— Слыхал я о Беловодье, — ответил Шергин, покачивая головой. — Будто где-то тут в горах, в тайном месте.
— Во, — заулыбался мужичок, — знаешь. И то правда, в самом что ни есть тайном. А только ты, барин, со своими некрутами и фельфеблями туда не ходи. Тебе с ними туда дорога заказана. Если б вот бросил все да один пошел… а не то со мной, и в старую веру бы обратился. Тогда дойдешь. А с войском не пройдешь.
— Отчего же?
— А там, барин, уж свое войско. Побьют твоих соколиков, вот те крест. И тебя побьют.
Мужичок припечатывающе осенился двуперстным раскольничьим крестом и поклонился в землю.
Шергин испытал к этим словам необыкновенный интерес и весь подобрался, спружинился, как кошка, у которой перед носом сидит нахальная мышь.
— Это что же там за войско такое? Тоже небось тайное да заповедное?
— А то как же. Аккурат тайное. А как же ему не тайным быть, коли с тайными людьми из Беловодья общение имеют? Ты, барин, сам-то рассуди.
— Ну а ты видел это тайное войско? Может, встречалось в горах? — спросил Шергин.
— А может, и встречалось, — лукаво сморщился мужичок.
— В каких местах?
— В местах-то каких? — задумался раскольник. — Да тут недалёко, на цветных горах.
— Где это?
Шергин развернул карту, разложил на столе, но мужичок с места не стронулся.
— Это мне, барин, наука бесполезная, я тебе так просто скажу. Ежли свербит тебе, пойдешь отседова на восход, к Ильдугему, там перевал минуешь и дале повдоль Курайской хребтине двинешь. Как увидишь — красные горы пошли, тут и гляди в оба. Может, чего углядишь. А только зря тебе это, — заключил раскольник.
Шергин карандашом начертил на карте пунктирную линию и там, где она обрывалась, поставил три знака вопроса.
— Что ж ты сам за ними не пошел, если в Беловодье стремишься? — спросил.
— Эх, барин. Туды свой путь найти надо, а не чужой. Тут ить, барин, мудрость, об какую зубы поломаешь, а вовек не разгадаешь. Одно знаю наверно — дорога туда под гору ныряет. А гора та — всем горам царица. В небо упирается и порфиром блещет, фрусталем мигает, вот какая гора. А как с другого конца выйдешь, тут тебе и Беловодье заветное. Тут тебе и сыр в масле и девки красны, тут и Божья роса, и ангеловы голоса. Никакой антихрист туды не сунется.
Шергин поскреб колючий подбородок, размышляя.
— Ну вот что. Наказывать тебя за дурные разговоры с солдатами не стану, хотя надо бы. А пойдешь с нами — вдруг чего напутал, а там вспомнишь. Будем вместе это таинственное Беловодье искать.
Тут мужичок свалился с грохотом на коленки и слезно взмолил:
— Не губи ты мою душу, барин. Нельзя мне с вами никак. Вот хоть на месте убей, а не пойду. Никониан, да с ружжами, в Беловодье вести — да где ж это слыхано. И не дойдете вовсе — побьют же, и меня с вами. Тады уж мне от скрежета зубовного не спастись, гореть буду в огне вечном. Отпусти ты меня, барин!
— Да и черт с тобой, — легко согласился Шергин. — Все равно ведь сбежишь. И людей мне попортишь своими анархическими разговорами.
— Попорчу, барин, попорчу, — на радостях закивал раскольник. Он поднялся на ноги и вынул шапку, приладил на голову. — А я уж как ни то один, по-старому. Вижу, не вышло у меня сопутников себе собрать. А то, может, и к лучшему, кто ж его знает. Так я пойду, что ли, барин? — Он оглянулся на дверь, за которой ждали двое солдат. — Некруты у тебя больно злые.
…К ночи затуманило — пришла первая оттепель, нагнала сырости с близкого болота. Неподалеку гулко потрескивало, ухало — будто вскрывались горные реки. Но туземцы заверяли, что для рек еще рано, а вздыхает большой ледник неподалеку, готовится к первой в этом году брачной ночи, когда истечет мутными струями и покроет белые воды побежавшей мимо речки.
Земля под ногами была непривычно твердой для весны, и даже туман в воздухе казался сухим, щекочущим в горле, будто дым. Пахло незнакомо — не тающим снегом и пробуждающейся землей, а древней пылью, которую по миллиметру в столетие обтачивал с гор здешний ветер и потом кружил-гонял по степи в пыльных бурях. За аилами на краю деревни горели костры — солдаты ужинали, иные спали, подставив спины огню. Шергин подошел незамеченным, остановился за границей света — не хотелось обрывать разговор.
— …на ероплане улетел. И царица с ним, и дети ихние с наследником Лексеем. А живут теперича в горах, там их никто сыскать не сумеет, и прозываются те горы — Гамалаи. Они на земле самые высокие, оттуда до неба и до Бога — пальцем ткнуть.
— Ну и силен же ты врать, Постников. Как же они все на ероплане вместились? Это ведь машина сурьезная, а не кобыла с телегой. Вот, братцы, меня послушайте, как оно есть на самом деле. По Белому морю теперь белый крейстер плавает и никогда к берегам не пристает. На нем и спасаются царь с наследником от большаков. А все почему? Море-то Белое, красным в него не зайти, утопнут…
Часть четвертая
Беловодье и Царь-гора
— Теперь мне все ясно, — торжественно провозгласил Федор с порога. — Беловодье — это тайная партизанская база в труднодоступных горах.
— Оригинально, — оценила Аглая, чуть опешив и забыв пригласить гостя в дом. — Такого еще не было.
— Это не моя мысль, — отверг лавры Федор. — Так думал полковник Шергин. Или примерно так… — Он на миг замолчал. — Но вообще-то, я полагаю, меня стоит впустить.
— Ох, — сказала Аглая и посторонилась. — Только не делай больше таких громких заявлений. Тетя приболела, и, если услышит, ей станет совсем худо. Она у меня впечатлительная.
— Понял. Буду делать заявления шепотом.
Федор расположился в старом-престаром кресле-качалке и, переполненный заявлениями, усиленно закачался. Аглая наскоро приготовила чай с алтайским кумысом. Осторожно понюхав кувшинчик с густым грязно-белым молоком, Федор поинтересовался:
— Лошадиное?
— Верблюжье.
Еще раз понюхав, он не решился рискнуть и отодвинул кувшинчик.
— Зря, — сказала Аглая. — Очень питательно. Ну, я слушаю тебя.
Федор принялся шептать, с чувством выкатив глаза:
— Я собираюсь идти в горы.
— Для чего? — насторожилась Аглая.
— Искать клад, оставленный там полковником.
— Очень интересно, — сказала она нисколько не заинтересованным тоном. — У тебя есть карта сокровищ?
— Есть. — Федор вытряхнул из-за пазухи мемуары прапорщика Чернова. — Вот она. Здесь все описано. Шергин искал Беловодье, то есть ту самую партизанскую базу…
— Легенда о Беловодье появилась лет на двести с гаком раньше, — перебила Аглая.
— Знаю, но Бернгарт мог просто использовать этот бренд для своего караван-сарая.
— Допустим. — Аглая шевельнула бровями, и в этом движении не было совершенно ничего допускающего. Федор, однако, был увлечен рассказом, чтобы замечать ее мимику.
— В полку, хотя это скорее было несколько рот, ходили разные мнения насчет конечной цели похода. Судя по всему, Шергин был очень скрытен. Это, конечно, сильно вредило ему и нагнетало атмосферу в отряде. Но здесь, — он постучал по книге, — упоминаются Беловодье и Белый Старец, который жил на высокой горе. Тебе это о чем-то говорит?
— Цагаан-Эбуген, монгольское божество? — Аглая пожала плечами. — Пока ни о чем.
— Может, и божество. Или не божество. Они ведь нашли эту гору, и Шергин с ротой солдат полез на нее. А там двое рядовых заблудились и наткнулись на Белого Старца. Один потом вернулся, а второго Старец оставил у себя. Больше того парня никто не видел. Но второй передал Шергину пару слов от «божества». После чего полковник пришел в сильное возбуждение, долго писал что-то и в результате оставил на горе свою шкатулку, с которой никогда не расставался. Что в ней было, кроме этого письма, неизвестно. Но Чернов видел, куда полковник ее спрятал, и подробно описал место. Как думаешь, зачем?
— Чтобы кто-нибудь когда-нибудь ее нашел.
— Точно. И этот кто-то — я. Письмо полковник писал мне.
— Почему ты так уверен?
— Чернов стал свидетелем гибели семьи полковника в Ярославле. Он был уверен, что убили всех. А в тот день на горе Шергин, как безумный, твердил про своего потомка. Сказал, что получил обетование о потомке. — Федор умолк, глядя в стену остановившимися глазами. — Вот и решай — божество сей Белый Старец или кто.
— Или где, — сказала Аглая. — Как ты собираешься искать эту гору?
— Найду. Туземцы так и называли ее — гора Белого Старца. Может, и сейчас кто-нибудь из них знает.
Федор вопросительно посмотрел на девушку.
— Ладно, поспрашиваю, — согласилась она. — А в книжке написано, как он погиб?
— Написано. Но мне не все ясно. Это только внешняя сторона дела. А мне нужны показания главного свидетеля.
— Старик Плеснев мертв, — напомнила Аглая.
