, но и знаменные. Некоторые из них брели без оружия, и все до одного казались деморализованными. «Они как наводнение, — рассказывал ему один капитан знаменных. — Их сотни тысяч. Моя рука устала убивать их. Но они все шли и шли».
«И народ за них, — добавил другой. — Он им верит. Люди говорят, что тайпины выбрали единственно правильный путь. Их не остановить».
Экипаж Джона отказался плыть дальше, поэтому он купил лошадь у какого-то дезертира, заплатив в несколько, раз больше ее истинной цены, и отправился по южному берегу вверх по реке. Он не испытывал ни малейшего страха. Судя по слухам, тайпины расправлялись либо с маньчжурами, либо с чересчур богатыми людьми. Маньчжуром Джон явно не был, да и богачом тоже, как бы ни процветал Дом Баррингтонов и сколько бы он ни имел при себе денег. Всю свою короткую жизнь, с того самого момента, когда стал достаточно взрослым, чтобы понять, о чем с ним говорила мать, Джон негодовал по поводу выпавшего на его долю незавидного положения побочного ребенка. Иногда он даже ненавидел своих чистокровных английских родственников за их высокомерное чванство, безапелляционную уверенность в принадлежности к величайшей нации на земле. Однако он никогда не выказывал своих чувств, всегда готов был ждать несмотря на возмущение матери. Теперь же он возлагал огромные надежды на успех в затеянном им предприятии. Сводному брату придется пересмотреть свое отношение к нему, Джону, и уступить подобающее место в деле.
А что он пожелает потом? Джон знал и это. Он намерен жениться на племяннице. С тех пор как достиг половой зрелости, Джон любовался ее статной фигурой, прекрасными волосами, достойными кисти Тициана, со все возрастающей страстью. Этот секрет он тоже не раскрывал никому, даже матери: он чувствовал, что она не одобрит. А помимо всего прочего, помехой ему было кровное родство с Джоанной, которое, с точки зрения варваров, однозначно исключало возможность брака. Без сомнения, он проявил неосторожность, раскрыв свои мечты перед Джоанной. Она была удивлена и напугана. Но если ему повезет с этим приятелем Хуном… Дело явно не ограничится просто установлением более или менее приличных отношений. Джон понял: у Знаменной армии нет никаких шансов вовремя пресечь продвижение тайпинов, хотя до Нанкина оставалось всего несколько сот миль.
Джон не останавливался на ночлег до тех пор, пока не иссяк поток беженцев. Вообще-то он не боялся нападения с их стороны, так как в кармане у него лежал новый револьвер «Кольт», способный выпустить шесть пуль без перезарядки. Но когда ему наконец пришлось остановиться, он позаботился о том, чтобы в случае необходимости было сподручнее обороняться: река находилась у него за спиной, а со стороны дороги его скрывал пригорок. Стреножив лошадь, он перекусил рисом, запил его водой и прилег отдохнуть. На дороге всего в нескольких сотнях ярдов от него послышался шум голосов и скрип колес. То шла новая группа тех, кто не захотел принять идеалы тайпинов и спасался бегством. Этим людям было явно не до того, чтобы обшаривать придорожные кусты в поисках подходящей жертвы для ограбления.
Джон Баррингтон заснул с ощущением полной безопасности — он вообще был уверенным в себе человеком, — а когда проснулся, стояла полная тишина, нарушаемая только плеском реки. Юноша умылся в проточной воде, напоил лошадь и поднялся на вершину холма, чтобы осмотреть окрестности.
Дорога была пустынна. Тут и там вдоль нее валялась брошенная домашняя утварь, неподалеку — опрокинутая телега без колеса. Местность за дорогой была равнинной, насколько мог охватить глаз простирались рисовые поля — и ни малейшего признака человеческого жилья. Только где-то далеко поднимался легкий дымок.
Джон вскочил в седло и поскакал вдоль дороги, оставляя реку справа. Он проехал около пяти миль, когда заметил в отдалении сначала одного или двоих человек, а затем огромную толпу. Утренние лучи солнца отблескивали на лезвиях их мечей и наконечниках пик, но он не увидел у них огнестрельного оружия. Искатель приключений направился к вооруженным людям. Сердце его гулко стучало в груди, но он надеялся на свое имя, явно свидетельствующее, что он китаец только частично, и на собственный план действий. Джон старался, чтобы никто не заметил его кольт: в этой ситуации револьвер бесполезен.
