Вдали послышались крики. Он вскочил. Перед ним стоял караульный трибун и говорил, задыхаясь от быстрой ходьбы:
— Обычная стычка, вождь, грозит превратиться в большую битву…
Цезарь выбежал из шатра, вскочил на коня и помчался к холмам Диррахийского залива, где кипел яростный бой.
Легионы Помпея бились с отчаянным мужеством, и войска Цезаря подавались под их натиском.
— Коллеги, вперед! — громко закричал Цезарь.
Но легионарии, не слушая его, бежали. Сам Цезарь, захваченный людским потоком, мчался на коне, испуганном топотом и криками.
Войска укрылись за лагерным валом и готовились отразить приступ. Однако враг не нападал.
— Узнаю Помпея по медлительности и нерешительности, — засмеявшись, сказал Цезарь.
— Это так, — кивнул Антоний, — но знаешь ли, вождь, что мы потеряли тысячу убитыми и тридцать два знамени?
Цезарь закрыл лицо руками. Долго он оставался в этом положении. Наконец вымолвил, тяжело вздохнув:
— Отступать в Македонию, где Домиций Кальвин и Люций Кассий сражаются со Сципионом, а раненых охранять в Аполлонии четырем когортам.
Оставив Катона и Цицерона с пятнадцатью когортами в Диррахии, Помпей двинулся вслед за Цезарем, отступавшим в Фессалию.
Эта гражданская война, лагерная жизнь, от которой он отвык и которая вовсе не привлекала его, старость, спутница частых болезней и недомоганий, ропот и насмешки нобилей и, наконец, громкие требования дать бой Цезарю, — все это наполняло его душу таким отвращением к жизни, что временами он готов был отказаться от борьбы, броситься на меч. Он думал о Корнелии и Сексте, отправленных недавно в Митилену, думал о покинутой Италии, где прожил несколько счастливых лет в обществе стоиков, перипатетиков и софистов, и чем чаще оглядывался на пройденный путь, тем больше грусть стесняла старое сердце: прошлое не вернется, а будущее несет горести, неудачи, быть может, даже смерть.
Ночью ему донесли, что Цезарь остановился у Фарсалы на левом берегу Энипея. Помпей равнодушно выслушал Сципиона, соединившегося с ним накануне, и на его вопрос, не даст ли полководец решительной битвы, приказал своему вольноотпущеннику вывесить перед палаткой красный плащ.
Это был знак легионам готовиться к бою.
На рассвете он выехал верхом за лагерь с целью осмотреть местность. Между Отрисом и киноскефальскими холмами, перерезанная Энипеем, впадавшим в Пенейос, фарсальская равнина дымилась в предутреннем тумане: она лежала прекрасная, молодая, в буйной зелени трав, как простоволосая гречанка, разметавшаяся мо сне.
Помпей приказал войскам, находившимся на правом берегу, переправляться через Энипей.
Брут, спокойно делавший в палатке выписки из Полибия, присоединился к войскам.
Пламя розоперстой Эос охватывало полнеба. Легионы переходили вброд реку.
Сняв шлем, Помпей пригладил рукой непослушные нихры седых голос и, обратившись лицом на восток, удерживал левой рукой прыгавшего под ним нетерпеливого жеребца. Губы его шептали слова пифагорейской песни-молитвы; он обращался к Гелиосу, умоляя послать ему победу, заклинал Фатум числами, повторяя их в прямом и обратном порядке, молился Юпитеру, Марсу и Беллоне.
— О боги, — шептал он, — помогите Помпею Великому в его борьбе с тираном, даруйте победу старшему триумвиру и посрамите младшего — вероломного злодея!
Спешился и, ведя за собой коня, отошел от приближенных.
— О тень великого диктатора Люция Корнелия Суллы, — вымолвил он задрожавшими губами, — сопутствуй мне в этом решительном бою и научи, как победить.
Сев на коня, он обернулся к военачальникам и повелел выстроить легионы.
— Правому крылу, где буду я, опираться на Энимей, — говорил он, — а на левом, где начальствовать будет Домиций Агенобарб, расположиться всадникам. В центре поставлю Сципиона Метелла. Приказываю тебе, Лабиен, опрокинуть малочисленную конницу Цезаря, а затем, с помощью богов, ударить по его правому крылу. Помните, где находится X легион Цезаря, — там и полководец.
— У нас сорок семь тысяч пехотинцев и семь тысяч всадников, — сказал Сципион, — а у Цезаря двадцать две тысячи ветеранов и одна тысяча конников… И мы побелим!..
— Должны победить, — поправил его Нигидий Фигул.
Цезарь не мешал переправе противника. Он наблюдал за легионами Помпея, оглядывая три ряда своих войск. План Помпея был для него ясен.
«Каждый шаг должен быть рассчитан и строго обдуман», — решил Цезарь и, повелел шести когортам третьего ряда образовать четвертый ряд и укрыться позади конницы, чтобы отразить стремительный налет Лабиена, послал гонцов на левое крыло, над которым начальствовал Антоний, к Кальвину, стоявшему в центре, и к Публию Сулле, находившемуся на правом крыле, с лаконическим приказанием: «Ободрить войска».
Цезарь обходил X легион, когда заиграли трубы. Воинственный клич разнесся по равнине. Два первых ряда войск Цезаря двинулись стеною и вдруг побежали вперед: засвистели копья, зазвенели мечи, крики боли, отчаяния, ярости и ужаса огласили поле.
Цезарь волновался — ветераны были отражены после ожесточенной схватки.
«Неужели опять поражение?» — думал он.
Стиснув зубы, весь внезапно ослабев, ожидал с бьющимся сердцем налета Лабиена. Он знал этого бесстрашного военачальника, оспаривавшего у него победы над галлами, и ценил очень высоко.
«Если устоим против Лабиена, — думал он, — победа наша».
Публию Сулле приказано было отразить Лабиена и перейти в наступление, а воинам — поражать аристократов копьями в глаза и лицо. Цезарь уверен был, что изнеженные щеголи и красавцы отступят, чтобы не остаться обезображенными на всю жизнь.
Мчалась конница Помпея, с обнаженными мечами, и впереди скакал доблестный Лабиен, в гривастом шлеме.
«О, Лабиен, Лабиен! — с завистью подумал Цезарь, любуясь им. — Будь ты у меня, я покорил бы полмира».
С радостью смотрел, как ветераны, не уступив ни пяди земли, отражали всадников, а когда они перешли в наступление и копья, засверкав, полетели в лица помпеяпцев, произошло замешательство: четвертый ряд, обратив в бегство левое крыло неприятеля, двинулся вперед. Цезарь крикнул:
— Отвести на отдых первый и второй ряд! Двинуть в бой триариев!
С воем и грохотом бросились вперед белобородые старики, доведенные голодом до бешенства.
Глядя на резню, Цезарь вспомнил приготовления к пирам, которые он давал народу во время своего эдилата: в огороженном месте происходила страшная резня домашней птицы — сыпались перья, дико кудахтали куры, надрывно гоготали гуси, хрипя и захлебываясь в своей крови… Не так же ль хрипят эти люди?!
— Победа! победа! — закричал Цезарь, выхватив меч, и помчался, размахивая полой красного плаща, в самую гущу боя.
Передние ряды неприятеля дрогнули, смешались, задние остановились, и войско, расстроенное, никем не управляемое, обратилось в бегство.
В вихре наступления воины проносились перед глазами Цезаря, как во сне. В плен никого не брали, — озверевшие ветераны с дикими криками погружали мечи в тела.
Вот берег Энипея… Кто это переправляется верхом на коне, без шлема?.. По седой голове и широким плечам он узнал Помпея, и сердце дрогнуло, ослабели руки.
Бежит старый триумвир, бывший зять… Бежит полководец, прославленный навеки… И гонит его муж, презираемый всеми!.. Образ умершей Юлии встал перед глазами… Дружба и любовь, где вы? Неужели все это был сон?..
Очнулся.
— Взять приступом лагерь! — загремел властный голос Цезаря. — Взять в плен Помпея!
Он вступил в лагерь, когда там происходила страшная бойня. Глядя на палатки, увешанные миртами и украшенные пестрыми коврами, на столы, уставленные фиалами с вином, полководец горько сказал:
— Эти люди, привыкшие к роскоши и тунеядству, осмеливались еще обвинять в излишествах голодное войско Цезаря!
С несколькими друзьями мчался Помпей, как помешанный, по дороге в Лариссу. Знал, что войско рассеялось, — погибли тысячи, но что значили эти люди, когда была поколеблена власть, умалены способности полководца и борьбу приходилось вновь начинать?
В Амфиополь!
Эдиктом он призывал под знамена молодых греков и римлян, приказывая им собраться в Амфиополе, куда прибыл сам с несколькими друзьями.
В Амфиополе он провел ночь и, взяв у клиентов взаймы денег, выехал в Митилену.
Встреча с сыном и женой расстроила его. Корнелия, рыдая, упала ему на грудь и, причитая, целовала его руки, обнимала колени.
— О, супруг мой возлюбленный, — всхлипывала она, — почему Фатум преследует тебя? Отчего клятвопреступнику шлют боги победы, а тебе, честному, любящему республику, позор и унижения?
— Не плачь, Корнелия, — сказал Помпей. — Жизнь стала для меня тягостью, и я жду, когда услышу шаги Мойр. Пусть скорее будет перерезана нить жизни!..
