Вскоре огромный испанский кортеж отбыл в сторону моря. Филипп торопился — ещё чуть-чуть, и ветер переменится, путешествовать по морю станет не просто опасно, а невозможно. Осень и так уже вступала в свои права, но отплыть в сторону Испании всё ещё представлялось возможным. Корабли стояли у берега, готовые по первому сигналу поднять паруса. Вся процессия двигалась, практически не останавливаясь. Земля вылетала из-под копыт несущихся во весь опор лошадей. Филипп передвигался с большим комфортом, чем его подданные. Им предстояло проследить за погрузкой сундуков на корабли, поэтому у принца времени было чуть больше, чем у остальных.
Фредерико скакал вместе со всеми, стараясь не отставать и не жаловаться. Ему исполнилось сорок лет, но он не чувствовал себя старым. Он с удовольствием наслаждался свежим воздухом свободы, не сравнимым с тем, которым приходилось дышать в самом прекрасном королевском дворце. Конечно, порой усталость давала о себе знать. Фредерико не подавал виду, разделяя все тяготы пути со своими попутчиками.
— Засиделся! — мелькало у него в голове. Ветер свистел в ушах. Всё, что он видел, — спины лошадей, бегущих впереди. От непривычки долго ехать верхом болела спина, затекали руки и ноги. Но настроение у Фредерико улучшалось с каждой милей.
В какой-то момент он почувствовал запах моря. Подняв голову, он увидел вдали бесконечную, голубую гладь воды. Испанские корабли чётко вырисовывались на фоне неба. Они были огромны! Фредерико с уважением окинул взглядом деревянные громадины. Сложенные паруса, как крылья больших птиц, покоились на высоких мачтах.
— Лучше испанских кораблей не бывает, — послышался рядом голос одного из его попутчиков, — любую войну на море мы выиграем.
Фредерико согласно закивал.
— Давно я не ходил по морю, — признался он собеседнику, — а когда и ходил, то на маленьких торговых суднах. Или с каперами, — добавил он, подмигивая.
— Ну что ж, с принцем путешествовать большая честь. Но нам предстоит много работы, прежде чем выйдем в море.
А в Лондоне в это время пожинали плоды плохого настроения королевы. Как только Филипп уехал, она все свои силы бросила на борьбу с протестантами. Костры разгорелись сильнее, чем прежде. В какой-то момент Мария вспомнила о давно посаженном ею в Тауэр епископе Кентерберийском. Томас Кранмер надеялся, что про него забыли. Может, так и случилось бы. Так бывало: посаженного в темницу одним королём выпускал на волю следующий король. Кранмеру не повезло. Мария осенью вспомнила именно о нём.
— Выбить из епископа признание в совершенной ереси! — приказала она голосом, не терпящим возражений. — Любыми способами.
Способы были для всех одинаковы. Набор инструментов, применяемых при пытках, был разнообразен, но не бесконечен. Но Кранмер даже не пытался сопротивляться. Он понимал, что лучше признать себя виноватым во всём, чем угодно, покаяться и вымолить прощение. Так бы и вышло. Члены Тайного совета потирали руки — показательный процесс демонстрировал народу победу королевы над еретиками. А иначе теперь протестантов не называли.
Бывший епископ признался, и его даже перевели в лучшие условия, чем были до этого. Никто и не догадывался, что Мария вынашивает совсем другие планы по его поводу. Снисхождения она проявлять не собиралась.
— Он будет сожжён, — объявила Мария, — но перед тем, как его грешное тело предадут огню, он прочтёт речь, которую мы ему подготовим. О покаянии, признании себя еретиком, отречении и повиновении королеве.
— Кранмеру можно сохранить жизнь, — осторожно предложил кто-то, — все и так видят, что он раскаялся и принял истинную веру.
— Нет, — отрезала Мария.
У неё нещадно болела голова. Боль изводила её давно и становилась всё сильнее. Королева практически не спала. Всё, что ей хотелось, это заставить так же страдать других. После очередной казни Марии становилось чуть легче, но длилось облегчение недолго. Кранмеру повезло меньше остальных. Им королева занялась после отъезда мужа, когда её состояние ухудшилось настолько, что она с трудом фокусировала взгляд на окружавших её предметах и людях. Мучения хотелось разделить с кем-то ещё. Тут-то иод руку и попался епископ.
— Подготовьте речь, — повторила она, — покажите Кранмеру. Он её прочтёт, подпишет и скажет перед всеми собравшимися в соборе людьми. Такой урок никто не забудет.
Позже Мария чуть изменила приказ. На сей раз речь должен был писать сам Кранмер. Конечно, её проверили и поправили. Но в целом он её подготовил лично.
Казнить епископа намеревались в Оксфорде при большом стечении народа. Всё было подготовлено к сожжению главного еретика Англии. Но вот только Кранмер, собравшись с духом, поняв, что помиловать королева его не собирается, решил сказать слова, которые от него никто не ждал. Правда, вначале, он поклялся в преданности и верности королеве, но после начал говорить не то, что было написано на листе бумаги, лежавшей перед ним.
И тут досталось всем, а папе римскому в первую очередь. Назвав его антихристом, Кранмер сказал, что не предаёт своих убеждений. А раскаивался он лишь потому, что боялся пыток и смерти. Епископ напомнил, что следовал законам, прописанным королями Англии, Генрихом и Эдуардом. Эти законы сейчас попраны папой.
В зале стояла тишина. Епископ довёл свою речь до конца. Тут-то все осознали, что произошло, и стащили его с кафедры. Но дело было сделано. Смерть Кранмер принял мученическую, став в глазах англичан примером стойкости и преданности вере. В костре он горел медленно, успев перед самой смертью ещё раз выкрикнуть проклятия Риму...
Испанские корабли на всех парусах шли по морю. А Мария проигрывала очередное сражение с ересью. Теперь её боялись и ненавидели, понимая, что за истребление еретиков она взялась не на шутку. Отречение и принятие другой веры считалось обязательным, но не спасало от костра.
Что касается Елизаветы, то любовь к ней в Англии росла просто потому, что она тоже считалась врагом сестры. Причём врагом номер один.
Филиппу всё же пришлось возвратиться в Англию. Всего месяц он пробыл на родине, как пришлось ехать обратно. В январе его на остров опять отправил отец — просить выступить вместе против Франции, с которой Испания вновь вступила в войну. Казна обеих стран опустела. В тот момент они вполне могли соревноваться, чья обеднела больше. Поэтому вначале Филиппу отказали. Ему пришлось остаться, чтобы попробовать убедить жену помочь испанским родственникам. Этот приезд Филиппа прошёл гораздо скромнее предыдущего. Погода не способствовала перемещению из страны в страну морем. Никакой армады кораблей, никаких сундуков...
Надо сказать, что Мария приняла мужа с распростёртыми объятиями. Она уж и не надеялась его увидеть, тем более так скоро. Королева готова была отдать сколько угодно денег и снарядить сколь угодно большое войско, но зависела от Тайного совета, который Филиппа, так как она сильно, не любил. Совет и парламент сопротивлялись, а Мария наслаждалась подобием семейной жизни...
Вместе с Филиппом вернулся и Фредерико. Он сразу поехал в Хэтфилд, чтобы поприветствовать Елизавету и рассказать о своём путешествии.
— Ты доволен? — спросила она, улыбаясь. — Ты сделал, что хотел? Видел сына? Передал письмо? — Елизавета завалила его вопросами.
— Нельзя ответить вам, ваше высочество, одним словом, — Фредерико развёл руками. — Да, я бесконечно признателен вам за оказанную помощь. Вместе с доном Филиппом мы проехали по морю, причалив к берегам Испании как раз вовремя. Ещё бы чуть-чуть, и наши корабли раскидало бы бурей по морю. Все б потонули, — Фредерико выдержал паузу, — сменился ветер, ваше высочество. Одно дело пассатные ветра они способствуют путешествию из Англии в Испанию...
— Ты рассказывай про сына, а не про ветра, — Елизавета хмыкнула, — хотя мне, может, и полезно послушать о том, когда лучше поднимать паруса, чтобы достигнуть испанского побережья.
— Так вот, — как ни в чём не бывало продолжил Фредерико, — причалили. Затем отправились в Толедо. Туда мне и нужно было. Я без труда нашёл тот дом, в котором последний раз видел своего маленького сына. Побродив кругом, поговорив кое с кем, понял, что те люди так там и живут, как раньше. А сын мой, хоть и подрос за эти годы, всё ещё при них. Каждый день я ходил к их дому, надеясь увидеть сына. Однажды мне это удалось. Он уже совсем взрослый. Похож на меня только фигурой, — Фредерико посмотрел на своё отражение в зеркале, стоявшем в углу комнаты, и ткнул туда пальцем, — такой же невысокий и коренастый. А вот лицо — точно Матильда. Красивый. На испанца не очень-то похож.
— Ты с ним поговорил? — спросила с любопытством Елизавета.
— Нет, не стал. Что бы я сказал ему? Всё написано в письме. Я решил поговорить с его приёмными родителями и попросить их передать ему письмо, когда они сочтут нужным. Вскоре представился удобный случай. В честь возвращения в Испанию во дворец дона Филиппа пригласили всех богатых и знатных людей города. Туда пришли и родители моего сына. Я подошёл к ним, разговорился. Узнав, что я один из приближённых принца, они пригласили меня к себе в гости. Вот это мне и было нужно.
