место.
– Ну да… – сказал Джек, но в голосе послышался скепсис.
– Что такое, тебе не нравится?
– Это? – Джек обвел рукой вокруг себя. – Обожаю. Это, по мне, абсолютно лучшее, что есть в Англии. Чай на лужайке после обеда, тихий “дыщ-дыщ” ракетки по теннисному мячику…
– И что же?
– А то, что оно им достанется на пару дней. И все. Но папа гениальный мужик, мы оба это знаем. И он всю жизнь пахал. Они в таком вот месте жить должны, а не снимать его на неделю.
– Сказать-то что хочешь?
– Да просто расстраивает меня это, вот и все. Он столько лет возился с деньгами да так и не понял, как они устроены. Как деньги производят еще больше денег, если знаешь, что делаешь, если есть в тебе…
– Бессовестность? – предположил Мартин.
– Я собрался сказать “дух предпринимательства”.
– То есть ты считаешь, что жизнь у нашего отца сложилась неудачно, – это ты хочешь сказать?
– Сказать я хочу, – отозвался Джек, – что к пенсии моей – а то и раньше – мы с Эндж обзаведемся вот таким домом.
– Молодец, – сказал Мартин. – Приглашай нас время от времени пожить в гостевом флигеле, ага? – К ним как раз подошел Иэн, очень довольный собой, и ждал, когда его похвалят за то, как он отбил бабулину подачу и выиграл сет. – Здорово, – коротко сказал его отец. – Давай-ка иди собираться.
– Уже? – ошарашенно проговорил Иэн. – А подольше остаться нельзя? Мне здесь прекрасно.
– Мама сказала, что хочет выехать в шесть, – сказал Мартин. – Ты забыл, что тебе завтра в школу?
* * *
– Я не понимаю, – сказал Иэн, комкая свои футболки и плавки и запихивая их в вещмешок. – Дети дяди Джека ходят в частную школу, так?
– Так, – сказала Бриджет, вставая достать Лорнино белье из гардероба и чуть не стукнувшись головой о нижнюю балку.
– Но они идут в школу после нас. Через неделю.
– Это нечестно, – сказала Лорна. – Они еще неделю тут с бабулей и дедушкой пробудут.
– Но за частную школу надо платить, да? – не отступал Иэн.
– Надо, – сказала Бриджет.
– Значит, у них семестры должны быть длиннее, чем у нас, а не короче. Иначе это просто зряшная трата денег.
– С этим спорить не буду, – сказала Бриджет, ища взглядом неупакованные вещи.
– А принцесса Диана в частную школу ходила или в публичную? – спросил теперь Иэн.
– Это одно и то же, – отозвалась Бриджет. – Частные школы и публичные школы – одно и то же.
– Правда? Я думал, мы в публичную школу ходим.
– Нет, вы ходите в государственную школу. – Она видела, что он толком не понимает, как это, но объяснять сейчас не было ни сил, ни времени. – Короче, я навскидку не могу сказать, в какую школу она ходила. Но, видимо, в частную.
– Если она была народной принцессой, – сказала Лорна, – значит, должна была ходить в такую же школу, как и все.
– Точно подмечено, милая. – Она обратила внимание, до чего легко прозвучал этот оборот из уст дочери, хотя Тони Блэр [74] выдал его в эфире всего несколько часов назад. Они все смотрели, как он произносит речь, стоя у церкви в своем избирательном округе в Дарэме. Впечатляющее получилось выступление – несомненно, довольно искреннее, однако уж точно и ради того, чтобы поддержать свою популярность среди избирателей-скептиков.
Бросив попытки понять британскую образовательную систему, Иэн обратился к более насущному предмету:
– Мам, можно я сяду с тобой впереди, когда домой поедем?
– Конечно, – сказала Бриджет.
– А как же папа? – спросила Лорна.
Бриджет присела рядом с ней на корточки.
– Я же тебе говорила, милая. Папа сегодня с нами не возвращается. Ему завтра в Бельгию, поэтому он останется в Лондоне с дядей Питером. – Лорна, судя по ее лицу, приуныла, и Бриджет добавила: – Всего на несколько дней.
– Дело не в этом, – сказала Лорна. – Он просто водит гораздо лучше тебя.
* * *
Автомобильный поток воскресным вечером означал, что дорога Питера с Мартином в Лондон заняла почти три часа. Поначалу они слушали радио, но вещание, связанное с гибелью Дианы, шло непрерывно, на какую станцию ни переключись. Застряв в трехмильной пробке на М3 прямо под Бэзингстоуком, они сдались, и Питер попросил Мартина поставить в автомобильный проигрыватель диск с Quatuor pour la fin du temps. Они прослушали короткую первую часть молча, а затем и половину Vocalise, pour l’ange qui annonce la fin du temp, и когда скрипка и виолончель сыграли в унисон пронизывающую мелодию поверх “сине-оранжевых” фортепианных аккордов Мессиана [75], Питер сказал:
– Это у Гэвина любимая часть. Говорит, будто Равель с Веберном написали что-то совместно.
У Мартина, чтобы откомментировать это сравнение, не хватало знаний.
– Напомни, кто такой Гэвин? – спросил он.
– Это парень, который перевертывает страницы для нашей пианистки Кьяры. Ну то есть это его основная задача. Он на репетициях и со всяким другим помогает.
– Ты его давно знаешь? Он твой друг?
– Да нет, в общем, а что?
– Ты его упоминаешь третий или четвертый раз уже, вот и все.
– О.
Питер смотрел на автомобили, замершие в пробке. Подумал было, не перестроиться ли, но чутье подсказало ему, что проку не будет.
– Есть ли новости от Оливии? – спросил брат.
– С пятницы никаких. Возможно, будет сообщение на автоответчике, когда окажусь дома.
– Надо тебе завести вот такое, – заметил Мартин, показывая Питеру свой мобильный телефон.
– Через мой труп, – сказал Питер, включая передачу и проезжая вперед на несколько ярдов.
– Этот парламентарий, с которым я во вторник встречаюсь в Брюсселе, – продолжил Мартин. – Напомни мне, пожалуйста, в каких мы с ним отношениях?
– Пол Тракаллей? Мы какие-то братья. Ну, видимо… троюродные. Его бабушка приходилась нашей бабуле сестрой. Тетя Ида. А что, ты собираешься упомянуть о родстве?
– Вероятно. Это могло бы стать некоторым рычагом.
– Ты последнее время часто мотаешься в Брюссель. Тебе там нравится?
– Дело, в общем, не в том, нравится или нет. Я города по-настоящему и не видел. Беру такси прямиком с вокзала до зданий Парламента. А затем обычно сплошь одни встречи несколько дней подряд.
– И как успехи? Уговорил ты этих гадских материковых, чтоб образумились?
– Дело движется потихоньку. Впрочем, черт бы драл, во всем, что касается Евросоюза, катишь камень в горку.
– Ты медали достоин или чего-то такого.
– Может, однажды впишут меня в новогодний список награждаемых [76].
Питер рассмеялся.
– Стоило бы, – сказал он. – По крайней мере рыцарство пусть дадут – за заслуги перед британским шоколадом.
Когда в 1992 году Мартина впервые отправили в Брюссель, шоколадная война рокотала уже почти двадцать лет. В сердцевине ее лежало противостояние двух разных традиций
