То бишь я. Он меня им демонстрировал в первую очередь как удручающий плод милости, столь неосмотрительно оказанной пастору. Но была же и другая милость – когда он, невзирая на мое уродство, не дал мне умереть; об этом он ни разу не забывал упомянуть, когда я раздевался перед ними, тут он вроде как бранил себя за то, что дважды пал жертвой собственного великодушия.
В тот вечер им, помимо всего прочего, овладело суеверное чувство, как он сам вскорости признался своей сестре Софии, та разболтала это служанке, а последняя передала мне. Жизнь мне спасло то, что я, подобно ему, при своем рождении перенес смерть брата-близнеца. Да еще при этом мой-то остался со мной, врос в меня, в нас, как прежде, течет одна кровь – вот мысль, которая не давала ему покоя. Посредством этого чуда его собственный брат, сущий на небесах, возвещал ему, что в мире ином их уже ничто не разлучит.
Сказать по правде, сколько бы ночей господин Браге ни проводил, считая звезды, как бы ни преуспевал в благоустройстве своих земель, он верил знакам, что посылает нам Провидение, дабы предостеречь против угроз судьбы либо заранее дать знать о беде, коей не дано избежать.
Когда в предполуденный час за мельницей Класа Мунтхе дорогу ему переходила старая женщина или, прогуливаясь с Ольсеном по острову, он встречал зайца, настроение у него портилось на целый день. Верно, впрочем, и то, что белоухие зайцы наших мест ошеломляют своими размерами и вовсе не похожи на своих тощих серых собратьев, что водятся в этой части Богемии. Они вселяли в него настоящий ужас, а пугаться приходилось часто: их на острове было полно.
Но еще серьезнее, чем к примете насчет пробегающего зайца, Сеньор относился к моим предположениям, чем кончится то или иное дело: он охотно, всей душой поверил, что, кроме способности запоминания, во мне есть пророческий дар. Он попросту приписал его мне, и вот как это случилось.
На прощание Якоб Лоллике подарил мне те самые «Эмблемы» Альциато, где на каждой странице красовалась гравюра. Я в ту пору, не ведая, чем еще обернется моя судьба, лишенный как работы, так и возможности учиться, по выражению Сеньора, «перекрученный духовно и телесно», зп его спиной подвергался всяческим обидам, хотя в его присутствии меня худо-бедно терпели. Спал я на соломе под лестницей.
Вынужденный сносить притеснения и насмешки, я быстро приучился отыскивать в книгах ответы Провидения на терзавшие меня вопросы. Достаточно было открыть книгу наугад, чтобы наткнуться на сентенцию, персонажа или сценку из исторического прошлого, пригодную для истолкования тайных смыслов настоящего. Для подобных упражнений мой ум приспособлен не хуже, чем для запоминания, благо приемы в обоих случаях одни и те же.
Меня охватывало мгновенное пьянящее вдохновение, и то, что я воочию видел перед собой, преображалось, словно на подмостках театра, обнаруживая сокровенное родство с сюжетами мировой истории. Так, меня поразило сходство между Сеньором, изображенным на стенной фреске, и неким ессеем[5] из моей книги символов – оба восседали на бочкообразном пьедестале, в колпаке, воздев длань и указуя на звезды.
Книга Альциато содержала также множество символических изображений животных, их связь с жизнью острова и славой моего господина также проявлялась не единожды: были там зайцы, львы, птицы, имелся даже слон – он-то и внушил мне мое первое предсказание.
Когда Сеньор спросил, верно ли, что такие, как я, убогие от рождения, равно как горбуны, слепцы и те, на чьи плечи всей тяжестью легло бремя грехов мира сего, пользуются особой благосклонностью небес, я ответил, что порукой тому судьба пастора Якоба Лоллике: его мечта получить приход в Скании сбылась потому, что он стал моим господином.
«У тебя нет господина, кроме меня», – возразил Тихо Браге, из чего явствовало, что подобный ход мысли показался ему резонным.
Тогда я в свой черед спросил, нет ли у него причин опасаться каких-либо невзгод, хотя ответ был мне заранее известен. Кроме повседневных забот вроде снабжения его типографии бумагой, защиты его трудов от бессовестных французов-плагиаторов, трудностей, сопряженных с доставкой судна «Веддерен», которое он должен был получить в дар от королевского флота, его беспокоило, что монарх, чьей милости он был обязан своими доходами и привилегиями, угасал на глазах. Кончина короля Фридриха и воцарение его наследника сулили трудности куда более значительные.
«Ольсен утверждает, будто ты колдун и имел дерзость предсказать ему скорую смерть».
Я сознался, что по слабости и из страха перед Элиасом Ольсеном, который щиплет моего брата-нетопыря, подбивает на это детей, живущих в доме, и жестоко глумится надо мной, я и в самом деле сказал такое. Но это у меня вырвалось со зла, в отместку и еще потому, что название острова Морс, где он родился, звучит так мрачно, навевая мысль о моровых поветриях. И потом, кто же станет придавать значение словам такого, как я, перекрученного урода, который завидует благородным молодым господам, живущим в этом дворце?
(На самом же деле я вопрошал книгу Альциато, и она открылась на странице, где некий Арестий оплакивает погибшего юным друга, на могиле которого изображена Горгона меж двух дельфинов.)
Сеньор нимало не поверил в мое смирение. Он пожелал знать, нет ли у меня каких-либо соображений насчет его дел. И тут мне вспомнилось аллегорическое изображение слона, использованного Антиохом в его борьбе с галатами. «Мы восторжествовали над врагами благодаря этому животному, – гласила подпись, – но не постыдно ли побеждать такими средствами?» Я не знал, что король удостоил господина Браге высшей государственной награды, ордена Слона, с помощью которого он рассчитывал обскакать своих соперников при дворе. Для этого в случаях, когда ему приходилось надевать свой вермелевый нос, он сверх того нацеплял орденскую ленту.
– Подобно Антиоху, – брякнул я ему тогда, – вы одолеете враждебную судьбу с помощью слона.
Это его потрясло. Пророчество насчет слона вселило в него лестную для меня догадку, и он приказал мне отныне сообщать ему все, даже нелепые, помыслы на его счет, ежели они промелькнут в моем уме. Я отвечал, что не смогу повиноваться такому повелению всецело.
– Вот как? И почему же?
– В силу того почтения, каковое я обязан питать к вам, Сеньор.
– Как это понимать?
– В помыслах своих никто не властен.
– И что из этого следует?
– Что не все мои помыслы, относящиеся к вам, подобает высказывать.
– По какой причине?
– Да уж, ничего не поделаешь, оно так.
Тут он было пришел в жуткое бешенство, но тревога, томившая его, умерила ярость и вскоре он погрузился в раздумье. Его сын Тюге присутствовал тут же, он его прогнал, отослал прочь и Христиана Йохансона, и сиятельную даму Кирстен, свою супругу, хотя она только что вернулась с фермы Фюрбома, где обитала вместе с дочерьми и служанками. (Когда к нему наведывались высокие гости, Господин имел обыкновение отсылать туда всех женщин, кроме своей сестры Софии.)
В тот день дождь лил как из ведра. Пришло известие, что неподалеку от Киркбакена случилось кораблекрушение, в коем Сеньор усмотрел зловещее предвестие. Глаза у него слезились. В медном носу копилась слизь. Он то и дело резким жестом срывал его, чтобы высморкаться в обрамленный кружевами платок, затем, торопливо выхватив из-за; подкладки своего берета с пером коробочку мази, пахнущей ореховой скорлупой, отворачивался от меня и водружал нос на место.
Небо за окнами было чернее черного, ураган бушевал так, что пламя свечей в библиотеке дрожало и меркло.
– Следуй за мной, – сказал он, – и говори, я хочу узнавать твои видения без задержки.
Он повел меня на первый этаж, в кабинет для занятий алхимией, там стояли склянки, источающие острый, щекочущий ноздри запах. Там он принялся молча разыскивать какое-то лекарство от насморка. Мне было велено отныне спать на площадке лестницы в этой чуть ли не уходящей под землю части здания, а я ведь так боялся подвалов. Но Сеньор вознамерился излечить меня от моих страхов, принуждая испытывать кошмары еще более тягостные. Если только не предположить, что он скорее хотел оградить меня от злобы своей челяди, избавив от необходимости жить вместе со слугами.
На этот день он распорядился, чтобы меня оставили в покое, поскольку мне предстояло в его алхимическом кабинете, комкая в руке шапку и трясясь от стужи в своей одежонке из конского волоса, развивать и уточнять перед ним достославное пророчество насчет слона, обогащая его мелкими штришками, уразуметь смысл коих мог лишь он сам.
При дворе его ждали уже назавтра. С утра он заклинал судьбу умерить буйство морских валов, дабы он мог поспеть на назначенную аудиенцию. Я возвестил ему, что все произойдет согласно его желанию. Мне прошлой ночью сквозь туман сонных грез привиделась высокая фигура епископа Айнарсона, и его лицо в ореоле серебряных волос, склонясь ко мне, словно бы говорило, что королевство вечных снегов совсем рядом и мой господин достоин милости Сына Божия.
