— Затрудняюсь ответить, Лиза. Нужна великая догадка… Думается, произошла какая-то катастрофа в природе, оставшаяся тайной…
Удовлетворённая ответом Радищева, Елизавета Васильевна попросила его продолжать рассказ о Лаксмане. Ей хотелось сейчас побольше услышать об этом чудесном человеке, вечно странствующем по родной земле и прозванном за это «минералогическим путешественником».
— У него счастливая рука на открытия! — продолжал Радищев. — Паллас и Георги, живя в Иркутске, отказались от исследований Байкальского моря, говоря, что там ничего нельзя ожидать нового для минералогии и ботаники. Лаксман усомнился. Он годы изучал байкальские берега и горы и открыл лазоревый камень. Этим дорогостоящим камнем Россию снабжала Бухария…
Радищев хотел сказать, что открытие Лаксмана обратило на себя внимание в Санкт-Петербурге, вызвало одобрение Екатерины II, пожелавшей украсить ляпис-лазурью царскосельский дворец, но умолчал об этом, не желая произносить имени государыни.
Рубановская снова спросила его:
— Не сибирским ли редким камнем выложена синяя зала дворца?
— Да, — приглушённо сказал Радищев.
— Какая прелесть! Бывая во дворце, я любила проходить через синюю залу. Мне казалось, что стены её хранят вечный покой…
— В мире нет вечного покоя…
— Но в жизни он должен быть, Александр, — отозвалась на возражение Радищева Елизавета Васильевна и заглянула в его глаза, — пожалуйста, не спорь со мной… — и, стараясь предупредить возникновение такого спора, попросила его сообщить что-нибудь ещё интересное о Лаксмане.
Не желая перечить Рубановской, не любившей его полемического задора, Александр Николаевич рассказал о том, что Иркутск, благодаря энергии Лаксмана, состоит в оживлённых связях с Российской Академией Наук и учёными страны, возглавляющими различные экспедиции в этом крае. В прошлом году в городе на полтора месяца задержался даровитый ботаник Сиверс, искавший растение ревень, обладающее целительным свойством. Говорили, что дни, проведённые Сиверсом под кровом гостеприимного Лаксмана, оставили самые лучшие воспоминания у Сиверса о пребывании в Сибири.
Всё это, слышанное Александром Николаевичем в разное время и от разных людей, вспомнилось ему сейчас, когда они приближались к низенькому домику Лаксмана, почти упрятанному в густой заросли сада.
Калитку открыл дворник, старик в тёплом зипуне с метлой в руках. Он посторонился и пропустил внутрь двора незнакомых ему людей.
— Госпожа Лаксман дома? — обратился к старику Александр Николаевич.
— Катерина Ивановна всегда дома, — ответил дворник, снимая шапку без ушей, прозванную «оськой», и кланяясь Радищеву.
— Прикажете доложить?
— Скажи, любезный, госпоже Лаксман, желаем осмотреть жилище истинного любителя природы, её мужа, господина надворного советника Эрика Лаксмана.
— Все, кто бывает у нас, непременно теплицы поглядят… Диковинного там много… Пройдите, барин, — старичок указал в глубь двора, где сквозь ветви заснеженного сада виднелась стеклянная крыша оранжереи, — а я доложу о вас Катерине Ивановне…
Дворник поднялся на крыльцо и скрылся за дверью. Радищев с Рубановской нетерпеливо, прошли к оранжерее.
Александр Николаевич обратил внимание на метеорологические приборы, устроенные в саду. На высоком столбе, поднимающемся выше деревьев, был закреплён железный флюгер, на маленьком столбике — влагомер. Тут же, в открытой будке, находилось несколько термометров, саморучно сделанных Лаксманом, как узнал об этом позднее Радищев.
По этим метеорологическим инструментам можно было легко представить, какие наблюдения за природой вёл хозяин дома. Александр Николаевич подумал о том, что без помощи инструментов естествоиспытателю невозможно работать. Такие же метеорологические приборы придётся соорудить ему там, в Илимске, ведя наблюдения за природой.
Чтобы попасть в оранжерею, Радищев с Рубановской спустились вниз по ступенькам в помещение, находившееся в углублении. Как только Александр Николаевич, пропустив вперёд Елизавету Васильевну, переступил порог жилища любителя природы, на него дохнуло запахами дремучего леса, полного прелых испарений, или цветущей степи, обласканной солнцем после проливных дождей. Знакомые с детства запахи земли и поля, пьянящие душу!
По обе стороны прохода, в ящиках рядом с сибирскими растениями жили иноземные гости, совсем неизвестные в этих холодных краях. Коллекция их была удивительно обширна и разнообразна. В оранжерее росли вишни, яблони, персиковые и лимонные деревья, дикий виноград, финиковые и кокосовые пальмы, туя, кактус и другие обитатели южных стран.
В глиняных горшках цвели садовые розы, олеандры, тюльпаны, георгины, туберозы, флоксы, пионы, японская мимоза, и казалось, что на дворе стоит не морозный ноябрь, а напоённый солнечным теплом знойный июнь.
Елизавета Васильевна, зардевшаяся, рассматривала этот живой растительный мир, нежно прикасалась к пышным бутонам цветов, с наслаждением вдыхая их благоухание. Взгляд её переходил с одного цветка на другой: хотелось в один миг объять все цветущие растения оранжереи. Рубановской не терпелось побыстрее осмотреть этот музей, созданный трудолюбивыми руками учёного.
Александр Николаевич читал на карточках любовно сделанные латинские надписи, поражаясь множеству собранных в оранжерее растений. Он бывал в ботаническом саду при Санкт-Петербургской гимназии, которым последнее время заведовал Иван Лепехин — натуралист и путешественник по отдалённым, ещё не изведанным российским местам, но то, что он нашёл здесь, являлось ценнейшим пособием для познания систем натуры Линнея.
Радищев слышал возгласы восхищения Рубановской и сам, восхищённый увиденным, был благодарен Лаксману за наглядный урок по естественной истории. Здесь он увидел растения, которые заставили жить и цвести в искусственно созданных для них условиях, в краях, далёких от их родины. Радищев подумал, что человек может сделать ещё больше, если продолжит настойчивые изыскания и исследования о приспособлении растений к жизни в климате, не свойственном их родине.
Александр Николаевич спросил себя: разве нет подобных примеров. И тут же ответил на свои мысли: «Животное, водворённое в ином климате, едва привыкает к нему, но родившееся от него будет с ним согласнее, а третьего по происхождению потомка можно будет почитать истинным уроженцем той страны, где дед его почитался странником».
Радищев почувствовал, как мало он сведущ в естественной истории, которая, изучая жизнь животного и растительного мира, его классификацию, помогает понять и лучше осмыслить законы, двигающие и жизнью человеческого общества. Ему захотелось непременно восполнить пробел в своих знаниях. Он с сожалением и осуждением подумал о том, что, будучи в Лейпцигском университете, мало занимался изучением естественных наук.
В оранжерею вошла средних лет женщина в сером шерстяном платье с белым воротничком, накинутой на плечи пуховой шалью. Рядом с нею показался старичок дворник. Увлечённые осмотром коллекции растений, Радищев и Рубановская заметили появление Екатерины Ивановны только после того, как она приветливо заговорила с ними:
— Рада встретить вас у себя и познакомиться.
Радищев обернулся на голос. Перед ним стояла голубоглазая, белокурая, красивой внешности женщина.
— Радищев! — виновато и торопливо сказал Александр Николаевич, крепко пожимая руку Екатерины Ивановны. Рубановская приветствовала хозяйку низким поклоном головы.
— Моя подруга, Елизавета Васильевна, — добавил Радищев.
— Осмотр вашей обители доставил нам блаженные минуты, — сказала Рубановская.
— Теплицы наши с удовольствием посещают приезжающие в Иркутск люди. Надолго ли в наши края?
— Нет, проездом, Катерина Ивановна, — ответил Радищев и, спеша предупредить расспросы о себе, проговорил:
— Не мог упустить случая посетить столь прославленное жилище любителя природы. Очень сожалею, что не засвидетельствовал лично почтения господину Лаксману…
— Днями он должен возвратиться из Санкт-Петербурга. Если до его приезда не оставите Иркутск, господин Лаксман и я будем очень рады видеть вас в нашем доме..
— Признательны за приглашение, но нам с Елизаветой Васильевной предстоит скорая дорога…
Они стояли посредине оранжереи. Над головой у них раскинулся бархатистый плющ и стебли других вьющихся растений, почти закрывая густой листвой стеклянный потолок.
— Какое прелестное создание юга! — сказала Рубановская, перебирая рукой зелёные листья плюща.
— Завезено, кажется, из Китая, не то из Франции нашими мореходцами, — пояснила Екатерина Ивановна и добавила чуть смущённо: — Я не совсем сведуща, муж рассказал бы вам историю каждого растения… — и спросила: — Успели всё осмотреть?
