— Настенпуйце!.. — кричал до хрипоты и рвал длинные седые усы. — Рыцежи!.. До битвы!.. Отважне!.. Смяло!..
— Пузьно!.. — отчаявшись, отвечали ему воины. — Венгжы уцекаен!..
И впрямь! Уж колебнулось, дрогнуло и покатилось вспять многоязычное мадьярское полчище.
Толпами угоняли русские всадники пленных, словно конные овчары каждый свою отару. С накинутыми на шею арканами, будто железные истуканы, не сгибая ног, ступали немецкие рыцари: мешал идти панцирь. Но он же и сохранил им жизнь. Когда, низринутые на землю, иные ударом копья, а иные крючьями, наподобие багров, что были у многих русских конников, простертые и беспомощные, лежали рыцари, не в силах сами подняться, — ибо где ж тут было пажам и оруженосцам? — не турнир! — то немало тогда прогрохотало копыт и по голове и по тулову рыцарей, а уцелели! Однако изрядно у многих помят был и вдавлен панцирь.
Лучшие мужи, доблестные воеводы князя Даниила предводили тем конным ударом: и Шелв, и Держикрай Домомерич, и Всеволод Олександрович, и Василий Глебович, и Мстислав.
И не устояли венгры — и побежали, и потекли!
А навстречу к своим отчаянно пробивался сквозь мятущуюся толпу врагов, точно пловец, захлестываемый накатом моря, Андрей-дворский с теми, кто уцелел.
И тысяцкий города Ярослава ударил — Олекса Орешек — через внезапно распахнутые ворота, — захватил и перебил многих, что стояли на осадном городе и на турах, и посек тараны и камнеметы.
Но отринули его сызнова, ибо свежий венгерский полк пришел на подмогу, едва только увидал Фильний клубы дыма и пламя, поднявшееся над осадным сооруженьем.
— Бешусь! — злобно проговорил вполголоса Фильний и снова одним мановеньем руки вывел из-за леса пять новых и многолюдных конных полков.
— Убивать, кто бежит! — сурово напутствовал он.
Внимая гулу и стону битвы, Даниил безошибочным слухом и чутьем полководца узнал тот миг, когда заколебались весы сраженья. Он ринул еще один полк.
Всадник за всадником, гонец за гонцом мчались от князя и ко князю.
На взмыленном, шатающемся коне прискакал нарочный с левого крыла.
— От Василия Глебовича, княже! — соскочив наземь, задыхаясь, проговорил он. — Сеча люта идет! Ломят! Просит подмоги!..
Даниил сдвинул брови.
— Не будет подмоги. Ать стоит! — сказал он.
И снова пал нарочный на коня, вонзил шпоры и поскакал.
У Даниила оставался в тот час один только избранный полк, которого недаром страшились в битвах. Да оставались еще у него две сотни карпатских горцев, что привел за собою старик Дедива.
— Яков Маркович, — сказал Даниил воеводе, — станешь тут, в мое место!
И, послушный легкому касанью ноги, белый конь Даниила пошел широким наметом. Князь мчался на левое крыло своих войск. Но уже сильно стали подаваться и Шелв, и Мстислав, и Всеволод Олександрович — на правом.
Слышался грозный вой и улюлюканье венгров. Русские отступали к Сану.
Тяжело израненный воин попался навстречу князю. Правой, уцелевшей рукой он придерживал, стиснув зубы, обмотанное кровавой тряпицей, порубанное левое плечо.
— Княже, не погубися! — крикнул он Даниилу.
Даниил остановил отступавших. К нему подскакал воевода Всеволод.
— Княже! — проговорил он. — Изнемогаем! Говорил: не надо было переходить Сан. Мосты пораскиданы! А ведь тяжко нам. Угры-то лесом заложились и дебрью!
— Страшлива душа у тебя! — отвечал князь. — Ныне же поезжай в свои колымаги! На твое место другого ставлю.
Воевода пошатнулся в седле.
— Княже! — хрипло проговорил он. — Помилуй! Не осрами на старости лет. Вели мне честно здеся голову свою сложить!
И Даниил оставил его.
— Воины! — крикнул он голосом, преодолевшим гром и рев битвы. — Братья! Пошто смущаетеся? Война без падших не бывает! Знали: на мужей ратных и сильных идем, а не против жен слабых! Ежели воин убит на рати, то какое в том чудо? Иные и в постелях умирают, без славы! А я — с вами!
И откликнулись воины:
— Ты — наш князь! Ты — наш Роман!
И сызнова ринулись на врагов. А князь промчался вдоль всего войска — от края до края, и всюду, где проносился он, посвечивая золотым шлемом, долго стоял неумолкаемый радостный клич.
И венгерскому полководцу пришлось двинуть в битву свои последние, засадные полки.
— Пора! — сказал князь и повел на мадьяр свой отборный, бурями всех сражений от малейшей мякины провеянный полк.
У многих из простых ратников горели на мошной груди золотые гривны — цепи, жалованные Даниилом за подвиги, на виду всего войска, на полях битв.
На сей раз рядом с некоторыми из всадников шли горцы — гуцулы и руснаки, приведенные старым Дедивой. А и трудно было сказать — шли эти рослые люди беглым, просторным шагом или бежали? Только не отставали они от коней, чуть придерживаясь концами пальцев седла.
«И сотворися тогда сеча велика над рымляны!»
В тот же час ударили на врагов с другой стороны Яков Маркович воевода, да воевода Шелв, да горожане ударили снова из города и пробилися до Андрея, а оттуда опять ударили и налегли на венгров — погнали их, сбили их в мяч!
— Батран! Не робей! — кричал в бешенстве Фильний. — Стойте крепко! Русь скора на битву, а не выдержит долгой сечи!
Тщетно! Отступающие в беспорядке мадьярские полчища уже захлестывали и самый холм, где стоял Фильний.
И вот уже дорубился было Даниил королевской хоругви! Уже изломил он копье в некоем великане мадьярине и теперь прокладал себе дорогу мечом. Разит князь Данило своей тяжкой десницей. Крушат все вокруг не отступающие ни на шаг от князя горцы.
Вот-вот уже знамя! Уже слышно, как шелестит и плещет голубой шелк.
Но тогда кликнул по-своему: «На помощь!» полководец венгерский, и зазвенел горн, и сомкнулись отборнейшие телохранители, сберегатели королевской хоругви, и, вооружася отчаяньем, двинулись против Даниила. А на призыв той трубы уже ломил полк, собранный наспех каким-то венгерским рыцарем.
Один за другим рухнули наземь яростно оборонявшие князя горцы. И вот уже кинулось на него сразу несколько огромных мадьяр, и свалили с коня, и схватили.
Вопль ужаса и ярости исторгся у русских воинов, не успевших еще дорубиться холма.
Но внезапно разорвал Даниил застежку плаща своего, за который схватилось множество вражьих рук, отпрянул, подобно барсу, поднял валявшийся близ него горский топор и с размаху грянул по голове первого подвернувшегося.
Страшен тогда явился лик Даниила! Попятились мадьяры и расступились. А князь пробил дорогу к своим — уже ревели грозно у подножья холма — и сказал им ратное слово, слово, за которое кладут душу, и ринул их за собой к знамени.
И не стерпел венгерский вождь именитый — «тот древле прегордый угрин Филя».
— Лоу!.. Лоу!.. (Лошадь!.. Лошадь!..) — закричал барон вне себя, хотя и сидел уж на лошади.
И доселе не знают, требовал он запасного, поводного коня или же помутился в тот миг его рассудок от ужаса.
Вонзил он шпоры в золотистого благородного скакуна, ударил плетью и поскакал.
А и недалеко ушел!
Даниил же дорвался до королевской хоругви, привстал в стременах и яростно разодрал на полы тяжелое шелковое полотнище — вплоть до золотой короны Стефана.
…Привели Фильния.
Сумрачно, угрюмо выступал венгерский полководец. Подойдя к Даниилу, сидевшему на коне, он все еще властным и высокомерным движеньем отстранил от себя двоих русских ратников, что придерживали его.
— Герцог Даниэль! — медленно проговорил он. — Марс непостоянен. Я — твой пленник!
Даниил дышал гневно и тяжело.
— Ты хочешь пленник именоваться! — сурово ответил он. — Но у меня с вами войны не было! Ты пленник хочешь именоваться! — возвышая голос, продолжал он. — А пошто села наши пожег и жителя и земледельца побил? Отмолви!
Фильний молчал.
— Яко пленник хочешь быти? — повторил грозный свой допрос Даниил. — А пошто воеводу моего Михаилу убил, когда в плен его ранена взял? Ты видел: на нем трои цепи были золотые, — то я на него своей рукой возложил: за его ратоборство и доблесть. И ты содрать их посмел!.. А ныне что мне отмолвишь про то?
Барон молчал.
— И нечего тобе отмолвити! — заключил князь. — Нет! Не пленником тебя, а тело твое псам на расхытанье!
Фильния увели…
Угрюмыми толпами вели пленных венгров. Гнали табуны захваченных трепетнокровных коней. Сносили и складывали в кучи оружие и доспехи. Пылал и клубился черным дымом осадный город вкруг Ярослава. Далеко разносился звон колоколов. И до самой полуночи не умолкал над побоищем переклич: подымали раненых, отыскивали своих убитых, ибо многие тогда явили великое мужество и не побежали брат от брата, но стали твердо, прияв победный конец, оставя по себе память и последнему веку!
В Дороговске, на отлогой и обширной поляне за дубовым теремом князя, пировала дружина и наихрабрейшие ополченцы.
