— Почти, — отозвалась Елизавета Васильевна, которой понравилась госпожа Лаксман.
— Видели земляные яблоки? У сибиряков они вызывают усмешку и любопытство. А какие плоды дают! У мужа несколько сортов разведено.
Екатерина Ивановна прошла в дальний угол оранжереи и указала на буйно растущую ботву. Александр Николаевич прочитал надпись на карточке.
— Митрич! — окликнула хозяйка старика. — Где у тебя запрятаны тартуфили?
— Груши-то земляные? — старичок проскочил вперёд и достал из ящика несколько крупных картофелин.
Это была новинка, завезённая в Сибирь Лаксманом. Картофель хорошо родился в открытом грунте, не боясь здешнего климата, и его могли употреблять в пищу деревенские жители, но «земляные яблоки» плохо прививались, и их сажали только горожане.
— Великой пользы в народе ещё не уразумели, — в сожалением в голосе проговорила Екатерина Ивановна.
Митрич громко хмыкнул:
— Чушек кормить, а в людскую еду не годится, безвкусно, Катерина Ивановна, трава и трава…
— Все деревенские жители вот так же рассуждают, — с огорчением добавила госпожа Лаксман, — а какая превосходная пища!
Елизавета Васильевна от долгого пребывания в оранжерее почувствовала себя плохо. У неё закружилась голова от одуряющих и сильных запахов цветов, скопления влаги и испарений.
— Александр, я выйду на воздух!
— Здесь тяжело, угарно, — испуганно проговорила Екатерина Ивановна. — у меня всегда бывают головные боли после посещения теплицы…
Они вышли из оранжереи. Елизавете Васильевне стало лучше на свежем воздухе. Радищев вернулся к прерванному разговору о разведении картофеля в Сибири, но Елизавета Васильевна напомнила, что им пора возвращаться домой. Они поблагодарили за оказанную любезность госпожу Лаксман, довольную их посещением.
Прощаясь с Екатериной Ивановной, Радищев спросил, может ли он в случае надобности получить нужные ему семена для проведения опытов и не будет ли обременительной его просьба. Госпожа Лаксман обещала лично сама исполнить всё, что потребуется, и добавила:
— Мужу и мне будет приятно видеть в вашем лице подлинного любителя природы.
— Польщён, Екатерина Ивановна, вашими словами. Непременно займусь опытами. Я давно мечтал об этом и рад случаю подружиться с господином надворным советником, который может быть полезен мне, новичку в сих делах. Свидетельствуйте ему наше глубокое почтение.
Они раскланялись и покинули госпожу Лаксман.
3
Александр Николаевич неожиданно встретился с Шелеховым в здании главного народного училища. Здесь в специальном классе обучались российской словесности и музыке двенадцать алеутских мальчиков, вывезенных в Иркутск с берегов Аляски. Григорий Иванович заглянул сюда, чтобы проверить, как обучают его воспитанников.
Радищев обрадовался встрече. Ему давно хотелось поговорить с Шелеховым о волновавших всех затянувшихся переговорах с китайцами о возобновлении торга на Кяхте. Александр Николаевич не желал отставать от событий, ему хотелось быть в курсе и предугадывать ход их развития. Где-то подсознательно жила и билась надежда, что его могут всё же послать для ведения переговоров в Кяхту, как об этом сообщил ему в Тобольске Пётр Дмитриевич Вонифантьев. Он верил в эту возможность, ибо за него брался ходатайствовать граф Воронцов.
Ответа от китайцев ещё не было. Григорий Иванович терялся в догадках и не знал, чем объяснить медлительность с их стороны.
— Все сроки прошли для ответа. Может китайцы думают, что выгода торга велика и важна только для нас? Они заблуждаются. Пользоваться правом торговать на Кяхте могут купцы иркутские первой гильдии. Городовое положение воспрещает вести подобную торговлю мещанам, купцам других гильдий, братским крестьянам и иноверцам… Выгода Иркутска от сего торга невелика. К ней надлежит отнести прибытки от построения и содержания судов, плавающих по Ангаре, Селенге и Байкал-морю. Плавание сие может лишь удвоиться с открытием торга…
— А всё же желательно, чтобы китайцы быстрее согласились на открытие торга, — сказал Радищев. И, желая проверить свои мысли о причинах падения курса рубля, вспомнив разговор с Петром Дмитриевичем Вонифантьевым, добавил:
— Мнят, якобы вексельный курс падает от пресечения торга на Кяхте?
Шелехов сдвинул свои вороньей черноты брови.
— Чепуха, Александр Николаевич! Бумажные деньги тому причиною, а не Кяхта… Я тоже нетерпеливо жду ответа китайцев. Кяхта — ворота государства нашего на Востоке. Отсюдова можно направлять караваны в Тибет, Бухарию, Индию, выйти к морям, омывающим малоизведанные страны, с которыми россиянам давно следует завязать торговлю и братскую дружбу…
— Ежели медлительность китайцев происходит не от упорства, подождать не беда. Долго ждали, Григорий Иванович, не многое разности не делает, но ежели что другое, то ладить с ними, видно, мудрено…
— А всё же сладят наши люди! — Шелехов подмигнул и многозначительно улыбнулся. — Сколь ни медлительны китайцы, а терпеливости русских не выдержат…
К окну, где они беседовали, подошёл человек с воспалёнными и мутными глазами на измученном бледном лице.
— Степан Петрович Бельшев, — представил его Шелехов, — чтимый всеми учитель истории и математики, но… — Григорий Иванович дружески похлопал его по плечу и добавил: — Большой поклонник Бахуса…
Шелехов, вдруг спохватившись, извинился и сказал, что спешит в контору Российско-Американской торговой компании. Он распрощался с Радищевым и быстро ушёл.
Александр Николаевич остался с Бельшевым. Он знал о нём по разговорам в Тобольске. Бельшев был единственным корреспондентом журнала «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». В одном из последних номеров Панкратий Сумароков опубликовал его речь, говорённую в церкви Тихвинской богоматери при погребении тела его превосходительства генерал-поручика Арсеньева. Это был панегирик правителю иркутского наместничества, о котором Радищеву рассказывали, что память о покойном не столь светла. Это был человек корыстолюбивый и наживал деньги карточной игрой.
Сам по себе этот случай не имел, никакого значения для Александра Николаевича, но речь, написанная о наместнике Бельшевым, показалась Радищеву неискренней и чрезмерно хвалебной.
— Столь ли светла память об Арсеньеве? — спросил Радищев и пристально, испытующе посмотрел на учителя.
— Покойников плохим словом не поминают…
— Вот как! — усмехнулся Радищев.
— Михайло Михайлович был добрым человеком и хлебосолом…
— Царство ему небесное, ежели того заслужил правитель, — примирительно оказал Радищев. Ему хотелось поговорить с Бельшевым о другом — о преобразовании методов воспитания и обучения в Сибири. Они обошли классы и заговорили о воспитании.
Александр Николаевич спросил Бельшева, слышал ли он о новых методах Базедова и согласен ли с его системой?
Учитель ничего не знал о Базедове. Радищев уловил, что отвечает он неохотно, сдержанно, всё время поглядывает по сторонам, словно чего-то страшится. Боязнь его какая-то непонятная. Не зная подлинных причин такого поведения учителя, Радищев приписал это странности его характера. Ему захотелось вызвать на разговор Бельшева, и Александр Николаевич горячо заговорил о Базедове.
— Всякий человек, действующий на общее умонастроение, заслуживает того, чтобы его знали…
Он изложил коротко, как понимал сам, упрощенные и облегчённые методы обучения детей Базедовым, который стремился согласовать воспитание с врождёнными свойствами ученика, давать знания, могущие найти практическое применение.
— В системе Базедова есть драгоценное зерно. Время покажет превосходство или негодность его методов, но обучение в наших семинариях, выпускающих недоучек Кутейкиных, и в гарнизонных школах, плодящих Цифиркиных, нуждается в серьёзном преобразовании…
Учитель Бельшев никак не отзывался на слова Радищева. Александр Николаевич снова посмотрел на него внимательно. Бельшев показался ему совсем больным.
— Вам нездоровится? — спросил Радищев.
— Прошу извинить, недомогаю…
— Будет лучше, заходите ко мне, побеседуем…
— Нет, благодарю за приглашение…
Бельшев, пятясь от Радищева, несколько раз поклонился ему, а потом торопливо скрылся в дверях…
«Странный человек, — подумал о нём Радищев, — чем-то расстроен и потрясён…» — И сам покинул стены главного народного училища в каком-то подавленном настроении.
4
В Иркутское наместническое правление поступило секретное предписание. Оно гласило:
«Упомянутого арестанта Александра Радищева посредством нижнего земского суда отправить в Илимский острог с исправными унтер-офицером и двумя рядовыми солдатами, немедленно на десятилетнее безысходное пребывание в оном остроге… Тому унтер-офицеру приказать явиться для получения по расчислению вёрст отсель до Илимска, с солдатами быть при нём, Радищеве, и иметь его в смотрении. Посему дать ему от наместнического правления особливое наставление, а казённой палате выдать на две подводы прогонных денег. С приписанием сего сообщения здешнему нижнему земскому суду дать знать указом с таковым предписанием, дабы оной за тем Радищев сверх приставной стражи имел и своё надзирание… к надлежащему о сем сведению правительствующему сенату сим отрапортовать»…
