И вдруг – приглушенный женский крик. Немолодая женщина в длинной до пят ночной рубашке торопливо зажигала керосиновую лампу. Пальцы ее дрожали, рассыпая по полу спички. В спальне пахло тепло обжитым уютом, широкая постель стыдливо обнажала смятые простыни.
– Простите, – сказал фон Герделер, вскидывая руку к козырьку, – но я, наверное, не привыкну к финскому обычаю, чтобы двери оставались незапертыми.
Он сказал это по-шведски, и женщина, быстро накинув халат, ответила тоже по-шведски:
– Если вы пришли для разговора с Петсамо, то разговор не состоится, – линия испорчена.
– Значит, я попал туда, куда мне нужно, – вежливо сказал инструктор. – Вы и есть телеграфистка фру Андерсон?
– Да, я.
– Прошу, – проговорил оберст и, взяв фру Андерсон за локоть, вывел ее из спальни.
– Я не понимаю, что вы хотите от меня?
– Чтобы вы соединили меня с Петсамо.
Женщина села перед аппаратом, включила связь.
– Видите, – сказала она, – все мертво!
– Я вижу другое, – улыбнулся инструктор.
– Что же именно?
– Во-первых, вы хорошенькая женщина, а во-вторых, вы не хотите соединить меня с Петсамо!
– Но…
– Оставим это!
Он протянул ей пачку сигарет, она неуверенно закурила от зажигалки фон Герделера, который закурил тоже.
– Я уже стара для вас, – неожиданно сказала фру Андерсон.
– Надклеванная птицей вишня всегда слаще.
– Спасибо и за это… Ха!
– Пожалуйста, – невозмутимо ответил фон Герделер, выпуская дым к потолку. – Так я жду!
– Ждать вам нечего: на проводе – пусто.
Инструктор усмехнулся и сказал:
– Но есть другой провод.
Фру Андерсон удивленно повела тонкой бровью:
– Вы ошибаетесь: другого провода нет.
– Я очень редко ошибаюсь. Как видите, в одном я уже не ошибся!
– В чем же?
– В том, что вы милая женщина.
– А-а-а, – вяло засмеялась фру Андерсон.
– Я не ошибся, – продолжал инструктор, – и в другом.
Он неожиданно сел перед ней на стол, свесив ноги в ярко начищенных сапогах, взял ее за подбородок.
– Это еще что! – возмутилась она.
Но он не выпустил ее подбородка из своих жестких пальцев и, помолчав, строго заметил:
– Я люблю, чтобы женщина, когда я с ней разговариваю, смотрела мне прямо в глаза!
Она посмотрела ему в глаза и подавленно сказала:
– Хорошо, я соединю вас с Петсамо… Дайте, пожалуйста, еще одну сигарету…
Заработал аппарат.
– Швеция на проводе, – сказала она.
– Отлично…
– Корпиломболо… Корпиломболо, – раздалось в наушниках. – Корпиломболо слушает…
Женщина назвала пароль и потребовала:
– Соедините с Петсамо… Соедините с Петсамо…
– Встаньте, – сказал фон Герделер и, заняв ее место, надел наушники. – Алло!.. Петсамо?.. У аппарата чрезвычайный эмиссар в Лапландии оберст Герделер… Кто отвечает?.. Принимайте…
Он стал докладывать о положении в Лапландии, и одна его рука как бы невзначай легла на спину женщины.
Телеграфистка дернулась в сторону, тогда оберст просто обнял ее – цепко и властно, не переставая повторять в трубку:
– Слушаюсь… будет исполнено… я обещаю…
Когда разговор был закончен, фон Герделер не ушел. Как-то странно посмотрев в темный угол, словно там скрывался кто-то невидимый, он уверенно произнес:
– Запомните мои слова: скоро я буду генералом!
– Меня это не касается… Пустите меня! С Петсамо вы переговорили, что вам еще надо?
Оберст вскинул голову, его упрямый квадратный подбородок слегка округлился в непонятной усмешке, но глаза из-под каски смотрели по-прежнему жестко и ясно.
– Я, – не сразу отозвался он, – тем и отличаюсь от других офицеров, что всегда знаю, чего мне надобно сейчас, завтра и чего захочу через три года!..
Он ушел от телеграфистки только на рассвете. Фру Андерсон, кутаясь в шубку, вышла на крыльцо. Глаза ее были припухшие, лицо помято.
– Хорст, – жалобно спросила она, – ты еще придешь ко мне?
Фон Герделер ничего не ответил. Ему подвели коня. Он легко забросил в седло свое сильное мускулистое тело. Вдали синел лес, вода в реке казалась зеленой.
– Мне тебя не ждать, Хорст?
Инструктор затянул ремешок каски потуже, сказал:
– Я еще не раз буду звонить в Петсамо…
Воздух рассекла плеть. Лошадь, вскинувшись, перемахнула через изгородь, и всадники помчались по скользкой дороге.
На курсах лейтенантов морской пехоты командование ценило Мордвинова, но в «кубрике» его почему-то недолюбливали. Курсантам не нравился этот угрюмый, замкнутый в себе ефрейтор: не пошутит, не улыбнется, спросишь его что-нибудь – только буркнет в ответ. Его побаивались немного, и даже старшины рот относились к Мордвинову с особым уважением. Объяснить – почему так, старшины не могли, но, если их спрашивали об этом, они глубокомысленно намекали:
– Мы-то уж знаем, что он такой… Ну, как бы это сказать?.. В общем, не такой, как все!..
Это еще больше настораживало курсантов к «не такому, как все» человеку, и однажды подсел к Мордвинову один весельчак, сказал при всех:
– Ты чего травишь, что на «Аскольде» служил?
– Я разве вру?
– Конечно.
– Отшвартуйся, – сказал Мордвинов.
– Ишь ты, вычитал словечко, – съязвил курсант, – а сам, наверное, и море-то с берега только видел!
– Я тебе сказал: отползи.
– Да отползу, только не трави больше, что на флоте служил. Разве с кораблей ребята такие, как ты, бывают?..
Мордвинов оправдываться не стал, но задумался: почему все так? В экипаже «Аскольда» его не то чтобы любили особенно, просто относились к нему не хуже, чем к Платову или Русланову. Считали, что он скуповат немного, может нагрубить, но разве же он сделал что-либо плохое кому-нибудь? И не только на «Аскольде» – здесь тоже. «Правда, они боятся моих ночных дежурств, когда я требую от всех образцового порядка в помещении, но ведь на то и дисциплина! Прежде чем приказывать, научись подчиняться – в этом залог воинской службы. Ну и, спрашивается, какого черта этот парень придирается ко мне?..
Хотя – нет: он, пожалуй, прав, и вот почему: я стал уже не такой, каким был раньше, во мне что-то изменилось. В лучшую или в худшую сторону – я еще не могу понять. Во всяком случае, изменилось, и очень сильно. Люблю ли я вообще людей? Да, я люблю их, и даже этого парня люблю – он всегда веселый, хорошо шутит, легко жить, наверное, таким людям. А вот мне… Как странно все: Рябинин взял меня из детдома, поставил на работу, я жил не то чтобы прекрасно, но и не плохо, так же, как все; мне иногда было очень тяжело, холодно, я уставал, от меня пахло рыбьим жиром, и это была счастливая пора. А вот теперь… Сколько раз давал себе слово – не думать о ней, забыть лицо, голос, походку, вычеркнуть ее из жизни, будто и не было ничего. Да и в самом деле, если и было – так у кого угодно, только не у меня. Легко сказать – забудь, а вот ты попробуй – забудь. Отсюда, наверное, и все остальное…»
– Эй! – позвал он курсанта, который только что отошел от него. – Поди-ка сюда.
– Ну, чего тебе?
– Сядь. Ты где служил?
– Уж нет того корабля, на котором я служил.
– Погиб?
– На мине. Ночью.
– Значит, тонул ты?
– Сам понимаешь…
– Вот и я, – сказал Мордвинов, – тонул. Плохое, брат, это дело, скажу я тебе, тонуть-то!
– Да уж, конечно, не банку варенья слопать.
Как-то совсем неожиданно для самого себя Мордвинов рассказал историю гибели «Аскольда», что было на Новой Земле, как построил плот и как подобрал его английский крейсер, – о Вареньке он умолчал, но и этого было достаточно: собравшиеся одобрили рассказ, однако продолжали относиться к Мордвинову по-прежнему.
Через несколько дней вся школа лейтенантов вышла на тактические маневры в гористые тундры, расположенные поблизости от фронта. Под командование каждого курсанта поступало пять-шесть молодых солдат, с которыми он должен был выполнить боевую задачу, приближенную к боевой обстановке. Маневры сводились к цели «обстрелять» новичков и как бы устроить будущему офицеру экзамен: способен ли он вести за собой людей, каковы его тактические познания, сможет ли он преодолеть трудности своего первого боевого пути?..
Мордвинов все время, пока ехал на грузовике к линии фронта, испытывал какое-то волнение, которое казалось ему даже приятным. Это волнение усилилось, когда его вызвали в штабную палатку, разбитую на берегу покрытого первым ледком озера. Откинув хлопающую на ветру промерзшую парусину, он вошел внутрь и доложил:
– Курсант Мордвинов явился для получения задания!
В палатке находились двое: начальник школы, высокий плечистый майор с тростью в руках, и посредник – лейтенант Ярцев, специально назначенный командованием следить за ходом учебных маневров. Майор проверил у Мордвинова часы-компас, автомат и диски к нему, посмотрел, как подбита железом обувь, велел подтянуть ранец.
– Товарищ посредник, – сказал он потом, – дайте этому курсанту задание посложнее. Ведь он у нас первый отличник в школе!
