– Не надо… про мух… – просит мальчик.
– Ну, хорошо, – соглашается учительница. – Тогда вот тебе совершенно нейтральная тема – мальчик в комнате.
Снова незнакомое слово – «нейтральная». Ладно. Тут Хаймек увидел комнату. Комнату с глухими стенами. В комнате никого нет. Никого? В комнате есть мальчик. И не только он. В комнате есть еще пес, вооруженный палкой. Он преследует мальчика. Не видно ничего, кроме двух голых пяток, то пропадающих, то возникающих из тени. И палки. Мальчик, спасаясь от ударов, мечется среди глухих стен и не находит выхода. И всякий раз, когда он останавливается, чтобы обследовать стену, и выскочить наружу, пес изо всех сил бьет его палкой, зажатой в лапе.
Все это он рассказывает учительнице.
Сердито хлопнув ладонью по столу, та говорит Хаймеку:
– Ну, хватит… Иди уже отсюда, старый пессимист…
Хаймек тяжело поднимается из-за парты. Он страшно устал и очень зол на себя. Как назвала его учительница напоследок? Старым пессимистом? Надо узнать, что это все означает. Во всяком случае хорошо, что Мира не слышала ее.
Хаймеку очень нравилось ходить в школу в компании таких же, как он, детдомовцев. Никакого сравнения с тем, если приходится выходить из ворот детдома одному – ну, просто никакого сравнения. Когда ты оказываешься один в Нарциссовом переулке, что граничит с главной улицей. Тут уж надо глядеть в оба и держать ушки на макушке, если не хочешь внезапно столкнуться нос к носу с тремя-четырьмя дюжими парнями из ремесленного училища, «ремесла», тех еще гадов. Это у них у всех коричневые жесткие ремни, которые так удобно во время драки наматывать на кулак, ремни, которые к тому же заканчиваются латунными тяжелыми бляхами с выдавленными на них двумя буквами – РУ. Встреча с этими пацанами может, в зависимости от их настроения и твоего счастья, закончиться всяко. Могут с тебя, к примеру, снять рубашку и ботинки с тем, чтобы через час продать их на базаре. Могут просто наподдавать подзатыльников. А есть и такие, что… Одним словом, с самого начала между детдомовцами-«поляками» и местным «ремеслом» существовала такая глубокая вражда, что, казалось, нет никакой возможности когда-либо положить ей конец. Это было тем более удивительно, что и в ремесленном училище и в детдоме контингент был, по сути , один и тот же – сироты, несчастные дети, в результате кровавой войны лишившиеся родителей. А вот нате ж вам… «Я этого не могу понять, – говорила в узком кругу тонкая пани Ребекка, голосом, исполненным искреннего удивления. – Разве не существует в этом мире такого явления, как братство сирот?»
Если бы пани Ребекка задала этот вопрос учившемуся в пятом классе Хаймеку, он сказал бы ей совершенно убежденно, что ничего похожего на братство сирот в этом мире не существует. Возможно существовало братство Натана и Алекса, Хаймека и Юрека… да и то, если говорить честно, даже между ними не все и не всегда идет гладко. А уж братство с разбойными пацанами из РУ… Эти сомнения, похоже, время от времени приходили в голову и самой пани Ребекке, потому что несколькими днями позднее, на уроке, заложив длинный тонкий палец вместо закладки меж страницами какой-то толстой книги она сказала вдруг:
– Если задуматься, то у этих ребят из РУ есть несколько довольно сильных доводов, чтобы драться с вами. Во-первых, довод национальный: они русские, вы – поляки, не говоря уже о том, что большинство из вас – польские евреи. Второе – это доводы классовые: они работают, а вы учитесь. И еще, о чем так ясно написано вот в этой книге – сирота никогда не забывает о том, что он лишился родителей и использует любой повод для того, чтобы отомстить за это окружающему миру, который оказался к нему так жесток и который он потому ненавидит…
«Так вот в чем дело…» – открылось вдруг Хаймеку. Теперь ему стало ясно, почему его так не любит Натан и почему сам он, Хаймек, так не любит Натана. Натан ненавидит весь свет потому, что он остался без родителей. И поэтому бьет Хаймека. А Хаймек за это ненавидит Натана. Но тогда почему же Натан никогда не пытается побить Ноя или Антека? Ответ пришел сам собой – потому, что они сильные. Интересно, что написано по этому поводу в толстой книге пани Ребекки?
Хаймеку очень хотелось спросить ее об этом, но тут пани Ребекка подняла голову и подвела черту: ненависть и вражду надо искоренить раз и навсегда. Сироты всего мира должны протянуть друг другу руки и объединиться…
А пока этого не произошло, детдомовцы предпочитали ходить в школу не поодиночке, а тесной гурьбой. Строились попарно, глядя в затылок друг другу, одетые одинаково, зимой – в длинные шерстяные брюки, заправленные в голенища сапог, и в короткие шерстяные полупальто с ранцами на спине, всегда в сопровождении воспитателя которым чаще других оказывался – на всякий случай – здоровенный пан Дальтон, фронтовик, недавний зенитчик, раненный во время одного из налетов. Пан Дальтон был мужчина бравый и храбрости ему было не занимать – не даром, будучи гражданином Польши и освобожденным потому от призыва в ряды Красной Армии, он добровольно явился на призывной пункт и на фронте проявил себя столь геройски, что лишь благодаря неблагоприятному стечению обстоятельств не был он представлен к званию Героя Советского Союза – так, по крайней мере, выглядело все это дело во взволнованном пересказе тонкой пани Ребекки, голос которой при этом дрожал и взгляд увлажнялся. Пан Дальтон определенно ей нравился, несмотря на свой очень низкий рост и уже вполне заметную лысину. Глядя на его мощное тело, открытое мужественное лицо и крепкую шею, ее вполне можно было понять.
Он был очень решителен, пан Дальтон, когда, посверкивая своими маленькими, черными, глубоко посаженными глазками артиллериста, зорко оглядывал построившихся в колонну детдомовцев и без лишних слов хрипло командовал:
– Нале-во! Вперед шагом… марш!
Это всем нравилось, и Хаймек не был исключением. По команде: «Марш!» левая нога всей группы дружно начинала движение, печатая шаг. Тот, кто командует группой, четко считает: «Ать-два, ать-два!» Приближающиеся ворота широко распахиваются, точно боясь, что в противном случае они будут просто сметены. Ать-два! Колонна детдомовцев грозно движется вперед. Тонкие подошвы, к сожалению, заставляют уменьшать силу удара ноги. И, тем не менее, старший группы четко скандирует команды. «Ать-два, ать-два! Левой! Левой!» Здорово! Плевать, что ногам больно – что такое эта боль против общего сознания – земля трясется в Нарциссовом переулке, когда по нему движется команда парней из детского дома для польских сирот! Эй, вы, храбрецы из РУ! Где вы? Куда исчезли? Боитесь высунуть нос? Инструктор по строевой подготовке не раз говорил им – птицу видно по полету, солдата – по выправке. Левой! Левой! Ать-два, левой!
Часто во время подобных проходов перед мысленным взором Хаймека вставал незабываемый образ военного инструктора: обритая наголо голова, крепкие ноги в сияющих ваксой хромовых сапогах, в которые заправлены шикарные кавалерийские галифе с красными лампасами. Вот у кого стоило поучиться тому, как чеканить шаг! Нога в сапоге гордо взмывает вверх, принимая почти горизонтальное положение, носок оттянут, можно разглядеть даже мощный каблук, подбитый чуть стертой подковой. Это не нога, это целое сооружение, призванное продемонстрировать и навсегда запечатлеть в детской памяти, что такое настоящее «ЛЕВОЙ!» И Хаймек, не менее других восхищенный этим зрелищем, дает себе слово, что при первой же возможности купит себе точно такие же сапоги; имея их, можно смело ходить хоть по Нарциссовому переулку, хоть где, не боясь никого. Включая Натана…
Уточнение. Пан Дальтон не пользуется командой «левой-правой»… Он тоже задает ритм движения, но добивается этого при помощи свистка. Вот именно. Это тоже действует хорошо, хотя поначалу выглядит непривычно. В жилах у Хаймека кровь бьется в ритме чеканного шага. Двигаясь в общих рядах, отбивая шаг, Хаймек нет-нет да и бросит взгляд в сторону Нарциссового переулка – может быть злые пацаны из «ремесла» все-таки дерзнут встать им поперек дороги? Да нет, ни одного смельчака не видно. Что и понятно – такая колонна детдомовцев в едином порыве смела бы со своего пути таких храбрецов и втоптала бы их в пыль. Ибо идущим единой массой не страшны никакие преграды. И здесь Хаймеку приходят на ум четкие прямоугольники немцев, шагающих по городской площади.
Как давно это было…
Иногда вместо пана Дальтона колонну детдомовцев сопровождала пани Ребекка. При одном условии: если замыкать колонну будет силач Ной, имевший при себе увесистую суковатую дубинку, очень похожую на палицу. Ной всегда шел последним и шел один. Шел, как хотел. Не то, что в общем строю – левой! правой! – не мог и не хотел он ходить, но даже и просто в паре с кем бы то ни было. Он никогда не отказывался сопровождать малышей, но только без этих дурацких, по его мнению, «ать-два!» Переубеждать его было абсолютно бесполезно. Он стоял на своем, как скала, твердя лениво одно и то же: «Я могу сопровождать малышей хоть круглый год. Но «ать-два» – это мне не нужно».
