— Мастер, нельзя бить Парфенова! Он хороший человек!
Вальтер ошалел от неожиданности. Он изумленно поглядел на Фидлера. Что-то бормоча по-немецки, еще более рассвирепев, стрелой вылетел из мастерской.
В тот же день Парфенов «был да сплыл». Исчезли из мастерской еще три человека. Куда они пропали, никто не знал. Среди них был Фидлер.
Вальтер присмирел, боязливо посматривал на работных.
Фридрих Фидлер, в представлении окружающих его расчетливых немцев, был человеком со странностями. Очень способный, превосходный мастер, он, подобно Парфенову, ничего не нажил за свою жизнь, не имел ни кола ни двора, и в свои тридцать пять лет был одинок. Он был непоседлив. Все куда-то тянуло его. И на Русь прибыл он из-за непоседливости своей: узнать хотел, какая такая Московия, где «белые медведи по улицам бродят», где «слова зимой в воздухе замерзают и, падая, разбиваются, как сосульки». Знал, конечно, что это сказки.
Фидлера часто преследовали неудачи. После происшествия в литейной он решил уйти вместе с Парфеновым, всецело полагаясь на своего русского друга, сильного, умного, хорошо знающего страну. Фидлер понимал, что Парфенов в литейную не вернется. Но он разминулся с Парфеновым и стал бродить по Москве один, в поисках его.
Вальтер тотчас же донес об исчезновении четырех мастеровых, обнаруженной им крамоле и «нападении на него».
Фидлера, бросавшегося в глаза иноземца, на следующий же день поймали и отвели в острог.
Делом о крамоле в литейной мастерской заинтересовались большие начальные люди. Им занялся боярин Троекуров, наблюдавший за делами Земского приказа. Его особенно заинтересовала личность Фидлера. Боярин не верил, чтобы Фидлер имел какое-либо отношение к «воровству Ивашки Болотникова».
«Дурни, — думал боярин о подьячих и приказных, — что выдумали! Мысленное ли дело, чтобы иноземец лез в этакие дела! Чего ему там надо? Немцу да фрязину деньги на Руси наживать — вот и вся их забота о нас. Иноземцу кто платит, тому он у нас и служит. Вот олухи приказные! Кого надо, не поймали, а радуются, что безвинного немца в темницу засадили! Иноземца в гилевщика обратили…»
Боярин призадумался. У него родилась насчет Фидлера мысль, приведшая его в восторг. Степенный, соблюдавший величие даже перед самим собой, он засмеялся, запел, даже в ладоши захлопал, испугав челядинца за дверью.
В тот же день Троекуров поехал в Земский приказ и велел привести Фидлера.
К боярину ввели небольшого рыжего человека в потрепанной, бедной одежде иноземного покроя, со связанными назад руками.
Фидлер отвесил земной поклон и стал, понуря голову, у двери. Стражи вышли.
Троекуров сидел в кресле у стола, покрытого красным сукном, тоже красный, плешивый, с большим животом. Время уже было вечернее. На столе мигали две большие сальные свечи.
Боярин долго молча разглядывал Фидлера, потом спросил:
— Фидлер прозываешься?
— Фидлер. Фридрих Фидлер.
— Из каких же ты Фидлеров? Не родственник ли доктору Каспару Фидлеру? Почтенный человек…
— Нет. Я такого Фидлера и не знаю. Фидлеров средь нас, немцев, много. Одного прозвания с им.
— Мастеровой ты? Работный человек, что ли?
— Работный я человек.
— То-то! Невысокого полета птица! — Троекуров презрительно оглядел тщедушную, теперь оборванную и помятую фигуру узника. — Так-так, немец! Хорош гусь! За вора, как его там…
Боярин заглянул в лежащую перед ним бумагу. Фидлер узнал почерк Вальтера.
— Да… За вора, за Парфенова заступаешься? Мирволишь ему! Ах ты, сукин сын!
Боярин вскочил и заорал:
— Пытки захотел?!
Фидлер помертвел от ужаса при одной мысли о пытке.
— Что ты, что ты, милостивый князь, боярин… — произнес он, побледнев.
— Вот те и что ты! Как вздернем на дыбе, тогда узнаешь, где раки зимуют!
Боярин ухмыльнулся, глядя на потрясенного немца. «Струхнул, дурило! Теперь из его хоть веревки вей!»
— Подойди поближе, сукин сын!
Тот подошел.
— Ежели добра хочешь, тогда слушай меня со вниманием!
Фидлер боязливо глядел на страшного пузатого боярина.
Троекуров поманил его пальцем ближе к столу и тихо сказал:
— Дело к тебе есть. Исполнишь — богат станешь. Большой кишень золота получишь, хоромы купецкие. Откажешься, завтра же на кол. Понял?
Фидлер насторожился. Прерывающимся голосом спросил:
— Что я должен сделать, боярин?
Троекуров минуту подумал. Потом наклонился почти к самому уху немца и зашептал:
— Всем ворам вор Ивашка Болотников. Он всей смуты закоперщик. Берись извести его.
От боярина пахло винным перегаром и лампадным маслом. В горле у него что-то клокотало. Дыхание было сиплое, тяжелое.
Фидлер оторопел от неожиданности. Фигурка его сжалась. Глаза стали круглыми, застывшими.
— Извести?.. Болотникова?.. Как так извести Болотникова?.. Я?.. — спрашивал он также шепотом.
— Дура, чего испугался? — ухмыльнулся Троекуров.
«Стоит ли с ним связываться? — тревожно мелькало в голове боярина. — А что как обманет? Возьмется да обманет? Да разболтает? Ивашке предастся? Нет, не посмеет. Кому же такое дело доверить, как не иноземцу? Русскому доверить — сомненье берет: ну как переметнется? Не боярина же посылать…»
— Как извести? Зело просто: отравишь его. Царю службу сослужишь. Озолотим тебя, — продолжал все так же тихо, почти шепотом, Троекуров. — А тебе что: явишься к Ивашке, ему литейщики нужны. В доверие войдешь. Верного яду тебе дадим. А там и… Так как же? Сказывай.
Фидлер призадумался. Троекуров принял его молчание за нежелание ответить. Лицо его сразу стало свирепым. Он с силой стукнул кулаком по столу и рявкнул:
— Ну!!
Фидлеру померещилась дыба, и у него мгновенно родилась мысль: «Надо как угодно отодвинуть развязку. Надо схитрить!.. Прежде всего выбраться отсюда. А там видно будет, что делать дальше…»
Стараясь казаться по возможности более спокойным, даже обрадованным, он с напускной беззаботностью проговорил:
— Это можно! Дело нехитрое! Ладно, ладно, князь!
— То-то! Садись и пиши!
Троекуров сам развязал ему руки, подвинул чернила, бумагу и гусиное перо. Фидлер притулился у стола. Боярин развалился в кресле и начал диктовать:
— Великому государю, царю и великому князю всея Руси Василию Иоанновичу. Во имя пресвятыя Троицы я, подмастерье Фришка Фидлер, даю клятву, что берусь погубить ядом вора и разбойника Ивашку Болотникова. Ежели обману, да покарает меня господь навсегда во блаженстве небесном. Великого государя всея Руси покорный раб Фришка Фидлер.
Боярин взял написанную бумагу, сложил, спрятал в карман.
— Ну вот и все… Жди ответа. Когда понадобишься, кликну.
Троекуров два раза ударил в ладоши. Вошел приказный.
— Стражу!
Приказный привел двух стражей.
— Одеть получше. Накормить. Отвести в темницу да держать особо, с честью, — распорядился боярин и, погрозив в сторону Фидлера огромным волосатым кулаком, опасливо оглянувшись на приказного и стражей, добавил:
— Смотри, немец! Молчок… Ежели что, на кол посажу.
— Не изволь сумлеваться, боярин, — со скрытой усмешкой проговорил Фидлер. Низко поклонился и ушел между двумя стражами, сопровождаемый приказным.
Троекуров шумно вздохнул и красным шелковым платком вытер со лба пот.
Через несколько дней Фидлера снова доставили Троекурову, на этот раз к нему в терем.
Боярин вылез из бокоуши, где сладко всхрапнул. Сел в кресло и заорал:
— Филька, квасу!
Холоп приволок ендову. Боярин выпил.
— Ну, Фидлер, все для тебя сделал, великая награда тебя ждет, — туманно, не называя царя, сказал Троекуров. — Да и спрос про тебя вел, что ты есть. Будто ничего, парень сходный. Езжай, трави вора! Вот те зелье, кое в питье и в яства сыпь по малости; скусу в ем нету, человек от его засыпает. Заснет вор и помрет. Получай пять рублев. Коня дадим.
Фидлер низко кланялся, пока боярин не сказал:
— Будет! Отписано про тебя брату цареву, Шуйскому, Ивану Ивановичу, князю. Стоит рать его под Калугою. Отписано ему, чтобы тебя в Калугу переправил. А там уж сам действуй. Боле тебя в темницу отправлять не стану. Здесь, в моем терему, переспи. Трапеза тебе будет. Заутра езжай. Поедешь с верным человеком нашим. Грамота охранна вам дадена, у него она. Изведешь вора, вернешься, в золоте ходить будешь, в хоромах жить.
Дней через семь Фидлер в сопровождении дворцового стрельца прибыл к Ивану Шуйскому в стан под Калугой. Охранная грамота и в пути и в стане открывала Фидлеру все двери: его без препятствий пропустили к Шуйскому. Схож тот был с царем, которого Фидлер не раз видел в Москве, только помоложе. Черты лица мелкие. Глазки бесцветные. Весь какой-то незаметный, словно и не знатный князь.
