Самолюбие Антека страдало день и ночь. Чтобы хоть как-то объяснить свои поражения, он рассказывал все, что секрет силы Ноя состоит в том, что тот все время держит руки в карманах и там тренирует свои пальцы.
С тем большей тщательностью относился Антек к обязанностям главного оформителя детдомовской газеты. Пусть-ка этот Ной попробует нарисовать хотя бы один орлиный коготь! Это ему не руки выламывать… Да и вообще – что взять с этого безбожника.
Сам Антек безбожником не был. Утром и вечером он молился пану Езусу и, стоя на коленях, исповедовался ему, говоря только правду. Не он один был таким – его девушка, по имени Аня, которая училась с ним в одном классе и которая любила ходить с Антеком рука в руке, переплетя пальцы, тоже молилась пану Езусу. И у Антека и у Ани изображение пана Езуса всегда висит на шее на тонкой серебряной цепочке. Вот и сейчас, когда Антек наклоняется над листом, чтобы почетче прорисовать орлиные загнутые когти, пан Езус свисает у него с шеи, и Хаймеку кажется, что пан Езус хочет поцеловать когти орла.
Ничего странного мальчик в этом не видит – когти и впрямь превосходные. Загнутые, острые, хищные. Прямо так и видно, как вонзаются они в свою добычу. Эти когти притягивают Хаймека, как магнит. Иногда, после того уже, как стенгазета уже висит на стене, он осторожно протягивает руку и дотрагивается до скрюченных пальцев птицы. Он представляет себе, как они сжимаются, удерживая добычу. Взгляд мальчика скользит дальше. Вот широкая, мощная, покрытая жесткими перьями грудь орла. А вот его клюв на развернувшейся гордо голове. Хорошо бы вознестись вместе с этим царем птиц ввысь. Прижаться к наполненному силой могучему телу. Почувствовать, как глубоко впиваются в твою плоть большие железные когти. Забыв о боли и о ранах, парить в вышине, ощущая, как кинжалы когтей все глубже вонзаются в твое тело. Вокруг тебя – безбрежность, внутри – пульсирует горячая кровь. Она пульсирует и бьется точно так же, как бьется она в теле орла. На твоей груди появляется легкий пух. Невесомый вначале, он грубеет, превращаясь в некое подобие рыцарской кольчуги. Твои пальцы удлиняются, равно как и ногти на них. Ты уже стал орлом или еще нет? Ваши сердца бьются в едином ритме. Горячая кровь одинаково наполняет ваши артерии. Голова человека-орла прижата к орлиной груди. Когти по-прежнему пронзают плоть, но боли совсем уже нет. Есть только тяжело пульсирующая теплота…
– Убирайся отсюда…
Это – пробуждение от грез, земля вместо небесной выси. Антек бросает в мальчика комок ваты, обсыпанный красным порошком, и злобно цедит сквозь зубы:
– Ну, ты… Слышал? Убирайся!
Пан Езус, вздрагивая, покачивается у Антека на груди. Интересно, что чувствует человек, когда на шее у него все время болтается пан Езус? Это как папины часы?
Папины часы, которые мама обменяла на хлеб.
Хаймек поднял вату, и рука его окрасилась в красный цвет. Он смотрел на нее, как зачарованный. А потом вдруг рассмеялся.
Антек, наклонив голову так, словно хотел его боднуть, и сжав кулаки, пошел на него. Теперь пан Езус, качавшийся на его шее, напоминал Хаймеку еврея в синагоге, читающего молитву. «Интересно, почему одни носят этот свой амулет снаружи, а другие – прямо у тела?», – подумал Хаймек, вспомнив Аню, у которой цепочка с Иисусом уходила в ложбинку между грудями.
«Спросить у Антека что-нибудь об Ане?…»
– А почему у Ани прыщи на лице? – вдруг, неожиданно для самого себя ляпнул Хаймек и в досаде прикусил свой язык. Почему он задал этот нелепый вопрос? Он, Хаим Онгейм, ученик пятого класса?
У Антека руки тоже были выпачканы красной краской. В эту минуту он разглядывает их. Услышав бестактный вопрос этого прилипчивого молокососа, Антек становится совершенно красным, но в этом случае красная краска здесь не при чем.
– Чтобы ты мог облизать их своим языком, дурак. Если дотянешься. Пошел вон!
Не только Хаймеку нравится стенгазета. Пани Ребекка тоже любит ее. В тот вечер она собрала вокруг себя своих воспитанников, и в их присутствии собственными руками сняла газету с крючка. Вглядываясь в текст своими близорукими глазам, она с удовольствием прочитала несколько заголовков. А под конец с благоговением стала рассматривать величественного красного орла. Она разглядывала его в несколько приемов: сначала просто так сквозь очки, потом сняв очки и приблизив лицо почти вплотную к рисунку, затем снова сквозь очки. Видно было, что этот символ польской государственности ей очень близок и дорог. Как уже упоминалось, ее мужем был актер еврейского театра. Может быть именно поэтому она говорила на таком красивом идише. Но так же легко говорила она и по-литовски, причем те, кто знал литовский, утверждали, что и на нем она говорит безо всякого акцента.
И все-таки всем иным языкам она предпочитала польский. Почему же? За его красоту и напевность, говорила она сама, а так же за то, что польский язык был исключительно богат шипящими звуками, как никакой другой. Вот такое объяснение – хотите верьте, хотите нет. И сейчас, снова сняв очки и едва ли не водя носом по бумаге, она начала вслух читать рассказ Юзека, то и дело останавливаясь, чтобы похвалить и текст и автора.
Похвала пани Ребекки вдвойне ценна для Юзека – ведь персонал детдома назначил пани Ребекку ответственной за пропагандистскую работу. А раз так – за ней последнее слово, какой автор будет потом отмечен премией жюри.
Юзек давно известен как один из лучших авторов стенгазеты. Ему принадлежат короткие, но яркие рассказы. Он пишет обо всем – и о том, что есть, и о том, что могло бы быть, и о том, чего быть никогда не может. В его рассказах – поля и леса, зима и лето, солнце и снег. Один раз он написал рассказ о матери с сыном, заблудившимся в лесу. От смерти спас их волк, который принес им в своей пасти добычу. А дорогу обратно помогла найти белка, перепрыгивая с ветки на ветку.
В свое время к Хаймеку и его маме в похожей ситуации никакой волк не пришел. Этот Юзек все выдумал. Но пани Ребекке его сочинения нравятся. При каждом удобном случае она хвалит Юзека:
– Большим писателем будет Юзек, – не устает повторять пани Ребекка. – Таким, как Генрих Сенкевич…
Будущий Генрих Сенкевич учится в восьмом классе. У него большие карие глаза, а шея такая короткая, что кажется, что голова посажена прямо на плечи. Не переставая, он жует черную резинку, которую он выменял на базаре за порцию хлеба. При этом он всегда готов засунуть в рот что-нибудь, что можно было бы еще пожевать.
Однажды, преодолев свой страх ученика младшего класса, Хаймек сказал ему:
– Юзек! Напиши что-нибудь о голодных детях. О таких, которым нечего есть. Об очень-очень голодных…
Юзек, словно он давно уже ожидал такого предложения, схватил Хаймека за руку и сказал ему взволнованным голосом:
– Идем. У меня есть такой рассказ. Рассказ о еде. Идем, я тебе его прочитаю. Я написал его, когда сам умирал от голода. Но пани Ребекка говорит, что он не подходит для газеты…
И он потянул Хаймека за собой в комнату для старших школьников, Сам по себе Хаймек никогда бы на это не решился, но сейчас он преодолел свой страх.
Юзек усадил Хаймека на свою кровать, вытащил из-под матраса серую тетрадку, вынул изо рта черную резину и начал:
«Жил-был мальчик. Он жил с папой и с мамой. А еще у него были сестра и брат. Каждое утро, перед тем, как папа уходил на работу, вся семья садилась и завтракала. Стол был накрыт белой скатертью, и мама подавала на тарелках белый хлеб, намазанный маслом, свежий творог, крутые яйца, а в конце завтрака все пили какао и ели пирог с яблоками. А когда подходило время обеда, они снова ели печеночный паштет с жареным луком, суп с яичной лапшой, жареных голубей, запивая компотом из персиков и заедая медовыми пряниками…»
В этом месте Хаймек не удержался и спросил Юзека, что такое «медовый пряник»? Прервав свое повествование, Юзек на мгновенье замолчал, бросил снова в рот свою жвачку и удивленно уставился на Хаймека, не знающего такой простой вещи. Потом он улыбнулся, но так ничего и не ответил, оставив Хаймека в неведении…
…Пани Ребекка решительно ткнула длинным худым пальцем в сторону Хаймека:
– Хаймек! Ты совсем не слушаешь. Тебе что, не нравится рассказ Юзека? Ах, если бы все вы умели писать так, как пишет он…
И рассказ потек дальше. В нем ребята резвились и бегали на лугу, раскрасневшись от подвижных игр. Скосив глаза на детдомовцев, сидевших вокруг, Хаймек увидел, как сверкали в полутьме глаза Натана, словно он тоже бегал там, на лугу, описанном пером Юзека. Алекс, слушая, нервничал и хрустел пальцами. Мира грызла ногти, а у Юрека нога сама по себе выбивала дробь. У всех был такой вид, словно они присутствовали на выступлении фокусника. После слов пани Ребекки некоторое время никто не шевелился.
Потом пришла очередь стихов Эллы Сироты.
– Это очень красивое стихотворение – предварила чтение стихов пани Ребекка.
