— Неужели послы Дамаска не знают имени той, кто был предназначен в невесты их царевичу?
Шами усмехнулась.
— Уверена, они даже не спросили моего имени. Им все равно, лишь бы дочь Вавилона. Лишь бы получить вещественное доказательство их союза. И еще…
— Помолчи, — скривился Нину, потом, после некоторого размышления, спросил. — Ты считаешь, что как только мы двинемся в поход, царь Вавилона должен ударить нам в спину?
— Да. Они очень рассчитывают на это, ведь всем известно, что Салманасар никогда не отступится от намеченного. Он решил взять Сирию, и он ее возьмет.
Неожиданно Нину вспылил.
— Как я могу верить тебе? Если ты лжешь, я окажусь в западне. Если ты говоришь правду, значит, ты настолько умна, что мне будет опасно держать тебя в моем доме.
— Поверь, я буду тебе верной женой. Ты успокоился?
Нину не ответил.
— Возьми меня, — прошептала девушка.
— Что? — не понял мужчина.
— Возьми меня. Войди в меня и ты убедишься, что умненькие слаще.
Вновь долгая, протяжная пауза. Нину совсем затих, сидел молча, наконец признался.
— Мне трудно тебя понять, но хотя бы раз я могу поступить вопреки твоему желанию?
— Зачем? У нас с тобой одна судьба. Прикажи Одноглазому отогнать людей от повозки.
— Далеко?
— Подальше, чтобы они не слышали мои крики.
— Ты будешь кричать?
— Мне хочется целовать тебя, мне хочется любить тебя, но мне страшно. Я исполню все, на чем ты будешь настаивать, но я буквально трясусь от страха, поэтому начну петь. Но если ты захочешь, я буду кричать.
— Не надо, — поморщился Нину, — не люблю шума.
Шами ловко, через голову сняла нижнюю тунику, прижалась к мужчине. Нину совсем обмяк, кроме того места, которое натужно рвалось на свет. Шами погладила мужчину, шепнула.
— Исполни мою просьбу, чтобы мне было легче справиться со страхом. Одну малюсенькую, глупую просьбишку.
— Что еще?
— Позволь дернуть тебя за бороду.
Нину изумленно глянул на девушку.
— Твое коварство бездонно. Ладно, дерни. Можешь даже выдрать волосок, если хватит сил. Может, тогда я приду в себя и вместо любви выкину тебя из повозки.
Трудно передать с каким наслаждением Шами вцепилась в бороду. Она ухватилась за нее так, как обычно хватаются за самое дорогое, самое существенное в жизни. Все остальное порхало мимо сознания — и стоны Нину, пять раз овладевшего ею, и снова десять раз овладевшего ею, и пронзительная боль, и нараставшее радостное возбуждение. Ей было хорошо, она была спокойна, ведь она держалась за настоящую бороду. Волосы были неломкие, жесткие, рождающие счастье.
До вечера Шами убеждала любезного друга рискнуть. Убеждала и до и после — нам теперь не расстаться, мы не можем друг без друга, необходимо заткнуть глотки недоброжелателям в Вавилоне. Нинурта обмолвился — в столице тоже хватает тех, кто сразу насторожит уши, услышав, что племянник туртана просит разрешение посвататься к дочери царя Вавилона. Это действительно немалая честь, подобное бракосочетание может резко выделить его, которого все считают худородным молокососом, из дальнего круга приближенных к Салманасару людей. Нину признался, что завистников и недоброжелателей у рода Иблу в Калахе хватает. Прежде всего, Шурдан[4], старший сын Салманасара и его наследник.
Молодой человек покрепче обнял девушку, шепнул — если все пройдет гладко, великий царь может оказать ему милость, может придвинуть поближе. Добавил — это так важно сейчас, когда между великим царем и Шурданом пробежала черная кошка. Девушка замерла, а Нинурта разоткровенничался. После двух неудачных походов в Сирию в стране Ашшура заговорили, что Салманасар утратил илу. Кое-кто полагает, что он слишком долго правит — считай, уже двадцатый год. Этот кое-кто и поддерживающие его города считают, что пора уступить место более молодому и удачливому наследнику.
— Почему же великий царь не может заставить их замолчать?
— У нас, в Ашшуре, другие порядки, нежели в Вавилоне. У вас царь подотчетен жрецам и сильным в городе, а у нас — войсковой сходке, на которой очень большой вес имеют городские общины. Кроме того, общины сильны сами по себе, а добычи за эти два похода было взято куда меньше, чем ожидалось. Переселенцы, приведенные Салманасаром, должны сначала обжиться, доход от них появится через несколько лет, и он будет куда больше, чем военная добыча. Но до этого времени надо дожить. А тут еще Вавилон вечно строит козни!
Шами возразила.
— Вавилон — это Небесные врата. Это город ликования, в котором каждый, кто живет в подлунном мире, может поклониться тому богу, которому он доверяет. В Вавилоне более двух сотен храмов, а уж алтарей и жертвенников не счесть. В Вавилоне знают все о прошлом и будущем.
Нинурта снял руку с плеча Шами, нехотя отозвался.
— Так-то оно так, но я имел в виду твоего отца.
— Его можешь не опасаться. Он трусоват, и, узнав, что письмо попало в руки к Салманасару, будет целовать тебе пятки.
Нину надолго замолчал, потом, видимо, окончательно одолев внутреннее сопротивление, согласился.
— Получается складно, но как отнесется дядя? Что решит великий царь?
— Нину, дорогой, любимый! Боги на моей стороне, ведь рассуди, как помимо их воли мы могли бы встретиться в степи. Или тебя послали следить за караваном?
— Нет, мы выехали на охоту.
— Вот видишь. Теперь тебе удалось поймать на лету птицу — удачу…
— Тебя, что ли?..
— Меня, любимый, меня. Нам нельзя мешкать, эта ночь все решит. Мы должны срочно отправиться в Ашшур Мы вдвоем.
— Без охраны?
— Ты знаешь дорогу?
— Дорогу-то знаю, но по степи гуляют разбойники — бедуины. Наши разъезды их приструнили, и все-таки…
— Тогда возьми самого лучшего лучника, способного стрелять ночью. Далеко до Ашшура?
— День пути.
— Значит, к полудню мы можем быть в священном городе. Караван оставь под присмотром Ардиса …
— Ушезуба!
— Кто такой Ушезуб?
— Одноглазый.
— Хорошо. Пусть командуют оба. Их нужно строго — настрого предупредить, чтобы никаких ссор, никакого шума. Пусть караван доберется до Евфрата и там укроется. Тебе нужно многое успеть, а времени в обрез. Ты видал, как Сарсехим целовал пятки Одноглазого. Вот также и мой отец будет лизать твои ноги. Но об этом никто не должен знать, кроме великого царя и твоего дяди. Пусть враги в Сирии тешатся надеждой на удар в спину, который нанесет Вавилон, когда полки грозного Салманасара выступят в поход. Пусть степь услышит тысячеголосое «ала — ала».
Нину некоторое время задумчиво молчал, потом неожиданно спросил.
— Что, если дядя откажет мне в согласии на брак с тобой? Он старший в роду.
Шами вздрогнула, потом прильнула к мужчине. Слезы выступили у нее, она нежно поцеловала Нину.
— Я не хочу расставаться с тобой. Не знаю, как я буду без тебя…
Нину судорожно обнял девицу, прижал ее голову к щеке. Шами жарко зашептала.
— Заступись за меня. Я всегда буду с тобой, но я так боюсь позора, любимый.
Она разрыдалась.
Лицо у Нину окаменело.
* * *
На следующий день Нинурта и Шаммурамат добрались до священного Ашшура — древнего города на берегу Тигра, родового гнезда ассирийцев.
Нинурта сразу поспешил к дяде, а Шами поместили на женской половине дворца наместника. Три семидневки Шами провела взаперти, под присмотром старенькой служанки родом с северных гор и пожилого, страдавшего неумеренной болтливостью евнуха. Новую подопечную он встретил доброжелательно и первым делом сообщил, что более всего на свете любит сказки. Известны ли госпоже какие-нибудь волшебные истории? Он охотно послушал бы и сам в свою очередь с радостью поделится тем, что знает.
Неуместность предложения навылет сразила Шами. Ей, лишенной роду и племени, тайно, без всякой защиты оказавшейся в чужом городе, о котором небезосновательно говорили, что лучше угодить в пасть крокодила, чем в логово безжалостных ассирийцев, самое время слушать сказки. Она уже готова была записать противного старикашку в число своих главных врагов, но, взглянув на его сморщенное личико, на доброжелательные, понимающие глазки, решила, что гневаться на евнуха, значит, обижать ребенка.
Стоит ли дразнить своих ангелов — хранителей, позволивших ей полакомиться чудом?
Сердце шепнуло — итог в твою пользу, и если за все в жизни приходится платить — так утверждал ее учитель в Вавилоне Набу-Эпир, — сказки можно считать самым легчайшим из наказаний, какое могли выдумать боги за доверчивость по отношению к ассирийскому бандиту и предосудительную потерю девственности.
Она ласково улыбнулась уроду.
— С какой же начнешь, Ишпакай?
