Трудами тысяч солдат и морских служителей под его, Ушакова, руководством этот недавно дикий уголок Крыма за неполные двадцать лет изменился неузнаваемо. На месте заброшенной деревушки Ахтиар возник порт, а при нем крепость и сложенный из белого инкерманского камня красавец город Севастополь, амфитеатром поднимающийся над зеленовато-голубыми водами обширнейшей бухты, вернее, трех бухт.
С каждым годом прибавлялось население. Отслужившие срок матросы и солдаты брали в жены местных татарок, гречанок, армянок, сообща складывали дома и домики, заводили хозяйство, сажали сады. И вот уже голубоглазая, черноглазая детвора со смесью славянских и восточных черт оглашает окрестности русским говором.
Ушаков оторвался от воспоминаний. В иллюминатор было видно, как по всем трем бухтам, несмотря на раннее утро, сновали шлюпки, полубаркасы перевозили рабочих на Северную сторону, где закладывались две новые батареи. Можно было различить на набережных Корабельной слободы и Городской стороны кучки встречавших. По Екатерининской улице к штабу флота катили линейки и коляски с солидной публикой. От здания штаба флота семафорил сигнальщик, но без подзорной трубы разобрать, что он передавал, было трудно.
Тут в дверь постучали. Отперев ее, он увидел Романа Романовича Вильсона и Евстафия Павловича Сарандинаки. Вообще-то грек Сарандинаки был не Евстафий, а Стамати, но, поступив волонтером на русскую службу, принял русское подданство и русское имя.
— Федор Федорович, — доложил Сарандинаки, — адмирал Мордвинов требуют вас с докладом о походе и выражают неудовольствие.
— Спасибо, Евстафий Павлович, передайте, что буду в штабе в два часа понолудни, а сейчас мы с Романом Романовичем займемся делами. Поход предстоит в Средиземное море. Будем с османами вместе французов бить. Так что готовьтесь.
Доклад начальника порта, обстоятельный и подробный, не содержал неожиданностей. Он знал службу и, оставаясь за командующего, все делал в срок. Благодарный Ушакову за доверие, он никогда его не подводил. Да и чин контр-адмирала Роман Романович получил но настоятельной просьбе Ушакова, когда тот был но представлению Потемкина назначен старшим членом Черноморского адмиралтейского правления и командующим корабельным флотом Черного моря. Тогда Ушаков немногим более года был свободен от мелочной и надоедливой опеки Адмиралтейств-коллегии и много сделал для процветания Севастополя. Это было самое счастливое для него и для Черноморского флота время.
Прервав доклад, Ушаков с легким смешком сказал:
— Посмотри, Роман Романыч, что мы тут понастроили. Всякий раз, как прихожу из похода, не перестаю радоваться.
— Да, Федор Федорович, сделано много.
Они оба подошли к иллюминатору. Перед ними открылся порт. Там для каждого корабля была построена своя пристань, возведены магазины{32}, в которых хранились артиллерия, запасные якоря, такелаж{33}, рангоут и все припасы для похода. Против каждой пристани морские служители построили белокаменные казармы, крытые красной черепицей, на крутом берегу Южной бухты, в самом здоровом месте, вырос большой, в два этажа, госпиталь. На берегах Южной и Корабельной бухт поднялись мастерские, склады, обширное Адмиралтейство с доком — для килевания{34} линейных кораблей.
— А помните, Федор Федорович, сколько пришлось потратить сил, чтобы уговорить городских купцов дать деньги на устройство сада для народного гулянья?
— Да, вот она, эта лесистая балка, сейчас видна. Какие там новые постройки делаются?
— Сейчас там библиотеку открыли, эту балку сейчас все Ушаковой зовут.
— Вот это зря! — И Ушаков постарался перевести разговор на другую тему.
Но, как бы он ни скромничал, дело говорило само за себя. Им было улучшено санитарное состояние города, до этого часто страдавшего от заносимых из турецких портов эпидемий холеры, а то и чумы, наведен порядок в питании морских служителей, пресечено казнокрадство в порту. Деревянный театр, построенный наспех к приезду Екатерины II, Ушаков перестроил и помог создать актерскую труппу, чтобы развлечь моряков и их семьи, организовал охотничьи экспедиции в степную часть Крыма. При нем была начата постройка здания Морского собрания и библиотеки. Для детей офицеров, военных чиновников и рабочего люда открылись две школы.
— И ведь все, Федор Федорович, сделано своими руками, силами морских служителей и солдат. Это они за скромную добавочную плату построили офицерские дома и казенные здания.
— Да, тогда же и дом командующего флотом был построен, из которого адмирал Мордвинов себе дворец сделал. Кстати, как он, получил ответ из Петербурга?
— Получить-то получил, но ничего не изменилось. Попеняли ему за дворец, и все.
В Севастополе на жалованье Ушаков построил дом довольно скромных размеров, большею частью пустовавший. Он не мог спокойно смотреть, как тратились Мордвиновым казенные деньги.
Пока был жив Григорий Александрович Потемкин, Ушаков служил спокойно. Именно на эти годы пришлись блистательные победы русского флота над турецким у Керчи, при Хаджибее, у Тендры, при Калиакрии, у Анатолийских берегов{35}, утвердившие его господствующее положение на Черном море.
После смерти светлейшего все изменилось. При дворе набрал силу последний фаворит Екатерины Платон Зубов{36}. Мордвинов, уволенный Потемкиным за бездеятельность, добился покровительства Зубова, и в 1792 году Екатерина II вернула ему прежний чин вице-адмирала и назначила председателем Черноморского Адмиралтейств-правления и старшим начальником портов Черного моря.
Федор Федорович был оставлен командующим Черноморским корабельным флотом, произведен в вице-адмиралы и вновь оказался, хотя и не в прямом, но все же в подчинении у Мордвинова.
После производства Мордвинова в адмиралы его опека стала невыносимой.
Прямая и честная натура Ушакова не переносила интриг. Мордвинов же в них весьма преуспел. В молодости он три года находился в учебном плавании на английских судах у берегов Северной Америки. За это время стал англоманом, переняв английский снобизм и пренебрежение к русскому флоту. Человек поверхностного ума, Мордвинов никогда не был в серьезном бою, но считал себя флотоводцем. Высшей доблестью почитал приверженность к правилам английского морского устава. Недовольный прошлой отставкой, он преследовал Ушакова, мстил ему за то, что тот был способнее его; га то, что Ушаков прославился победами над турецким флотом; за то, что смело отбросил устаревшие правила английского морского устава и создал новую тактику морского боя, которую спустя несколько лет применил Нельсон при сражении с французским флотом при Абукире{37}.
Мордвинов, получив в управление Черноморское Адмиралтейств-правление, порты и флот, почитал, что его задача заключалась в том, чтобы дело не имело дурных последствий, а будет ли оно иметь последствия хорошие — его не беспокоило. Не польза дела, не развитие флота, не строительство портов его волновало, а достижение через исполняемую должность и за казенный счет наибольших удобств для себя.
Ушаков принадлежал к другому типу людей. Это они, посвящая жизнь делу, добивались успехов, прославивших Россию.
Ушаков ставил пользу дела выше собственной выгоды, был твердо убежден, что только на государственной службе просвещенный и деятельный человек мог принести реальную пользу стране. Все свои труды он посвятил возвеличению славы русского флота, вслед за Петром I и Суворовым понял решающую роль инициативного солдата, важность справедливого и честного отношения к службе как рядовых, так и офицеров, вплоть до самых высших рангов. Не имея семьи, он видел ее в своих подчиненных, поддерживал тех, кто отвечал его представлениям о долге и чести и кто, как и он, видел цель жизни в служении родине и увеличении ее военного могущества.
Естественно, что Мордвинов не мог терпеть рядом с собой свою противоположность и делал все, чтобы отравить Ушакову жизнь.
И вот сейчас по смущенному виду Вильсона, замявшегося при докладе об отношениях со штабом Мордвинова, Ушаков понял, что на берегу его ждет очередная неприятность.
— Ну, что же, Роман Романович, давай докладывай и про горькое, а то все про сладкое да про сладкое, — вздохнул Ушаков.
— Да ведь горькое оно и есть горькое, что с ним торопиться. Вы уж, видно, догадались, что господин адмирал написал очередной рапорт в Адмиралтейств-коллегию. Теперь уже о том, что вы якобы допустили самовольство при вооружении эскадры к походу, стали ее готовить раньше срока без сношения с конторою Черноморского флота и без разрешения его, адмирала Мордвинова. Я уже, Федор Федорович, все объяснения и копии с ордеров адмирала Мордвинова направил в Адмиралтейств-коллегию. Теперь надо только ожидать, чем кончится расследование.
