Таруси повертел в руках автомат, потом, после некоторого раздумья, протянул его Абу Самиду.
— Ну ладно, вояка, так и быть, вручаю тебе это оружие. А как ты им будешь пользоваться?
— Это уж моя забота. Не бойся. Мне приходилось стрелять из автомата много раз. Больше, наверное, чем у меня осталось волос на голове… Если автомат не подведет, не промахнусь. Ну, давай!
И Абу Самид, боясь, что Таруси может раздумать, почти вырвал автомат из его рук и закинул за спину.
— Я же тебя недаром предупреждал, Абу Самид, что иметь дело с контрабандистами — это тебе не с вражескими солдатами воевать. Так носят оружие в армии. А ты едешь за товаром. В гости. Так ты и напугать можешь хозяев, хотя они и контрабандисты. Что они подумают о нас, увидев у тебя на плече автомат? Нет уж! Спрячь его под бушлат. Приклад держи под мышкой, разорви карман, просунь туда руку и держи палец все время на курке. Понятно. А сам иди немного в стороне, не отставай и вперед не забегай, а будь все время сбоку. В разговор ни с кем не вступай, не таращи на них глаза. Делай вид, что ты смотришь по сторонам, будто боишься, что кто-то подойдет. А уж когда начнем грузить оружие, не спускай с них глаз, следи за каждым их движением! Если увидишь, что нам в спины направили оружие, сразу бери их на прицел! Под дулом автомата они живо сообразят, что нас голыми руками не возьмешь. Поймут, с кем имеют дело.
Моряк, сидевший рядом с Таруси и, видимо, любитель острых ощущений, сразу оживился.
— А ты, — обратился к нему Таруси, — возьми мой пистолет и оставайся в лодке! Будь все время начеку! Без особой надобности не стреляй, а то еще, не дай бог, промахнешься в темноте — в своих угодишь. Стреляй только в том случае, если кто-то попытается влезть в лодку. Как бы ни швыряло лодку, якоря не бросай! Привяжем ее канатом — и хватит. В случае чего — руби канат и отплывай! Вот, пожалуй, и все инструкции.
По команде Таруси моряки свернули парус. Ахмад шестом прощупывал дно, чтобы в темноте не наткнуться на какой-нибудь большой камень. Таруси сел за руль и стал прижимать лодку ближе к берегу.
Вскоре между двумя скалами вновь вспыхнул огонек. Таруси, как было условлено, замигал в ответ фонариком. Огонек на берегу опять загорелся и погас. «Знакомство» состоялось. Лодка пристала к берегу. Таруси спрыгнул первым. Снова посветил фонариком.
Потом за канат подтянул лодку вплотную к скале. Будто из-под земли выросли фигуры людей. К лодке подтащили мешки с оружием. И только после того, как их быстро погрузили, Таруси отдал деньги, ловко прыгнул в лодку и перерубил канат. Моряки дружно налегли на весла. Ахмад поднял парус. Лодка стала быстро удаляться от берега.
— Ну, слава аллаху, пронесло! — сказал облегченно Абу Самид.
Но сразу же за его словами с берега раздался выстрел и где-то совсем рядом просвистела пуля.
— Это они нам салютуют на прощание! — усмехнулся Таруси.
Лодка, набирая скорость, уходила в открытое море.
— Ахмад, берись за руль, — скомандовал Таруси. — Скоро будет попутный ветер. До рассвета надо пройти форт. Проскочим, считайте — дело сделано!
Про груз, который доставил Таруси из Баситы, знали немногие. Кроме Надима Мазхара, в эту тайну был посвящен и учитель Кямиль. Возможно, Надим хотел бы выдать эту операцию за свою личную заслугу и нажить на этом политический капитал для себя и для своей партии — Национального блока. Но Таруси, то ли случайно, то ли намеренно, спутал карты Надима, подчиняясь подсознательному чувству симпатии и доверия, которое он питал к Кямилю. Да и какое дело было ему до этой мышиной возни. Свой долг он выполнил, слово сдержал. Доказал Надиму, что попусту не болтает. А не поделиться своими мыслями, тем более сомнениями, с Кямилем он не мог. Он всегда хотел узнать мнение своего друга обо всем, что его интересовало. Советуясь с ним, он выяснял то, что раньше понимал не совсем отчетливо. И если Кямиль одобрял его поступок, Таруси еще больше укреплялся в своей уверенности и еще смелее и решительнее шел по намеченному пути.
Именно поэтому, встретившись через несколько дней с Кямилем, он попросил у него совета — уходить ему в дальнее плавание или пока повременить.
— Видишь ли, тут советовать что-либо трудно, — ответил Кямиль. — Это твое личное дело. Могу сказать только одно, что никаких чрезвычайных обстоятельств, которые вынуждали бы тебя ломать свои планы, пока нет. По крайней мере жертв от тебя не требуется.
Таруси глубоко задумался. Он знал, что все равно уйдет в плавание. Но ему нужна была моральная поддержка. Именно ее он искал у своего друга. Он нуждался в том, чтобы его подбодрили. Помогли ему перерубить канат, которым он был привязан к берегу, к этим обжитым скалам на Батране.
Они хорошо понимали друг друга. Кямиль знал, почему терзается Таруси. Ведь с берегом его связывает теперь не только кофейня. Таруси не хочет свернуть с того пути, по которому он медленно, но верно двигался все эти годы. С пути, который помог ему найти Кямиль. Пути борьбы не только за свои интересы, но и за счастье других людей, за счастливое будущее своей родины. Он не должен и не имеет права оставаться в стороне от этой борьбы.
«Да, я не феллах, не рабочий, я моряк, — рассуждал Таруси. — Но я тоже принадлежу народу. Я один из его верных сыновей. Патриот без философии, так я однажды о себе сказал. Это, однако, куда лучше, чем быть философом без чувства патриотизма. Каждый человек должен быть прежде всего патриотом. Патриотизм — это особое, святое чувство, которое зарождается в душе человека так же, как и любовь. Но любовь бывает и долгая и быстротечная. А это постоянно, на всю жизнь. Ну а философии можно набраться и потом. Все другие ценности — преходящие, второстепенные. Можно прожить и без них…»
— Значит, ты твердо решил оставить кофейню? — спросил Кямиль.
— Да…
— Вернуться снова в море?..
— Конечно… Разве не с этой мечтой я жил все эти годы?
Таруси старался казаться спокойным. Но взгляд, который он бросил на Кямиля, выражал и недоумение и горький упрек: «Неужто ты не понимаешь меня? Или притворяешься? Может быть, сомневаешься, что я люблю море?»
Кямиль смутился под его взглядом. Он понял, что был нечуток к другу. Бездумными словами разбередил его самую больную рану. И он решил помочь Таруси. Помочь перерубить канат — пусть Таруси плывет туда, куда устремлены все его помыслы, куда рвется его душа. Канат, привязывающий Таруси к берегу, будет перерублен, но ведь, кроме него, есть невидимые, более прочные нити, которые навсегда связали Таруси с борьбой за осуществление их общей цели. И как ни трудно было Кямилю произнести это, он сказал:
— Раз так, дружище, плыви! Отдавай концы и от чаливай. Кофейня не для тебя. Это не твоя пристань. Ты рожден не для этого. Пусть сбудется твоя мечта. Ты ждал этого момента, так не упусти его. Возвращайся в море. Ни о чем не беспокойся. Но и не забывай ничего, к чему приобщился и с чем сроднился на берегу. Ты можешь быть вместе с нами, находясь и вдали от нас… Даже издалека человек при желании всегда может внести свой вклад в общее дело, может быть полезен своему народу и родине…
Они расстались. Каждый пошел своей дорогой. Но оба чувствовали, что рядом идет друг. Что нити, связавшие их, стали еще крепче и прочнее.
«Теперь все решено. Окончательно и бесповоротно», — рассуждал Таруси, ускоряя шаг. Ему не терпелось как можно скорее увидеть Умм Хасан и рассказать ей обо всем.
Больше ему ничто не мешает. Все препятствия устранены. Прежде ему казалось, что бросить этот постылый берег и уйти в море будет легко. Но теперь, когда у него появилась такая возможность, он мучается, терзается. Откладывает отплытие со дня на день. Берег и море при всем их различии слились в его душе воедино, и оказалось, что разделить их на части не так-то просто. Интересно, что скажет Умм Хасан? Их жизни и судьбы тоже переплелись. Его радость — это и ее радость. Но сможет ли она радоваться предстоящей разлуке? Да и он сам — если говорить честно — отлично понимает, что расстаться с ней ему будет нелегко. Он успел не только привыкнуть, но и сродниться с ней. Он не может променять встречи с ней, в которых он черпал силы, находил отдохновение, утешение и радость, на шумные развлечения и мимолетные любовные эпизоды в портах. Нет, ему не может заменить ее даже красавица Мария из Констанцы, в которую, как ему казалось, он был так пылко влюблен. Нет, покинуть Умм Хасан он не может. Но и оставаться на берегу, лишь бы быть рядом с любимой женщиной, тоже не к лицу моряку. Где же выход? Вот еще одно непредвиденное препятствие, которое раньше он не учитывал в своих мечтах и планах.
Таруси долго ворочался с боку на бок, не в силах заснуть. Воспоминания о прожитой жизни, о всем, что пришлось пережить, передумать и перечувствовать за эти годы, возбуждали нервы, будоражили кровь. Казалось бы, он далеко уже не юноша, а в нем все еще бушуют страсти. Очевидно, это потому, что он старался сдерживать их в молодости. И вот с годами они все настойчивее напоминают о себе. Чем дальше, тем труднее становится ему владеть своими чувствами. Такие люди, как он, стареют только внешне, для других, сами же они чувствуют себя до конца дней своих молодыми. В такие вот часы бессонницы, когда воспоминания раздувают, казалось, давно уже потухшие угли, распаляют их и при свете все ярче разгорающегося пламени воспламеняют фантазию, один за другим начинают воскрешаться в памяти видения прошлого — события, встречи, увлечения. Когда-то маленькие, потухшие костры чувств вдруг раздуваются в огромный пожар, неуемное пламя которого грозит сжечь тебя заживо.
