Так вот что привелось им увидеть в годы отрочества: родители старились, горячность юности была им вовсе не к лицу но они не сумели встретить старость достойно и красиво…
И вдруг тишину прервал детский вопль. Мюнан в отчаянном страхе закричал:
– Матушка!.. Они придут сюда и уведут тебя в тюрьму? Они уведут от нас нашу мать…
Он обвил мать ручонками, уткнувшись лицом в ее платье. Кристин прижала плачущего сына к себе и, не выпуская его из объятий, опустилась на скамью. Она пыталась успокоить ребенка:
– Малыш, милый мой, не плачь…
– Никто не посмеет увести нашу мать. – Гэуте подошел к младшему брату и дотронулся до его плеча. – Не плачь… Они ничего не посмеют ей сделать. Крепись, Мюнан… Ужели ты не понимаешь, парень, что мы не дадим в обиду нашу мать?
Кристин сидела, прижимая ребенка к груди, – казалось, слезы мальчика растопили ее душу.
Тогда заговорил Лавранс – его щеки пылали горячечным румянцем:
– Ну так как же, как мы поступим, братья?
– Лишь только окончится служба, – заявил Ноккве, – мы пойдем в усадьбу священника и предложим выкуп за нашего родича. С этого нам должно начать. Согласны вы со мной, молодцы?
Бьёргюльф, Гэуте, Ивар и Скюле ответили: «Согласны». Кристин заметила:
– Ульв пролил кровь на кладбище. Вдобавок я должна найти способ очистить его и себя от клеветы. Все эти события столь серьезны, что вам, по вашей молодости, сыны мои, следовало бы испросить у старших совета, как надлежит действовать.
– У кого же, по-вашему, следует нам спросить совета? – произнес Ноккве с легкой насмешкой в голосе.
– Господин Сигюрд из Сюндбю – мой двоюродный брат по матери, – нерешительно сказала Кристин.
– Коли он доныне не вспоминал об этом родстве, – ответил, как прежде, молодой человек, – не пристало нам, сыновьям Эрленда, вымаливать у него помощь, когда мы попали в беду. Как вы находите, братья? Пусть мы еще не достигли совершеннолетия, однако оружием мы способны владеть – по крайней мере пятеро из нас…
– Сыны мои, – сказала Кристин, – в этом деле вам ничего не добиться с помощью оружия.
– Предоставьте нам самим решать, матушка, – коротко сказал Ноккве. – А теперь, матушка, прикажите дать нам поесть. А сами садитесь на ваше обычное место, не к чему вмешивать в это дело слуг, – заявил он так, будто приказывал ей.
Но кусок не шел в горло Кристин. Она думала и гадала – и не осмеливалась спросить, намереваются ли они послать теперь за своим отцом. И еще она гадала – каков будет исход ее дела. Она не слышала, что гласит в подобных случаях закон: как будто, чтобы опровергнуть клевету, ей следует принести очистительную клятву с шестью или двенадцатью соприсяжными. Должно быть, суд состоится в главной церкви округи, в Уллинсюне в Вогэ… Там почти в каждой большой усадьбе у нее есть родичи со стороны матери. А вдруг никто не поддержит ее клятву, и она будет стоять на виду у всех, не в силах очистить себя от постыдного обвинения… И опозорит своего отца… Он был чужаком здесь, в долине. Собственными стараниями сумел он добиться почета, снискать уважение всей округи. Уж если Лавранс, сын Бьёргюльфа вносил какое-нибудь предложение на тинге или сходке, все в один голос поддерживали его. Но она чувствовала, что ныне ее позор падет и на его голову. Она уразумела вдруг, как одинок бывал ее отец, несмотря ни на что, одинок среди окрестного люда, всякий раз, когда она взваливала на него новое бремя стыда, горя и унижения.
Она не думала, что способна еще раз изведать такое чувство: вновь и вновь казалось ей, будто сердце ее истекает кровью, будто оно разрывается у нее в груди.
Гэуте вышел на галерею и посмотрел на север.
– Народ уже выходит из церкви, – сказал он. – Станем ли мы ждать, пока все прихожане разойдутся?
– Нет, – ответил Ноккве. – Пусть видят, что сыновья Эрленда идут к епископу. Берите оружие, братья. Да наденьте-ка лучше ваши доспехи.
Один лишь Ноккве владел полным воинским снаряжением. Кольчугу он отложил в сторону и надел только шлем, но зато взял щит, саблю и длинный меч. Бьёргюльф и Гэуте нахлобучили старинные шишаки, которыми пользовались обычно в ратных упражнениях, а Ивару и Скюле пришлось удовольствоваться небольшими стальными касками, которые еще носили крестьяне-ополченцы. Мать не сводила глаз с сыновей. Какое-то незнакомое чувство стесняло ее дыхание.
– Неразумно поступаете вы, сыны мои, вооружаясь с головы до ног, чтобы идти в усадьбу священника, – трепеща сказала она. – Остерегитесь забыть о святости алтаря и о присутствии епископа.
Ноккве ответил:
– Честь обходится нынче дорого в Йорюндгорде – мы дадим за нее ту цену, какую с нас запросят.
– Не ходи хоть ты, Бьёргюльф, – со страхом взмолилась мать, видя, что полуслепой юноша взял громадную секиру. – Вспомни, что ты плохо видишь, сын мой!
– Ничего. Я еще вижу пока на длину этой секиры, – ответил Бьёргюльф, взвешивая оружие в руке.
Гэуте подошел к постели Лавранса-младшего и снял со стены боевой меч деда, который мальчик всегда вешал над своим изголовьем. Гэуте извлек его из ножен и оглядел клинок.
– Одолжи мне твой меч, родич… Я думаю, наш дед не осудил бы нас, узнай он, что мы пустили в ход его меч в таком деле.
Кристин заломила руки. Крик рвался у нее из груди – крик ужаса и отчаяния, но в то же время он был рожден каким-то иным чувством, которое было сильнее всех ее страхов и терзаний, – таким криком кричала она, когда производила на свет этих мужчин. Раны, раны, без конца и без счета наносила ей жизнь, но теперь эти раны затянулись, и хотя рубцы болели, словно дикое мясо, она понимала, что теперь ей уже не умереть от потери крови… Нет, ни разу в жизни не испытывала она того, что сейчас…
С нее облетели цветы и листва, но ветви сохранились и ствол еще не рухнул. Впервые с той минуты, как она понесла под сердцем дитя Эрленда, сына Никулауса, Кристин совершенно забыла об их отце и думала только о сыновьях…
Но сыновья не глядели на мать, которая сидела на скамье, белая как мел, с отчаянием в расширенных глазах. Мюнан все еще лежал у нее на груди – все это время он не выпускал мать из объятий. Пятеро юношей вышли из горницы.
Кристин поднялась и вышла на галерею. Вот они обогнули надворные строения и гуськом потянулись по тропинке, ведущей в Румюндгорд между блеклыми, колеблемыми ветром, ячменными полями. Шлемы и каски отсвечивали тусклым блеском, но на мече Ноккве и на копьях близнецов вспыхивали солнечные блики. А она стояла, глядя вслед юношам. Она была матерью их всех…
В горнице она рухнула на колени перед сундуком, на котором стояло изображение девы Марии. Из груди ее вырвались отчаянные рыдания. Мюнан с громким плачем прижался к ней. Лавранс соскочил с кровати и тоже упал на колени перед матерью. Она стиснула в объятиях двух младших сыновей…
С тех пор как умерло ее дитя, она думала: о чем ей теперь молиться? Ожесточившаяся, холодная, бесчувственная, как камень, она сознавала, что катится прямо в отверстую пасть геенны огненной. Но теперь, помимо ее усилий, с ее губ рвались слова молитвы, помимо ее воли, ее душа взывала к Марии, деве и матери, владычице земной и небесной, – то был вопль страха, хвалы и благодарности: «Мария, Мария! Я еще так богата, я владею несметными сокровищами, которые могу утратить… Милосердная дева, возьми их под свою святую защиту!..»
На дворе в усадьбе священника было людно. Как только сыновья Эрленда вошли в ворота, несколько крестьян разом спросили, что им надо.
– От вас – ничего покамест, – с вызывающей улыбкой ответил Ноккве. – Сегодня мы желаем говорить с епископом, Магнус. Но дайте срок, и, может статься, я и братья мои захотим переведаться с вами. Однако сегодня вам нечего нас бояться.
В толпе раздались негодующие возгласы. Отец Сульмюнд вышел на порог дома и хотел было заставить юношей удалиться, но тут какие-то крестьяне заявили, что сыновья имеют право разузнать о деле, поднятом против их матери. В это мгновение во дворе появились слуги епископа и предложили сыновьям Эрленда покинуть Румюндгорд, потому-де, что епископ готовится к трапезе и у него нет времени их выслушать. Но крестьяне зашумели, что это несправедливо.
– В чем дело, добрые люди? – раздался вдруг сверху мощный голос. Никто не заметил, как на галерее верхнего жилья появился сам господин Халвард. Рослый, тучный и осанистый, он стоял там в своей сине-лиловой мантии и в красной шелковой скуфье на белоснежных волосах. – Кто эти юноши?
Чей-то голос ответил, что это сыновья Кристин из Йорюндгорда.
– Ты, верно, старший? – спросил епископ, обращаясь к Ноккве. – Тогда я буду говорить с тобой. А остальные пусть подождут во дворе.
Ноккве поднялся по лестнице на галерею и следом за епископом вошел в горницу. Господин Халвард занял почетное место и устремил взгляд на юношу, который остановился перед ним, опираясь на огромный меч.
– Как твое имя?
