Епископ Халвард поднял руку.
– Довольно, отец Сульмюнд. Не станем уклоняться от дела, которое привело вас сюда: нам надлежит выяснить, что, кроме слухов, которые эта женщина называет клеветой, побудило Яртрюд выдвинуть обвинение против своего супруга и может ли Кристин опровергнуть эти слухи… Никому не придет в голову утверждать, будто она извела своего младенца…
Но Кристин стояла бледная как мел и больше не разжимала губ.
Тогда епископ обратился к приходскому священнику:
– А не находишь ли ты, отец Сульмюнд, что твой долг повелевал тебе поговорить с этой женщиной и довести до ее слуха, какие толки ходят о ней? Почему же ты не сделал этого?
Священник покраснел до ушей.
– Я всем сердцем молился за эту женщину, чтобы она смирила свою гордыню и вступила на путь раскаяния и искупления. Ее отец никогда не был моим другом, – уязвленно добавил он, – но мне известно, что Лавранс из Йорюндгорда был человек благочестивый и твердый в христианской вере. Он был достоин лучшей участи, но эта его дочь только и делала, что навлекала на него один срам за другим. Не успела она выйти из младенческого возраста, как своим легкомысленным поведением погубила здешних двух достойных юношей. Потом она нарушила верность и слово, данное доблестному и знатному сыну рыцаря, которого отец предназначил ей в мужья; бесчестным путем добилась она своего и вышла за человека, который как вам должно быть известно, господин, был осужден, как преступник и изменник королю. Но я думал: ужели сердце ее не смягчится, когда она увидит, что и она сама и все ее домочадцы заслужили ненависть и презрение добрых людей и что самая худая слава идет ныне об Йорюндгорде, где когда-то жили ее отец и Рагнфрид, дочь Ивара, пользовавшиеся любовью и уважением всех жителей округи?..
Однако чаша терпения переполнилась, когда она явилась сюда со своим сыном, чтобы к руке вашей милости его подвел человек, о котором весь поселок знает, что она живет с ним в сугубом блуде и кровосмешении…
Епископ знаком приказал священнику замолчать.
– Кем доводится твоему мужу Ульв, сын Халдора? – спросил он у Кристин.
– Настоящий отец Ульва – господин Б орд, сын Петера, из Хестнеса. Он был единоутробным братом Гэуте, сына Эрленда, из Скугхейма, который приходится Эрленду, сыну Никулауса, дедом по матери.
Господин Халвард гневно обернулся к отцу Сульмюнду:
– Кровосмешения тут нет… Ее свекровь приходилась Ульву двоюродной сестрой… Коли слухи справедливы, сие есть оскорбление уз родства, грех весьма тяжкий… И не пристало тебе еще усугублять его.
– Ульв, сын Халдора, – крестный отец старшего сына этой женщины, – заявил отец Сульмюнд.
Епископ устремил на нее вопрошающий взгляд. Кристин ответила:
– Это правда, господин.
Несколько мгновений господин Халвард молчал.
– Помоги тебе бог, Кристин, дочь Лавранса, – с грустью выговорил он наконец. – Когда-то я знавал твоего отца: в юности моей я гостил у него в Йорюндгорде. Я помню тебя красивым невинным дитятей. Будь Лавранс теперь в живых – такая беда не приключилась бы. Подумай о своем отце, Кристин, – ради него ты должна оправдаться и, коли можешь, очистить себя от столь позорного обвинения.
И вдруг точно молния озарила ее память – она узнала епископа. Двор в Йорюндгорде на исходе зимнего дня – рыжий, неистово брыкающийся жеребенок и священник с венчиком черных волос над багровым от натуги лицом; повиснув на покрытых пеной удилах, он силится сдержать норовистое животное и вскочить на него без седла. А вокруг хохочут пьяные рождественские гости, – и среди них отец – красный от выпитого вина и мороза, и все они подзадоривают священника насмешливыми выкриками…
Она обернулась к Колбейну, сыну Йона:
– Колбейн! Ты знал меня, когда я только научилась ходить… Ты знал меня и моих братьев и сестер, когда мы жили у отца с матерью… Я помню, как ты любил моего отца… Колбейн! Неужто ты веришь этому наговору?
Крестьянин Колбейн устремил на нее суровый и горестный взгляд.
– Любил твоего отца, говоришь ты. Да, мы, слуги его, простолюдины и бедняки, любили Лавранса из Йорюндгорда и непреложно верили, что таким, как он, надлежит, согласно воле божьей, быть каждому истинному хозяину.
Так не спрашивай нас, Кристин, дочь Лавранса, – нас, которые видели, как он любил тебя и чем ты воздала ему за его любовь, – чего ты не можешь сделать!
Кристин поникла головой. Епископу не удалось добиться от нее ни слова больше – она перестала отвечать на его вопросы.
Тогда господин Халвард поднялся со своего места. Рядом с алтарным возвышением находилась маленькая дверь, которая вела в отгороженную часть галереи позади абсиды хоров. Половина ее служила ризницей, а вторая половина была предназначена для прокаженных, которые стояли там во время службы, не смешиваясь с остальными прихожанами, и принимали просфору через маленькие круглые отверстия, проделанные в перегородке. Но в приходе уже много лет не было ни одного больного проказой.
– Быть может, тебе лучше подождать здесь Кристин, пока прихожане соберутся к обедне. А потом ты пойдешь восвояси; однако мне хотелось бы еще раз побеседовать с тобой.
Кристин снова поклонилась епископу.
– Если вы дозволите, достопочтенный господин, я хотела бы сразу вернуться домой.
– Как тебе угодно, Кристин, дочь Лавранса! Да оградит тебя господь, женщина! Коли ты невиновна, твоими заступниками будет сам всевышний и его угодники, покровители здешней церкви, святые Улав и Томас, принявшие смерть за справедливость.
Кристин снова склонилась в поклоне перед епископом, а потом через ризницу вышла на церковный двор.
Маленькая неподвижная фигурка в новом красном кафтане одиноко маячила посреди двора. Мюнан на мгновение повернул к матери бледное лицо с огромными испуганными глазами.
Сыновья… Она совсем забыла о них. Словно при вспышке зарницы, увидела она стайку своих сыновей, весь этот последний год теснившихся где-то на обочине ее жизни, сбившихся в кучку, словно застигнутый грозой табун, испуганных, настороженных, далеких от нее, пока она корчилась в последних, предсмертных судорогах своей страсти. Что они поняли, что они передумали, что они выстрадали, пока она отдавалась своему безумию?.. Что будет с ними теперь?..
Она сжала в своей руке шершавый кулачок Мюнана. Малыш смотрел прямо перед собой; его губы дрогнули, но он продолжал высоко держать голову.
Рука об руку с сыном Кристин, дочь Лавранса, пересекла кладбище и вышла на церковный холм. Она думала о своих сыновьях, и ей казалось, что она вот-вот сломится и рухнет на землю… Под звон колоколов к дверям церкви стекались прихожане.
Когда-то она слышала сагу о человеке, в тело которого вонзилось такое множество копий, что он, и мертвый, не мог повалиться на землю. Так и она продолжала двигаться вперед, не в силах упасть под взглядом всех впившихся в нее глаз.
Мать с ребенком вошли в верхнюю горницу. Сыновья стояли кучкой вокруг Бьёргюльфа, который сидел у стола. Ноккве, самый высокий из них, положил руку на плечо полуслепого юноши. Кристин посмотрела в узкое смуглое и голубоглазое лицо своего первенца с мягким темным пушком над яркими губами.
– Вам уже все известно? – спокойно спросила она и направилась прямо к сыновьям.
– Да, – за всех ответил Ноккве. – Гюнхильд была в церкви.
Кристин стояла молча. Юноши снова устремили взор к старшему брату. Тогда мать спросила:
– Вы знали прежде, о чем шепчутся в поселке… про меня и Ульва, сына Халдора?
Ивар, сын Эрленда, живо обернулся к матери.
– Кабы это было так, неужто вы думаете, матушка, что до вас не дошла бы весть о том, как поступили ваши сыновья? Я у каждого отбил бы охоту позорить мою мать и называть ее любодейкой – хотя бы я и знал, что это правда…
Кристин сказала в тоске:
– Я не ведаю, сыны мои, что думали вы обо всем совершившемся здесь, в этот последний год.
Сыновья молчали. Тогда Бьёргюльф поднял голову, обратив к матери свои безжизненные глаза:
– Иисусе Христе, матушка, что могли мы думать в этот год и во все прежние годы! Легко ли нам было взять в толк, что нам следует думать?!
Ноккве добавил:
– В самом деле, матушка… Должно быть, мне следовало поговорить с вами… Но мы не осмеливались к вам подступиться… А когда вы окрестили младшего брата так, словно отца уже нет в живых… – Он осекся, взволнованно взмахнув рукой.
Бьёргюльф подхватил:
– И вы и отец позабыли обо всем, кроме вашей распри… Вы и не приметили, как мы стали взрослыми. Ни разу не вспомнили вы о тех, кто стоял меж вами и истекал кровью под ударами ваших мечей…
Он вскочил. Ноккве вновь положил руку ему на плечо. И Кристин увидела – это правда: они взрослые мужчины. И ей почудилось, будто она стоит перед ними нагая, будто она сама бесстыдно открыла детям свою наготу…
Так вот что привелось им увидеть в годы отрочества: родители старились, горячность юности была им вовсе не к лицу но они не сумели встретить старость достойно и красиво…
