Схватив кардинала за фиолетовое облачение, солдаты вытаскивают его в коридор и там убивают.
Король вызвал папского легата Морозный, которому его венецианское происхождение обеспечивало благоволение короля, и попросил передать глубокие извинения Его Святейшеству.
Окруженная аптекарями и лекарствами, Екатерина Медичи с нетерпением ждала отголосков этого государственного переворота, который происходил без ее участия. Она чувствовала себя лучше, и вместе со здоровьем возвращалась жажда деятельности, интриг, потребность навязывать свою волю. Несмотря на ужасные холода, 1 января Екатерина поднялась с постели, облачилась в свое неизменное черное платье и отправилась к кардиналу Бурбонскому.
Она надеялась вновь завоевать доверие своего «кума», убедить его, что она в состоянии служить посредницей между королем и Католической Лигой. Однако кардинал, подавив глухую ярость, встретил это предложение одними упреками.
Королева-мать была уязвлена до глубины души. Она поняла, что отныне ей никто не поверит, что власти ее пришел конец. Поникшая вернулась она в свои покои; ночью ей стало хуже, а на другое утро у королевы-матери начался сильный жар. С каждым последующим днем она все больше и больше слабела, но это ничуть не волновало Екатерину: она верила предсказанию, согласно которому ей суждено умереть около Сен-Жермена, а в Блуа, где находился двор, не было церкви с таким названием…
Ввиду событий, потрясших двор, об этикете, казалось, забыли. Офицеры, священники, придворные, слуги – все обсуждали последние новости, стараясь угадать, как будут развиваться события. Около Екатерины почти не осталось никого из ее привычного окружения, и она немало удивилась, увидев однажды около себя незнакомого королевского священника. Королева-мать спросила, как его зовут.
«Жюльен де Сен-Жермен», – был ответ.
«Все, час мой близок», – прошептала старая Флорентийка.
Она тут же призвала нотариуса, с замечательной твердостью духа продиктовала ему длинное завещание, в котором не забыла ни об одном из своих родственников, помощников или слуг. Она назвала короля своим единственным наследником, но в действительности разделила большую часть своих богатств между королевой Луизой, Кристиной Лотарингской и своим незаконнорожденным внуком Шарлем Овернским, внебрачным сыном Карла IX. Что же до Маргариты, по-прежнему томившейся в Юссоне, то она даже не была упомянута в завещании.
Генрих, предупрежденный врачами, не отходит от постели матери. Она любила его, вложила в него столько души, защищала, боготворила, иногда вела себя безрассудно. Ей он был обязан двумя своими коронами, славой своей юности, знанием политики и многими трудными победами. Но, увы, ей он был обязан и гнилой кровью Медичи, и все еще жившей в нем болью из-за невозможности поцеловать холодные губы Марии Конде, и отречениями в Болье, Немуре и Шартре…
Да, конечно, его сыновья любовь подверглась жестоким испытаниям. И он спокойно воспринимал мысль о возможности потерять мать, которая когда-то была для него верной опорой и прибежищем от всех бед. Она уходила, и он оставался в одиночестве, последний оплот пошатнувшегося мира. Он оставался один, лишь тени былого окружали его: его родственница Мария Стюарт, Мария Конде, которую он так любил когда-то, и длинная вереница его молодых друзей – Дю Гаст, Келюс, Можирон, Сен-Мегрен, Жуайёз… И даже его враги – Колиньи, Бюсси, Конде, Гизы, – все они, казалось, звали короля туда, откуда нет возврата.
Для семьи Медичи 5 января был роковым днем. И в этот день, в половине второго, Екатерина испустила дух.
Поскольку из-за мятежа в Париже дорога к королевской усыпальнице в Сен-Дени была перекрыта, гроб с телом покойной сначала собирались выставить для прощания в церкви Сен-Совёр в Блуа, но ввиду нехватки бальзамирующих веществ пришлось довольно быстро предать его земле. И двадцать один год Екатерина Медичи пролежит в этой жалкой гробнице. Только во времена царствования Людовика XIII тело ее будет перенесено в специально возведенную ею же когда-то часовню, где покоился прах любимого мужа Екатерины, короля Генриха II.
Так закончился земной путь Екатерины Медичи, этой удивительной королевы. Ошибки, допущенные в старости, вынашивавшиеся ею сложные династические комбинации, воспоминание о Варфоломеевской ночи не должны затмевать дел, совершенных королевой-матерью во имя Франции. Благодаря ей были отвоеваны Гавр и Кале и сохранено единство королевства в трудные годы правления Карла IX.
Глава 14
Павший за Францию
(5 января – 2 августа 1589)
Поток черных, коричневых и белых платьев затопил улицы Парижа 6 января 1589 года: тысяча двести студентов на разные голоса распевали «Тот день, день гнева…»19. Дети несли свечи, взрослые – факелы; иногда они останавливались, испуская воинственные кличи, и тогда пламя свечей отблеском пожара подрагивало на стенах домов. Все стекались к собору Парижской Богоматери, где толпа, притоптывая ногами, скандировала: «Конец роду Валуа!»
Это чудовищное шествие положило начало волне жестокости, которой город, в буквальном смысле слова обезумевший от горя, платил за смерть Гиза. Разъяренная толпа ворвалась в церковь Сен-Поль, разбила надгробия фаворитов короля, с общественных зданий срывались гербы Франции и Польши, королевские изображения вымазывались экскрементами.
А пока простонародье предавалось этим забавам, муниципалитет и духовенство занимались делами серьезными. Из всего семейства Гизов в городе оставалась лишь герцогиня де Гиз, привлекательная вдова, которая вот-вот должна была разрешиться от бремени. Этот трогательный и поэтичный образ вызывал еще большее негодование толпы, стремившейся воспользоваться отсутствием принцев, чтобы захватить власть.
Сорбонна объявила 7 января, что французы свободны от своих обязательств перед королем, поскольку тот предал свою веру. А 16 января новый комендант Бастилии, Бюсси Ле Клерк, появился в парламенте, объявил об отстранении от власти президента парламента, Арле, и увел его в тюрьму вместе с несколькими роялистски настроенными советниками.
Бриссон, «самый мудрый и самый робкий человек во Франции», соглашается занять пост президента парламента лишь после того, как ему к горлу приставляют дуло пистолета. Но, боясь возвращения короля, он тайно пишет свой протест, где объясняет, что занял этот пост лишь под воздействием силы.
Запуганный таким образом парламент прекращает вершить правосудие именем короля и становится орудием в руках революционеров. Париж пытается говорить со всей Францией таким образом, словно корона, соскользнув с королевской головы, оказалась на голове столицы. Парижская ратуша наводняет провинции посланиями, листовками, призывая главные города «принести клятву на верность Союзу», что многие и делают с энтузиазмом. Исполнительная власть полностью переходит в руки Совета, состоящего из сорока человек (три епископа, шесть кюре, восемь дворян, двадцать три буржуа), налоги были снижены на четверть, церковь освобождается от уплаты ренты.
И все же Гизов беспокоит эта республика, которая обходится без них. Никто более из членов этого семейства не обладал качествами диктатора, но герцогиня де Монпансье превосходит всех своей храбростью и целеустремленностью. Она спешно отправляется в Бургундию, привозит оттуда своего брата Майена и представляет его парижанам как их нового вождя.
Но Майен, тучный и медлительный, разительно отличался от герцога де Гиза с его благородной осанкой. Тем не менее он был назначен генерал-лейтенантом Союза, но за этим званием ничего не стояло: реальная власть принадлежала церкви и Шестнадцати, которых поддерживали фанатики, купавшиеся в испанском золоте. Церковные кафедры проповедников превратились в революционные трибуналы. Ежедневно священники в церкви разоблачали какого-нибудь роялиста или просто человека умеренных взглядов, а то и еретика. И когда несчастный выходил из церкви, его уже поджидали – одна половина города доносила на другую. В Оксере престарелый д’Амио, в прошлом воспитатель короля, не осмеливался ступить за пределы своего прихода, а в Тулузе были зверски убиты несколько судей.
«Это конец королевства», – писал австрийский посол. Торговли больше не существовало, по дорогам боялись ездить, крестьяне прятались в лесах, буржуа закапывали свои деньги в земле.
Филипп II наслаждался, созерцая этот развал, а его посол Мендоса, вновь появившийся в столице, вел себя как полновластный хозяин Лиги, армию которой он оплачивал. Благодаря его деньгам, Майен сумел удержать Орлеан и захватить все города к северу от Луары, которые еще были на стороне короля. На юге страны армия протестантов, бездействующая уже целый год, пришла в движение.
Узнав о смерти Гизов, король Наваррский просто сказал: «Я всегда знал, что им не под силу справиться с задачей, которую они сами себе поставили, и я знал, что кто-то из них в этой борьбе погибнет».
