- С чего ты думаешь начать благоустраивать жизнь неимущих?
- С твоего согласия, Божественный, мы издадим новеллы законов, в которых черным по белому будет записано все, что не должны делать имеющие власть.
И в новеллах будет определена мера наказания за нарушение императорских законов.
«Внутренняя деятельность Романа Старшего была чрезвычайно важна и плодотворна, - отмечали хронисты того времени. - Умный Константин Багрянородный всячески поощрял каждое благое начинание Лакапина. В 922 году новеллы с законами в защиту крестьян и монастырей были изданы и приобрели силу».
А Константин Багрянородный с императрицей Еленой плыли той порой в Фессалонику. Их сопровождали опять-таки богослов Метафраст, хронисты Акрит и Камениат, поэт Геометр. С ними были два скорописца. Императорский дромон «Никея» сопровождали три памфилы с воинами. Личная сотня гвардейцев во главе с Никанором плыла на дромоне. В море стоял полный штиль, и суда двигались только на вёслах. Но Багрянородный и его спутники не замечали медленного движения судов. У них просто не было на это времени. Пользуясь тем, что в пути их ничто не отвлекало, Багрянородный вёл монолог, а скорописцы записывали всё сказанное на пергамент. К этому моменту, как счёл Багрянородный, он знал о жизни Василия Македонянина если не все, то очень многое, что позволяло ему заносить добытое на пергамент. Каюта на средней палубе дромона была просторной. На столе имелось все, чтобы утолить жажду и голод. Перед Багрянородным сидели четыре слушателя, сбоку от него за небольшим столом поместились скорописцы. После глотка вина Багрянородный приступил к рассказу:
- Крестьянская семья моего деда, выходца из Армении, появилась в Македонии в начале прошлого века, как раз в тот год, когда благочестивая, но по умыслу бесов охваченная гневом императрица Ирина ослепила собственного сына, императора Константина. Тогда по всей империи прокатились волнения и военная придворная знать низложила Ирину и заточила её в монастырь. Так говорил мне логофет дрома времён императора Никифора Первого.
Но никто из старожилов не мог сказать мне, когда родился Василий Македонянин. Я предполагаю, что он родился между сороковым и сорок пятым годом прошлого столетия. Это я узнал от табунщиков на пастбище за Дорищами. Старцы рассказывали, что им привезли подростка лет семи, через год или чуть больше его и ещё нескольких подростков похитили болгарские разбойники и увезли в Фессалоники, где продали в рабство. Его доставили на полуостров Пелопоннес, и там он попал в колонию из тысячи рабов, которой владела аристократка Данилида. Подростка Василия ввезли на отгонные пастбища. Пелопоннес, как и в наше время входил в Византию и был её провинцией. На отгонных пастбищах среди табунщиков Василий провёл долгие десять лет. Все эти годы он не сходил с конского седла, объезжая и перегоняя табуны лошадей. Он выбирал себе самых строптивых, сильных жеребцов, готовых затоптать копытами любого посягателя на их свободу. Василий умел обуздывать этих дикарей. Они становились послушными, как охотничьи псы.
Знал молодой табунщик, что госпожа Данилида была любительницей конных скачек и из его сотоварищей-табунщиков каждый год по осени отбирали кого-то в наездники. Ах, как он жаждал хоть раз показать себя на скачках! Но те, кто приезжал в табуны от Данилиды отбирать наездников, не хотели замечать Василия, хотя мимо него нельзя было пройти, не заметив. Он был наездником от Бога. Тем не менее управляющий хозяйством Данилиды, приезжавший отбирать наездников, сказал ему однажды, когда Василий дерзнул попросить взять его на скачки:
- Ты, дикий армянин, никогда не будешь допущен к госпоже. Не терпит она нехристей и видеть не желает.
Василий не знал, что он крещён, что христианская вера вошла в него с молоком матери. Но когда его продавали в рабство, он был назван язычником: за язычников больше платили. А рабов-христиан, как и в наше время, в ту пору в Византии запрещалось держать законом. Так он и воспитывался в язычестве, среди подобных себе.
Но однажды Данилида устроила скачки близ своего замка. Говорили, что она проводила их в честь дня своего ангела. По её воле к замку согнали всех рабов, и было среди них много табунщиков. Они приехали на тех конях, с которыми объезжали табуны. И Василий приехал на своём скакуне, в котором не было особой стати - сухой, поджарый, длинноногий, горбоносый, пегой масти. Василий начал воспитывать его, когда он был годовалым. Теперь ему было девять лет. Он был неутомим: ходил, скакал разными аллюрами, легко переходил с иноходи на галоп. К тому же был своенравен, с резким характером, не любил, когда какая-то лошадь бежала впереди него. Заржав, он бросался вперёд, конечно, если Василий позволял ему это, догонял, обходил и уж больше не уступал пути. У Таврона - так звал Василий своего любимца - был настоящий бойцовский характер. Но Василию он оставался послушен, как хорошо тренированная собака строгих правил. Мать у Таврона была простая кобылица пегой масти, он пошёл в неё. Считал Василий, что масть и скрала в скакуне стать. Но Василий любил Таврона и знал, что конь его не подведёт.
Между тем на гипподроме все наездники показывали своих коней «царице» - так Данилида величала себя. Всадники медленно проезжали мимо неё, и она отбирала тех скакунов, которые нравились ей. Таврион конечно же не понравился Данилиде. Она коротко бросила управляющему: «Прочь его!» Василий, понурый, обиженный судьбой, опустив поводья, поплёлся на своём Тавроне подальше от гипподрома, к конюшням. Но Таврон, словно человек, понял, что его хозяина обидели, что он изгнан из среды тех всадников, с которыми всегда был неразлучен. Сделав круг по полю за гипподромом, Таврон по своей воле приблизился к тому месту, где начинались скачки, а кони пока табунились. Видел Таврон, как всадники выстраивались в широкий ряд, слышал их ласковые слова, замечал то напряжённое состояние коней, которое и сам испытывал, перед тем как крупной рысью сорваться с места, грудью рассекать упругий воздух, мчаться и мчаться, не зная усталости, чувствуя лишь ветер в ушах.
Прозвучал колокол, и кони сорвались с места, только комья земли полетели из-под копыт, и устремились вперёд. Они уже ушли со старта на полстадия, когда Таврон проявил свой необузданный нрав, вырвался на беговую полосу и вихрем помчался вперёд. Василий опомнился, но не остановил коня, подумав: «Будь что будет». Он дал Таврону волю, дал понять, что одобряет его порыв. И Таврон прибавил в беге. Он догнал всадников, обошёл уже последнего скакуна. Кони вытянулись в длинную вереницу. Впереди лишь пять-шесть всадников шли ровно, не уступая друг другу первенства. И Таврон полетел к этим всадникам. Скорость нарастала, он храпел от ярости, пошёл намётом. Он уже недалеко от мчащихся впереди скакунов, он уже в первом ряду и уступает всего лишь полкорпуса летящему белому арабскому скакуну. Но догнал, догнал! И обходит! Близок конец дистанции.
Василий склонился к холке коня. С его губ сорвался клич: «Вперёд, македонец!» Он увидел, как зрители в восторге машут руками, кричат: «Браво! Браво!» Поднялась с кресла и «царица» Данилида. Её любимый белый арабский скакун уже на корпус позади Таврона.
И прозвучал колокол. Пятнадцать стадиев дистанции позади. Таврон пришёл первым. Он пробежал ещё полстадия, сошёл с беговой дорожки и, чувствуя, что поводья ослабли и всаднику безразлично, куда идёт конь, направился в чистое поле.
Василий был ко всему безразличен по той причине, что знал: его ждёт жестокое наказание. Данилида умела применять к рабам изощрённые меры пыток. Дальше всё так и должно было случиться. Слуги «царицы» догнали Василия, стащили с коня и, награждая тумаками, погнали к госпоже. Возле неё уже были приготовлены плети с железными шипами, каждый удар которых рвал кожу в клочья.
Но Всевышнему было угодно заступиться за моего деда. Когда Данилида увидела Василия вблизи, она обомлела и вспомнила скульптуру Адониса, стоявшую у неё в зале для гостей. И вот он перед ней воочию. Она же, прекрасная, как богиня Венера, вдруг ощутила любовный порыв к этому табунщику, олицетворяющему древнегреческого полубога. Так думала Данилида, рассматривая Василия и любуясь его прекрасным лицом и статью.
- Что ты хочешь получить за победу в скачках, Адонис?
- Ничего, божественная.
- Тебя ждали плети, а я дарую тебе всё по твоему желанию, и ты отказываешься.
- Награди меня свободой, божественная.
Данилида засмеялась:
- О нет. Такому, как ты, милее будет в неволе. Я твоя госпожа и заставлю полюбить меня. Зачем же тебе тогда свобода?
- Я уеду на родину.
- Ты будешь счастлив в рабстве!
Данилида конечно же издевалась над юным Василием, но по её воле его не отправили на пастбища. Он был приставлен к любимым лошадям Данилиды. Она приходила к ним каждый день и всякий раз встречалась с Василием. Он ей нравился всё больше. Но она умела только кусать человека, даже если испытывала к нему любовь. Говорили, что у Данилиды было ледяное сердце.
