Мимо него проезжали молодцевато казаки. Дробный стук копыт раздавался по обледенелой дороге. Болотников глядел на уцелевших людей, и на душе у него становилось теплее. Он громко крикнул:
— Здорово, соколы!
В ответ казаки замахали шапками, раздался гул голосов:
— Хай живе, ридный батько! Слава! Слава!
— Будь здоров, воевода!
Вместе с воеводой они въехали в Калугу.
Пуля пробила Федору левое плечо. Его знобило. Он морщился от боли, отсиживаясь в теплой избе. За неимением лекаря Иван Исаевич призвал бабку. Она мыла рану, засыпала порохом, перевязывала, ложила руку в лубки.
Месяца через два плечо у батьки зажило. А пока ходил он мрачный, потихоньку, мечтательно напевал, много спал.
На следующий день после прибытия в Калугу на подступах к городу повстанцы увидели московские войска. Это были полки брата царя, Димитрия Шуйского. Димитрий был самонадеян, чванлив. Под вечер Шуйский собрал военачальников. Стояли вытянувшись.
Грозно нахмурив рыжие брови и презрительно выпятив нижнюю губу, князь хвастливо говорил:
— Пора вора Ивашку Болотникова доконать! Что от его осталося? Одни поскребыши! Кончим с гилевшиками — и вся недолга!
Иные начальники согласно кивали головой, иные же думали: «Медведь в берлоге не убит, а он уже шкуру делит».
Шуйский послал под стены города глашатая с приказом о сдаче. Болотников отвечал ему со стены. Приложив руки рупором ко рту, он кричал:
— Передай князю, что через три дня ответ дадим, пока подумаем!
— Думай не думай, все едино гроб вам приспел! — громко ответил глашатай, нагло захохотал и отъехал.
Болотников тут же отправил людей в соседние городки — Лихвин, Мещовск, Перемышль, Воротынск — с просьбой о помощи.
Прошло три дня. Князь не получал от Болотникова ответа. Шуйский рассвирепел. Красный, как клюква, он стучал кулаком по столу, кричал:
— Молчат воры! Коли так, узнают они меня!
Он отдал приказ, и один из полков пошел на приступ. В это время в тыл ему ударил сводный отряд из соседних городков. Раскрылись ворота острога, вылетела конница Болотникова, за ней вышла пехота. Началось побоище. Зажатые с двух сторон, враги не выдержали столь яростного натиска.
Первыми бросились назад, по Боровскому большаку, разрозненные верхоконные толпы, погоняемые, как стадо, конниками Болотникова. Затем ринулось назад царское пешее войско.
Местами царские сотники и полусотники пытались остановить бегущих, хватали их за полушубки, осыпали площадной руганью, били нагайками, стреляли. Ревущее, топочущее море беглецов, все сметая на своем пути, таяло под ударами повстанцев. Паника увеличивалась. В гущу отступающих врывались обозные на телегах, пушкари с пушками. Они загораживали пути, давили народ.
Какой-то стрелец в залихватски заломленной рысьей шапке, в красном длиннополом кафтане на меху, с самопалом за спиной, стоял в сторонке и хохотал.
— Ишь топочут, как стоялые жеребцы! Ну вас к ляду! К Болотникову уйду!
Таких царских бойцов — стрельцов и призванных даточных людей, осторожно пробиравшихся к народному войску, — набралось немало.
У опушки дремучего леса стояла изба, полузанесенная снегом. В ней разместился со своей свитой Димитрий Шуйский. В охране была сотня конников. От Шуйского к войскам и обратно скакали гонцы.
— В бой мне кидаться не след. Я руководствую войском, — утешал себя оторопевший от неприятных известий князь.
Битва продолжалась. Прискакал еще гонец.
— Беда, князь! Все пропало! Скончание нам!
Свита забеспокоилась.
— Будет, княже, ждать. Сгинем, спасаться надо!
Шуйский распорядился подать коня.
Вскочив на вороного иноходца, он со свитой и охраной помчался по проселочной дороге на Боровск.
Московские верхи, узнав о поражении Димитрия Шуйского, основательно приуныли. В народе шептались:
— Вот те и доконали Болотникова! Вишь как огрызнулся. Пух да перья от царева брата полетели!
Дни, недели мчались… Как-то в декабре Никола и Варвара видели толпы повстанцев, ободранных, голодных, коих гнали или на убой, или на тяжкие работы. Похолодало у обоих на душе.
— Погоди, царь-шубник! Отольются тебе народные слезы, погоди!
Услыхали, что Болотников в Калуге сел. Гадали, что будет с войском народным.
— Отобьются от Ивана Шуйского, помяни мое слово, отобьются! — уверенно говорил Никола. И Варвара в то же верила. А по улицам Москвы много военных шли, скакали… Верховые стрельцы в красных охабнях наводили порядок, отвратительно ругаясь. С грохотом ехали пушки, осадные и полевые. Иные тащили до десятка коней. Раздавался победный гул церковных колоколов, во главе с царь-колоколом Ивана Великого. Провожали войска на Калугу.
Каменные амбары склада, опустошенные во время осады Москвы, стали опять пополняться ядрами, бомбами, порохом. Вскоре три амбара были полны бочек с огненным зельем. Никола и Варвара сказали друг другу:
— Пора!
В ночь началась метель и бушевала весь день. Ледяной ветер яростно, порывами, завывая, крутя, переносил сугробы с места на место, а снег все шел и шел, бил в глаза. Движение в Москве, не говоря уже об окрестностях, почти прекратилось.
В такую-то пургу Никола и Варвара подошли к одному из каменных амбаров, где стояли бочки с порохом и снаряды. Варвара, в опушенной мехом шубке, в мужниной ушанке, с метлой в руках, стала около двери, замок которой казенным ключом открыл Никола, одетый в шубу и рысью шапку. Оба приготовились после «дела» бежать. Никола крепко обнял Варю.
— Милая, милая!
— Иди, родной! — Варвара мягко отстранила его, наблюдая, не идет ли кто. Сквозь метель ничего почти не было видно на расстоянии нескольких шагов.
Никола нырнул в дверь, забежал за бочки, стоявшие одна к другой впритык в два яруса. Вытащил из внутреннего кармана шубы толстый длинный шнур, пропитанный горючим составом. Один конец шнура сунул в бочонок с заранее чуть приподнятой доской в крышке его. Шнур протянул по полу. Высек кресалом огонек, зажег трут, а от него — конец шнура. Побежал, у двери оглянулся, увидел, как огонь быстро бежит по земле. Мелькнула мысль: «Надо бы бечеву длиннее!»
Он и Варвара помчались в пурге от амбара. Были уже у выходных ворот. Но… раздался оглушительный взрыв, за коим последовали другие. Оба были убиты летящими снарядами и кирпичами.
Перед смертью у Варвары сверкнула мысль: «Хорошо младыми умирать!» Торжествующий грохот заглушали вой пурги и рождественский благовест… Долго помнили москвичи эти взрывы. Через месяц и Иван Исаевич узнал о них — передал Ерема. Задумался, мрачная тень легла на лицо.
— Еремей! А об Николе и Варе не слышно?
— Ничего не слышно. Как в воду канули.
— Да… Могли и сгинуть…
Дней через пять после поражения Димитрия Шуйского на Калугу навалилось новое войско под началом другого царского брата, Ивана Ивановича Шуйского.
Из острога Болотников скрытно наблюдал за подъехавшим вражьим конником, осанистого вида, в ратных доспехах; конь в дорогой сбруе. «Должно, дворянин. Опять, чай, орать станет о сдаче».
И действительно, конник замахал белым платком и зычно крикнул:
— Вор Ивашка Болотников! Сдавайся с твоими ворами. Испытал уж под Москвой, как мы тебя, вора, били. Не сдашься через два часа, узришь, как мы вешать будем сподручников твоих…
Острог отвечал молчанием.
Болотников и Беззубцев, сидя за стеной на чурбаках, продолжали следить за всадником.
— Иван Исаич, уедет дядя не солоно хлебавши, — улыбаясь в усы, произнес Юрий Беззубцев.
— А я мню, что ближе к нам двинется.
Конник потянул лошадь за удила и подъехал к самой стене. Стало отчетливо видно его одутловатое лицо. Посланец повторил предложение о сдаче. Опять молчание. Конник с досады плюнул и повернул назад под громкий хохот собравшихся на стене ратников.
Скоро осажденные увидели, как в полуверсте от города враги вешали на деревьях группу пленных. Смотреть на казнь вывели два царских полка.
— Подвезите к острогу еще гафуниц, кулеврин, пищалей, как бы недруги на нас не двинулись, — приказал Болотников.
И верно, вскоре раздался рев, и царские полки, мало соблюдая строй, прямо с казни двинулись на приступ.
Вот они ближе, ближе. Уже видны разгоряченные лица. Болотников махнул красным платком и подал команду:
— Пали!
Острог окутался клубами дыма. Через ворота острога вырвались верховые донцы и запорожцы. Они рубили поредевшие царские полки направо и налево. Остатки, охваченные паникой, бежали.
Лицо у Ивана Исаевича засияло, помолодело. Он громко захохотал.
— Что, попробовали?! Дай срок — и не то узнаете.
Вместе с ним хохотали окружившие Ивана Исаевича военачальники и ратники. Один из них, украинец, торжествующе воскликнул:
