его поле зрения попадали убогие кварталы, населенные беднотой. В «Тринадцатой комнате» и «Марии и садовнике» Нефф открыл для себя Прагу XVII–XVIII столетий — островок Кампу. От Малой Страны, лежащей под пражским Градом, его отделяет узкий рукав Влтавы — Чертовка. Дома вдоль нижнего устья Чертовки принято называть пражской Венецией. Вода подступает к ним вплотную. Только вместо гондол здесь пользуются простыми рыбачьими лодками. Когда с каменного Карлова моста, украшенного барочными статуями, спускаешься по боковой лестнице на Кампу, сразу оказываешься среди мещанской идиллии. Небольшие дома с черепичными крышами, тихие, полусонные улочки, сады. А за ними величественный купол собора св. Микулаша и утопающие в зелени дворцы аристократической знати. Это та Прага, какой застали ее Моцарт и Бетховен, Суворов и Шатобриан… В пенталогии Прага изменяется на наших глазах. Рушатся городские укрепления. Былые окраины становятся центром. Грюндерская буржуазия строит тяжеловесные безвкусные дома и торговые здания в стиле столь быстро устаревшего модерна. Вырастают рабочие предместья. Прага прошлого превращается в Прагу настоящего. И сам процесс этого превращения включается в динамику сюжета. Мартин Недобыл, купивший за бесценок земли, некогда лежавшие вне городской черты Праги, оказывается владельцем значительной части целого района новой застройки — Жижкова. У границ своих владений он возводит огромный дом-крепость и мечтает сделать будущий Жижков местом жительства богачей. Но пенталогия Неффа — это трагикомическая эпопея несбывшихся ожиданий чешской буржуазии. И на землях Мартина Недобыла возникает самый пролетарский район Праги, в чем есть и внутренний символический смысл. Чешская буржуазия, завоевав «место под солнцем», надеялась утвердить свое господство навечно, но оказалась лишь временным хозяином страны, породив собственного могильщика — пролетария.
Эту мысль писатель раскрывает и в судьбах основных героев. Перед нами пройдут три поколения Недобылов, Борнов и Пецольдов. И повествование о них будет историей постепенного вырождения чешской буржуазии и одновременно историей роста и политической закалки чешского пролетариата.
В книге «Перед прилавком и за прилавком» есть статья, которая называется «Три поколения шефов». «В наших краях, — писал в ней Нефф, — мы сталкиваемся с удивительным, но неумолимым фактом: торговое предприятие выдерживает здесь власть лишь трех, самое большее четырех поколений шефов. Первый шеф основывает фирму и приводит ее к процветанию. Его сыну недостает отцовского размаха, и при нем дело уже не растет, а только удерживается на том же уровне. Но не расти в торговом мире означает почти то же, что угасать. Поэтому в конце владычества шефа, представляющего второе поколение, все начинают говорить о том, что в дело нужно было бы впрыснуть немного молодой крови. Эту молодую кровь предоставит в достаточном количестве шеф из третьего поколения. Но бог ведает почему, старый организм, после того как в него влили молодую кровь, начинает беситься и, как говорится, выкидывать коленца, наподобие того омоложенного старика из известного анекдота, который решил покачаться на люстре. Омоложенная фирма еще выдерживает некоторое время, часто и несколько десятилетий, в зависимости от того, насколько сильным был ее корень, а затем погибает… Поэтому мы не ошибемся, если будем различать всего три категории шефов: шефов, основывающих дело, шефов, поддерживающих его существование, и шефов, его погребающих».
С некоторыми вариантами то же самое происходит и в пенталогии Неффа. Только опасные трещины здесь появляются раньше и упадок наступает быстрее. Деятельности Мартина Недобыла и Яна Борна в какой-то мере еще свойственно созидательное начало. И это до известной степени является их историческим оправданием. Но присущая им творческая жилка находится в противоречии с самим характером и целью их деятельности. В буржуазном обществе, как с иронией заметил Нефф, «люди носят цель своей жизни в кошельке и в чековой книжке». Однако ни кошелек, ни чековую книжку нельзя унести в могилу. И шефы первого поколения обращают все свои надежды на продолжателей рода. Но их наследники искалечены воспитанием, отравлены ядом паразитизма, лишены практической хватки «грюндеров». Они способны лишь весело расточать богатства, накопленные трудом, жестокостью и обманом. И только единицам из них удается порвать с этой гнилостной средой, порвать со своим классом.
Если родовая история Недобылов и Борнов — это фарс о несбывшихся надеждах, то повествование о потомках Методея Пецольда — это эпопея веры и свершений. Исторические и географические рамки пенталогии расширяются от тома к тому. «Наследников» Методея Пецольда мы видим среди пионеров чешского социалистического движения в Праге и Вене, в числе участников мощных манифестаций и забастовок, на фронтах республиканской Испании и в антифашистском подполье. Писатель показывает неоднородность пролетариата. Далеко не все потомки Методея Пецольда идут по магистральному историческому пути рабочего класса. Но те, кто вступает на этот путь, действуют все сознательнее и решительнее. В изображении их писатель скуп на детали и немногословен. Он предпочитает язык фактов и поступков. И это придает повествованию драматизм и достоверность. Нефф не скрывает ошибок и слабостей рабочего движения. Зачинателям его Гафнеру и сыну Методея Пецольда Карелу не приходится надеяться на то, что им удастся увидеть торжество своего дела. Это люди исключительные, герои, их жизнь до конца человечна и полнокровна. Сам факт существования рабочего Жижкова, на строительстве которого наживаются Недобылы, залог их конечной победы. И в конце пенталогии внук Методея Пецольда, почти всю жизнь проработавший на Недобылов, от имени народа и рабочей партии заявляет внуку Мартина Недобыла, коллаборанту, который вскоре навсегда покинет родину, что тот больше уже не хозяин своего предприятия.
Владимир Нефф — писатель философского склада. Не случайно в 1948 году он издал популярный «Философский словарь для самообразования, или Антигоргий». Историко-философский характер носит и замысел пенталогии. «Философия истории… — писал Нефф, — не удовлетворяется констатацией того, что было, но хочет постигнуть, как вообще творится история, пытается определить ее этическую ценность, ее смысл и цели, решает проблему человеческого прогресса: существует ли прогресс, в чем он заключается и через какие ступени проходит». Все эти вопросы Нефф ставит в своей эпопее и стремится найти ответы на них. Отсюда обилие философских споров в пенталогии. Большая часть из них происходит в салоне Яна Борна (в «Браках по расчету» таков, например, спор между Дынбиром, Смоликом, Борном, Легатом и Шарлихом). Но из салонов эти споры переносятся на баррикады классовых боев и поля сражений. Философскую идею исторического цикла Владимира Неффа раскрывает название заключительного тома — «Королевский возничий». Один из персонажей романа, немецкий философ Гуго Шенфельд, развивает в своем дневнике платоновское сравнение Разума с Возничим, правящим колесницей, в которую впряжены Вспыльчивость и Желание. Пробуждающийся Разум, этот гордый брат Воли и Чувства, ловит поводья, называемые Причинностью, и украшает себя знаками королевского отличья —
